Фокин принес две бутылки водки, круг «краковской» колбасы, буханку мягкого, вкуснейшего хлеба.
Когда допили вторую бутылку, Тараканов рассказал ему почти все.
Бывший сыскной надзиратель молча вертел в руке пустой стакан, потом поднял и зачем-то посмотрел сквозь него на лампочку.
– Надо было еще две взять, – вздохнул он и убрал со стола пустую бутылку.
Протерев клеенку тряпкой, Герасим Ильич положил на стол чистый лист бумаги и поставил перед Таракановым чернильницу:
– Накось, напиши матушкин адрес.
Осип Григорьевич обмакнул перо в чернила и вывел: «Тульская губернія, городъ Кашира, ул. Малая Посадская, Екатеринѣ Сафоновне, гражданкѣ Таракановой, собственный домъ».
Фокин взял лист, прочел, скомкал и бросил его в пепельницу.
– Однозначно они на такой адрес внимание обратили. С ятями у нас уже давно никто не пишет. Хорошо еще, что «госпоже» не написал.
– Про «госпожу» подумал, а вот про орфографию забыл, совсем забыл. Я по новым правилам и не писал-то почти, а в Эстонии русские газеты с ерами печатают. Ты думаешь, ГПУ такое письмо отследит?
– Обязательно! Ладно, если бы оно каракулями было написано. А тут – почерк ровный, разработанный, сразу видно, что писал человек образованный. А образованные на новую азбуку уже давно перешли. Так что письмо твое на Лубянке уже прочитали, и завтра будут тебя на вокзале ждать.
Тараканов сел на табуретку, закурил и этой же спичкой поджег скомканный Фокиным листок.
– Я мать семь лет не видел, Ильич. Надо попробовать с ней встретиться.
– Давай, пробуй! Я как раз сегодня в газете прочитал последнее слово немецкого шпиона Дитмара, так вот он говорит, что наши тюрьмы лучше европейских… Его, кстати, к расстрелу приговорили.
– А если замаскироваться?
– Как? Моя комната – не филиал сыскного отделения, у меня ни грима, ни бород фальшивых нет.
– А купить?
– Что купить?
– Бородку, усики?
– Купить-то можно, какие-нибудь нэпманы наверняка должны театральным реквизитом торговать, театров-то в Москве – прорва! Только поможет ли это? Ну нацепишь ты бороду, и что? Как к матери подойдешь, так тебя и вычислят. Нельзя, Ось, так рисковать, выбрось эти планы из головы. Поздно уже, давай спать ложиться. Или еще за одной сгонять?
Тараканов вытащил деньги.
– Возьми две, совдеповская водка все равно что вода.
В девять утра Тараканов, останавливаясь у каждой палатки «Боржоми», доковылял до большого книжного магазина на Тверской, полистал там справочник «Вся Москва», после чего по Глинищевскому переулку перешел на Большую Дмитровку и остановился у дома с вывеской «Центротеокостюм». Никакого плана действий у него не было, шел на авось.
Через темный подъезд Осип Григорьевич вошел в большую комнату, перегороженную на две неравные части деревянным прилавком. В меньшей находился потемневший от времени письменный стол, за котором сидела девица с коротко подстриженными льняными волосами, большая была заставлена вешалками с разными предметами одеждами. В комнате пахло нафталином. Девица быстро осмотрела Тараканова с головы до ног и приветливо сказала:
– Слушаю вас, товарищ.
– Здравствуйте, я из Тулы, моя фамилия Мурчиков.
– Из Тулы? Из Госдрамтеатра? Минуточку. – Девушка стала рыться в лежащей на столе стопке бумаг. – Вот, нашла ваш наряд. Вы на извозчике? Пусть заезжает во двор.
– Нет, я без подводы.
– Ну что же вы, товарищ!
– Не сообразил как-то.
– Ну тогда идите, ищите извозчика, а я прикажу грузчику вынести вещи. Да, в наряде распишитесь.
Осип Григорьевич внимательно прочитал бумагу.
– Позвольте! Тут одни костюмы, а мы заказывали еще и парики, и фальшивые бороды!
Барышня взяла из его рук накладную и пробежала ее глазами, потом заглянула в какую-то другую бумагу.
– Вы что-то путаете, гражданин, – сказала она. – Вот смотрите, ваш заказ, подписанный товарищем Бруном. Там нет никаких париков. – Девица протянула бумагу Тараканову.
