перед нами чашки и блюдца.
— Фу, Далли! — сказал Фишер. — Неужели я похож на мелкого скрягу? Когда я был совсем молодой, в вашем возрасте, а может, и поменьше, я жил в небогатом предместье бедного городка. Или, точнее сказать, в бедном предместье небогатого городка. Неважно, Далли. Были мальчишки, которые все время стремились ухватить кусочек чего-нибудь сладенького, вкусненького, да просто съестного. Которые хватали объедки со столов в трактире. Которые не брезговали схватить упавшее с возу яблоко, даже если оно упало в грязь. Они вытирали его о штаны и тут же сжирали. Мы их звали «кусочниками». Они, конечно, не виноваты, Далли. Они были из очень бедных семей. Они всегда были голодны. Вся их несчастная жизнь была как жизнь маленьких животных. Они все время искали пропитание.
— Я должна заплакать от жалости и сострадания? — спросила я.
— Как угодно, — зло сказал Фишер.
Правильно, пусть позлится.
Эта моя циническая фраза тоже была «беспокоящим огнем». Но я смотрела на него внимательно и отчасти сочувственно.
— Мы их очень презирали, кусочников, — сказал Фишер. — Не было хуже оскорбления в нашей мальчишечьей компании, чем сказать кому-либо: «Эй, ты, кусочник!» За это сразу полагалось в нос. Даже если обиженным был истинный кусочник. Тем сильнее он дрался, кстати говоря. Так вот, милая Далли, разве я похож на такого человека? Который в неприятной, давайте прямо скажем, в оскорбительной ситуации воспользуется этим презрительным предложением напоследок угоститься дорогим коньяком?
— Ах, как мы с вами похожи, Фишер, — сказала я и лирически вздохнула; он тут же поднял на меня внимательные глаза. — Я тоже, как и вы, люблю вот так вот взять какое-нибудь ерундовое словечко или мимолетную ситуацию и начать ее обсасывать, как перепелиное крылышко. Вы, кстати говоря, ни разу не пригласили меня в ресторан, хотя однажды я вам намекала. — Он собрался было возразить, но я тут же сказала: — Пустое, Фишер, пустое. Я просто пошутила. Но если вы такой щедрый и галантный кавалер — давайте меняться.
— То есть? — не понял Фишер.
— Пирожными и кофе, — объяснила я. — Мне ужасно захотелось штруделя и кофе со сливками. А вам к коньяку больше подойдет кофе по-турецки и моргенталер с лимоном. Верно?
— Верно. — Фишер помахал рукой официанту.
Официант подбежал.
— Переставьте нам чашки и тарелки!
— Ступайте! — сказала я официанту. — Ступайте, благодарю вас! — И, обращаясь к Фишеру, торопливо заговорила: — Да вы с ума сошли! Не обижайтесь! Бога ради, не обижайтесь, Фишер, но это такое махровое мещанство, когда человек боится лишний раз пальцем пошевелить. Или это вы передо мной так выстроиться захотели? Извините, опять же. Настоящий аристократ, да вообще настоящий мужчина должен уметь все делать своими руками. И настоящая женщина тоже, уверяю вас! Время изнеженных принцесс прошло! Четырнадцатый год двадцатого века на дворе, Фишер!
Конечно, я сильно кривила душой, потому что горничная Минни, она же Мицци, буквально до последних дней раздевала меня перед сном и помогала мне одеться утром. Приезд Греты все изменил, ну да ладно. Я не об этом.
— И вообще, знаете, Фишер, почему аристократы стали аристократами? Потому что они были физически крепче, выносливее и храбрее всех остальных. И трудолюбивей тоже. Да-да, представьте себе.
— Вот ваш кофе со сливками, — сказал Фишер. — Вот ваш штрудель. Вы назначили мне это свидание, чтобы прочесть небольшую лекцию?
— Нет, конечно, — серьезно сказала я. — У меня к вам один вопрос, одна просьба и одно заявление. Итак, — сказала я, не дожидаясь слов вроде «слушаю вас» и «я весь внимание», — начнем с вопроса: что это за странный тип — господин Ковальский?
— Мне кажется, вы знаете это лучше, чем я. Ведь вы же весьма фамильярно, по-моему, даже на «ты» обратились к нему, вытащили его из-за стола и фактически вытолкали его из адвокатской конторы.
— Похвальная наблюдательность! — одобрила я. — Однако мне нужен ваш ответ на мой вопрос. Кто этот человек? Банкир? Земельный магнат? Удачливый наследник? Или просто чье-то доверенное лицо? Может, подставное лицо? Кто он?
— Нет, это вы мне ответьте — кто он? Я очень хочу это знать. Потому я и согласился с вами встретиться после этой унизительной сцены в кабинете вашего папеньки.
— Это не его кабинет, — тут же сказала я. — Это комната, оборудованная в память папиного папы, моего покойного дедушки. Мы начали снимать эту квартиру после его смерти, но решили, что в ней должна быть, как бы это выразиться, «дедушкина комната».
— Да какая мне разница? — сказал Фишер.
— Для меня огромная, — сказала я. — Дедушка очень много значил в моей жизни. Он меня очень любил. Вы знаете, Фишер, он мне ничего такого особенного не заповедал, но мне иногда кажется, что я живу для того, чтобы выполнить какой-то его наказ. Не знаю, какой именно, но тем сильнее я это чувствую, — и я прикоснулась рукой к груди. — Тем более что я очень виновата перед ним. Мне до сих пор перед ним стыдно. Но не будем о грустном. Хотя, конечно, тогда я была совсем ребенком. Не будем о грустном, повторяю. Да. Ну так и что?
— Это я вас спрашиваю, что? — сказал Фишер. — Вернее — кто?
Мне казалось, что Фишер снова начинает кипятиться.
— Отлично, — сказала я. — Значит, будем считать, что вы на мой вопрос ответили. Вы не знаете, кто такой этот Ковальский. Ну просто совершенно представления не имеете. И знакомились с ним, и с его поверенными разговаривали, и всякие комиссии обговаривали, и документ какой-то, наверное, не знаю, как у вас у адвокатов это называется, вроде контракта, да? И контракт подписывали. И проверяли, на самом ли деле у него есть деньги, не фальшивый ли чек он выписал на такую громадную сумму. Есть ли у него такие капиталы? Что за банк, который выпустил этот чек? Все вот это, вот вся вот эта процедура, которая занимала несколько дней самое маленькое, а может быть, и две недели, — все это было как будто сон? Приснилось, промелькнуло и исчезло. И вы сейчас протираете глаза, как бы оторвав голову от подушки, и тщетно пытаетесь вспомнить: что это было? Пытаетесь сложить из обрывков ясную картину, которая только что во сне была перед вами. Но эти обрывки меркнут, исчезают — и вот сон забыт. Так или нет?
— Как вы красиво говорите, Далли, — сказал Фишер.
— Поцелуйте мне руку, — сказала я, — если вам действительно нравится.
Фишер галантно прикоснулся губами к моим пальцам.
— Не так! — возразила я. — Как тогда.
Фишер усмехнулся и расцеловал все десять моих пальчиков.
— Благодарю, — кивнула я. — Но вы не ответили: сон
