Через полчаса он был на Малой Посадской.
Калитка была затворена, но не заперта. Иван прошел через палисадник и постучал в давно не крашенную дверь. Открыла старая, но крепкая на вид женщина в ситцевом платье и фартуке.
– Здравствуйте, Екатерина Сафоновна! – поприветствовал хозяйку Маслов.
– И вам не хворать! – Тараканова явно не узнавала гостя.
– Не признали? Иван я, Маслов, бывший Оськин сослуживец.
Женщина всплеснула руками:
– Ой, не узнала! Старая стала совсем, глазами ослабла! Проходи, проходи, Ваня! – Она провела его в чисто убранную светелку и усадила за стол: – Давай, чайку пока выпей, а я щец согрею.
– Не откажусь. – Маслов снял фуражку и положил ее рядом с собой на лавку. – И чайку выпью, и щец поем, только сперва мне скажите, не был ли Оська у вас в гостях?
Хозяйка села рядом:
– Не был, Вань, как в восемнадцатом уехал, так я его не видала и не слыхала. Ни про него ничего не знаю, ни про внучонка. Живы, аль нет?
Иван пристально поглядел на женщину и понял, что про сына ей известно больше, чем она говорит.
– Живой он, теть Кать, я с ним недавно виделся.
– Да ты что?! Где же ты его видал?
– В Туле.
– В Туле?! Как он?
– Здоров, вид цветущий, костюм хороший, видать, деньжата водятся.
– Ну, слава Богу, слава Богу! – У Таракановой из глаз текли слезы. – Один он был али с семейством?
– Один, в командировку приезжал.
– А почто ж он, окаянный, мать не проведал?
– Да вроде собирался. Я потому к вам и приехал, что думал его здесь застать.
– Не было, Вань, не было его у меня. – Она вытирала глаза кончиком платка.
– И писем от него не было?
– Нет, ни одной весточки.
Маслов помолчал.
Тараканова принесла самовар, чашку, розетку с вареньем и белую булку.
– Ешь, голубчик, а я щи погрею.
Через полчаса на столе появилась дымящаяся миска со щами.
Поев, Иван Владимирович откинулся к стене и, испросив разрешения, закурил.
– Екатерина Сафоновна, а помните, как в восьмом году мы с вами Оську выхаживали, когда его бандиты чуть не убили?
– Помню, Вань, помню! Ох и служба у вас была…
– Да, служба не сахарная. Такая служба, что без крепкой дружбы никак нельзя. Бывало, идем с Оськой банду брать, и оба уверены, что друг друга не подведем. Если один стоит за спиной, значит, другому можно не оглядываться. Вот такие у нас с ним были отношения. А помните, как в восемнадцатом мы его из тюрьмы вытаскивали?
– Помню, и век тебе за это благодарна.
– Ну а раз помните, так чего ж вы правду мне не говорите?!
– Какую правду, Вань? – Тараканова опустила глаза.
– А такую, что от меня к вам Оська собирался. Неужто вы во мне не уверены? Неужто думаете, что я его продам?
Екатерина Сафоновна села:
– Не было его у меня. Не было. А вот письмо прислал. Завтра в Москве меня будет ждать, на Саратовском вокзале, в час, у паровоза.
Когда Маслов собрался уходить, хозяйка сказала:
– Может, все-таки съездить, Вань?
– Теть Кать, ну мы же уже обо всем договорились! За вами могут следить. Поедете – ЧК на него наведете.
– Да, да… – сказала Тараканова безнадежно. – Ну ты уж поцелуй его за меня, скажи, что все у меня хорошо, жива, на здоровье не жалуюсь, коровки меня кормят.
– А вы ему напишите, в Нарву, на Главпочтамт, до востребования.
– А разве можно за границу письма писать? – Оськина мать всплеснула руками.
– Теперь разрешают.
– Ой, напишу, обязательно напишу. А ты скажи ему, чтоб получил. Ступай-ка, Вань, на всякий случай, через огород. Там сзади калиточка есть, через нее выйдешь, в овраг спустишься, потом по переулку поднимешься и окажешься на Большой Московской. Пойдем, я тебя провожу.
Вернувшись в избу, хозяйка, не раздеваясь, легла на кровать, повернулась лицом к стенке и беззвучно зарыдала.
Поздно вечером Буевич вошел в кабинет Матсона, держа в руке тонкую бумажную папку.
– Разрешите, товарищ начальник?
– Заходи, заходи. Ну, чего хорошего скажешь?