Осип Григорьевич ознакомился с заказом.
– И правда нет. Это все Михельсон, вечно он напутает! А нельзя ли, гражданочка, получить парочку париков и накладных бород за наличный расчет? А то у нас завтра премьера.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Ко дню Конституции? Что ставите?
– Пьесу нашего тульского автора, товарища Негодина, «Ленин в шалаше» называется. Ильича замечательный артист играет, товарищ Окунев. Может, слышали?
– Нет.
– Да уж конечно, откуда в Москве могут знать о провинциальном артисте, пусть и самом талантливом. Окуневу завтра на сцену выходить, а бороды у него нет, не растет борода, в Гражданскую ему осколок в щеку попал, с тех пор волосы и не растут. Гнездовая алопеция называется. Не поможете, гражданочка? А с Михельсона я три шкуры спущу!
– Ой, я даже не знаю, что и делать. Без наряда у нас не положено.
– Нам очень надо, войдите в положение. Завтра на праздник полный театр трудящихся соберется, а тут Ленин – без бороды. Бог с ними, с париками, выделите хотя бы бородку!
– Бога нет, гражданин, – строго сказала сотрудница «Центротеокостюма».
– Вы уж простите меня, старика, никак не могу отвыкнуть, уж очень нам этот дурман в голову вдалбливали при старой власти.
– Ну какой же вы старик, вы еще очень и очень интересный мужчина, – стрельнула глазками барышня.
– Благодарствую. Как вас звать, не скажете?
– Ольга Ивановна.
– Ольга Ивановна, Олечка, помогите с бородкой!
– Ну что с вами делать, выделю вам из резерва. Садитесь, пишите заявление, а потом оплатите три рубля в кассу – вторая дверь справа по коридору, – сказав это, Ольга Ивановна открыла перегородку и, покачивая бедрами, скрылась за вешалками с одеждой.
Тараканов сел за стол и стал писать, внимательно следя за тем, чтобы не поставить в конце слова еръ, или, как его теперь называли, «твердый знак».
Получив минут через пятнадцать сверток с ленинской бородой, он хотел поцеловать отзывчивой сотруднице руку, но вовремя опомнился и вместо этого руку пожал.
– Я сейчас найду извозчика и тут же вернусь, – сказал Осип Григорьевич и вышел на улицу, где кликнул «ваньку» и велел везти себя на главпочтамт.
Отправив посылку, Тараканов решил прогуляться. В сторону центра не пошел – пришлось бы идти мимо Лубянки, а этого делать совершенно не хотелось. Шагов через двести он увидел надпись «Столовая-пивная «Новая Бавария» и решил туда заглянуть – «Боржоми» плохо помогал в поправке здоровья.
Пивная была забита под завязку, об отдельном столике не приходилось и мечтать. Осип Григорьевич взял два пива, тарелку соленых сушек и, предварительно испросив разрешения, пристроился к компании молодых пролетариев. Когда он допивал вторую кружку, его кто-то нерешительно подергал за рукав. Тараканов обернулся. Рядом стоял узкоглазый человек в ватном халате и тюбетейке. В одной руке человек держал деревянный посох, а в другой – кружку пива.
– Товарища, подвинься, я тозе пиво пить буду! – попросил незнакомец.
Осип Григорьевич освободил место.
– Откуда будешь, отец? – спросил халатника один из пролетариев.
– Мой Ташкент приезжал, праздник Советский Союз, завтра Кремль идти, товарища Калинин вот эта рука жать будет! – Узбек продемонстрировал сухую загорелую руку. – Нас пять человек был, всех растерял, дом свой не найду. Сюдя приди, чай пина хотел, один холосый люди пиво угостил. Пиво – очень холос, люче чай!
Тараканов внимательно посмотрел на халат и тюбетейку узбека и сказал:
– А не выпить ли нам, товарищи, водки за дружбу народов? Пиво хорошо, а водка – еще лучше!
Халат оказался слегка коротковат, а тюбетейка, наоборот, налезала на уши, но в целом все смотрелось неплохо – после того, как Осип Григорьевич наклеил бородку и повернулся к Фокину, тот поднял большой палец.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Совсем басурманином стал, мать родная не узнает.
– Это и хорошо, что не узнает. Я на нее хотя бы издалека посмотрю, ну а если слежки не увижу, то и подойду – на вокзале или в поезде.