– Хорошего немного. Ответа на нашу телеграмму в транспортный отдел до сих пор не получено. Маслов куда-то пропал – в Кашире не объявлялся, вестей о себе не подает. Каширский уполномоченный сообщил, что за домом Тараканова уже несколько дней установлено наблюдение, но пока без результатов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Постой, какие несколько дней? Мы им про него только сегодня сообщили!
– Очевидно, что наблюдение установлено по тому же делу, по которому запрашивали наш архив. Этот бандит еще где-то засветился. Получим ответ на шифротелеграмму, обо всем узнаем.
– А может, тебе самому в Москву прокатиться?
– Можно, конечно, но мне кажется, что здесь есть дела поважнее. Разрешите продолжить?
– Буевич, ты не в театре! Раз накопал чего-то, то об этом надо в первую очередь докладывать. Ну, говори скорей!
– Есть. Я проверил личные дела бывших сотрудников тульского сыскного отделения. Всех проверить не удалось – часть царских сыщиков до недавних пор служила в УГРО, и их дела хранятся в отделе кадров НКВД. Оттуда мне их обещали выдать завтра. Но и среди тех дел, которые я изъял в губархиве, есть одно интересное. Вот, полюбуйтесь. – Буевич положил папку на стол. – Некто гражданин Жемчужников Петр Александрович, бывший помощник Тараканова. Из дворян, сын очень обеспеченных родителей. По полиции служил недолго – всего несколько месяцев, уволен по прошению. Я решил его проверить, и вот что накопал: в тысяча девятьсот восьмом году Жемчужников поступил в Политехнический в Петербурге, перед самой войной окончил курс, стал инженером-электротехником, вернулся в родную Тулу. Всю жизнь работает по специальности, последние пять лет – в инженерном бюро ЭТЦР. До пятнадцатого июня был в командировке – трудился на Каширской электростанции, заметьте – в родном городе Тараканова! С пятнадцатого июня – в очередном отпуске. А вот его фотографическая карточка, полюбуйтесь – брюнет с тонкими усиками. Ведь именно так описывает нападавшего Чуев?
– Хлыщ! – изрек Матсон, посмотрев на фотографию. – А морда как будто знакомая. Ты ордер на арест подготовил?
– Так точно. – Буевич протянул начальнику бланк постановления.
Тот поставил подпись, повернулся к сейфу, достал из него печать и шлепнул по бумаге:
– Доложишь, как только признается! Я домой не пойду, здесь тебя буду дожидаться.
Комната для допросов находилась в подвале здания и окон не имела. Обстановка ее была спартанской – стол и стул для допрашивающего и табуретка для допрашиваемого. Все предметы мебели были крепко приделаны к полу. Из стены торчал водопроводный кран, к концу которого толстой медной проволокой был прикручен каучуковый шланг. Агент третьего разряда Сысоев открыл кран, вставил шланг в ведро, и, когда оно наполнилось водой, окатил лежащего на полу инженера. Тот зашевелился.
Буевич закурил папиросу.
– Петр Александрович! Может, хватит упрямиться? Зачем это вам? Зачем вам здоровье терять понапрасну? Ведь вина ваша доказана, абсолютно доказана. Сосновский уполномоченный вас уверенно опознал. Ну, может, будете говорить наконец?
Жемчужников кряхтя поднялся. Лицо его было все залито кровью, он едва шевелил разбитыми губами:
– Я не виноват, ни в чем не виноват. Я безоговорочно принял советскую власть и все эти годы честно трудился ей во благо. Я кандидат в члены партии!
Буевич кивнул Сысоеву. Тот подошел к Жемчужникову и ударил его сапогом по ребрам. Арестованный заорал. В кабинет заглянули. Буевич выкинул окурок и вышел.
За дверью стоял агент Пахомов:
– Супругу допросил, вот протокол.
– Что говорит? – Буевич взял у Пахомова бумаги, но читать не торопился.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– В ночь нападения его дома не было.
– Молодец Пахомов!
Буевич снова вошел в кабинет и знаком остановил Сысоева.
– Петр Александрович, а мы вашу супругу допросили! Оказалось, что она честная советская женщина, и укрывать мужа-преступника не стала. Знаете, что она говорит? Так… – Сотоспор пробежал глазами протокол. – Вот-с! «Первого июля муж ушел из дома около двенадцати часов дня, куда идет – не сказал. Вернулся он только второго июля, в состоянии сильного алкогольного опьянения». Что, вином страх заглушали?
