– Может, жив? – у Виктора комок подошел к горлу. – Я сейчас на доклад, а вы пишите рапорта. Потом бой разберем. Ошибок много…
Вечером болела голова, плечи словно налились свинцом. За день он сделал еще два вылета, и все они прошли с боями. Жутко хотелось спать. Копившаяся все эти дни усталость, казалось, заполнила все тело. Летчики рассаживались на ужин молча. Веселые перекуры и травля баланды, как постоянно было раньше, сошли на нет. Все осунулись, посерели, стали злыми, нервными. Вечером сбили Абрамова – одного из молодых летчиков недавнего пополнения. Истребитель Острякова в бою изувечили так, что после посадки самолет просто сложился пополам, задрав вверх не только мотор с винтом, но и хвост. Хорошо еще, что летчик не пострадал. От этих потерь хотелось выть волком. Нехитрая арифметика показывала, что еще пара дней подобных боев – и от полка просто ничего не останется…
Утром Виктор шел на КП, как на казнь. Тело ломило, и желание было только одно – чтобы все это поскорей кончилось. Собравшиеся летчики выглядели не лучше: мрачные, взъерошенные, апатичные, похудевшие. К командному пункту сходились, словно старые деды, медленно, нехотя. Шубин почему-то задерживался, и это действовало на нервы. Летчики молча курили, настороженно посматривая на полог штабной палатки, угрюмо молчали.
– Собрались тута, – Шубин осмотрел построившихся при его появлении летчиков, нахмурился. – Что за внешний вид? – вдруг закричал он. – Вы кто? Вы не советские соколы, вы биндюжники из Пропойска. Саблин, что это за козлячья борода? За старое взялся?
Виктор оторопел. Еще вчера командиру не было никакого дела до внешнего вида пилотов. Лишь бы летали. С чего это вдруг сегодня очнулся? Когда себя в порядок приводить, если едва глаза продрал, уже бежишь к самолету. Здесь же и ешь и отдыхаешь. Да и нет у него никакой бороды, лишь утром не побрился…
– Чего это тута носы повесили? Причем не только носы! – Комполка бросил Саблина, перейдя к общим вопросам. – Вон девки полковые уже в сторону чумазиков из БАО смотрят, говорят, с вас толку нет… Вы же элита, мать-перемать, летчики-истребители, а ползаете тута беременными тараканами.
Командирский спич пропадал втуне, и Шубин сам это понял.
– Товарищи командиры, даю вам десять минут, чтобы привести себя в порядок. Потом будет осмотр внешнего вида. Я понимаю тута бои, тяжело… но это не повод выглядеть как… – Он запнулся подыскивая наиболее подходящий эпитет, не нашел и разразился матерной тирадой. – Через час вылет, – продолжил комполка, – будем прикрывать передний край. Поведу я!
Снова заблестел на солнце своими бесчисленными изгибами Миус, проплывали под крылом высоты правого берега, низины и балки левого. С немецкой стороны периодически постреливали зенитки, но вяло и неприцельно, снаряды рвались далеко в стороне. Показалась пара «мессеров», принялась заходить от солнца, но Гаджиев в прикрывающей паре был начеку, и, поняв, что тут ничего не светит, немцы отошли.
За прошедшие сутки линия фронта изменилась кардинально: наши войска ночью отошли обратно за реку, оставив доставшийся такой огромной ценой плацдарм. На местах боев застыли недвижимые коробочки сгоревших танков, темнела разбитая и брошенная техника. Немецкие войска торопливо восстанавливали разрушенные позиции, сверху отлично было видно сотни занятых на этих работах людей. По дорогам кое-где вновь пылили колонны, но теперь они уже отходили в неприятельский тыл. Были ли это отходящие войска или немцы гнали наших пленных, Виктор не знал. Он только сейчас понял, что все уже кончилось. Что дикое напряжение и тяжелые бои последних дней остались позади, и впереди ожидает короткая передышка.
Глава 4
В тылу, на расположенном неподалеку от Зимовников аэродроме, была тишь и благодать. Оставшиеся самолеты распихали по капонирам, замаскировали, выставили охрану. Личный состав стал обживать землянки, заселять уцелевшие флигели и дома. Начался отдых, и он Виктору не понравился. Вместе с отдыхом навалилось странное отупение. Предоставленный сам себе, он слонялся по расположению, не зная, чем заняться. Потом, свалив обязанности комэска на Литвинова, пошел на рыбалку, но удочку так и не забросил, а все сидел на поваленном дереве, на берегу мутноватой речушки и задумчиво ковырял прутком мокрую глину. Сидел долго. В голове роились предположения, возникали гипотезы, строились логические цепочки – он, который уже раз, размышлял о том, кто и зачем запихал его в эту мясорубку. Иногда казалось, что еще немного – и решение будет найдено и все станет простым и понятным. Вот только время шло, а решение не находилось: он до сих пор знал о случившемся не больше, чем в тот ноябрьский день сорок первого года, в день попадания.
Гипотез, разной степени бредовости, были тысячи. Но все они не стоили ровным счетом ничего. Смысл этого безумного эксперимента, где пряником была его удача, а кнутом увечья и гибель ставших близкими ему людей, ускользал. И был ли эксперимент? Может, все эти воспоминания о будущем не более чем бред воспаленного сознания? Ответов не было.
Он сидел и бездумно рисовал на песке кружочки с треугольниками и квадратиками, соединял их линиями в различных комбинациях, так и этак. Фигура не выходила. Солнце уже стало клониться к горизонту, а он все сидел и рисовал. Лишь когда от воды потянуло запахом болота и налетела орда комаров, Виктор бросил свое занятие. Сидеть и гадать было бессмысленно. Он затоптал исписанный схемами берег и, ссутулившись, медленно побрел в расположение. Хотелось напиться, и он не видел ни одной причины, этому препятствующей…
В штабе было душно и накурено. Все полковое начальство, включая комэсков и их замов, набилось как сельди в бочку, занимаясь чистой воды бюрократией. Две недели боев, потери, победы – все это влекло за собой целый вал документации, который теперь нужно было надлежаще, согласно правилам делопроизводства, оформить. Скрипели карандаши, стучала пишмашинка, мозги закипали. Бесчисленные акты, заявки, отчеты. И это все на больную голову. Вчера в полку поминали павших, радовались, что сами остались живы. В итоге перегаром несло практически от всех. Таня, наверное, единственная из присутствующих, кто накануне остался трезвым, стоически терпела и морщила носик. Жаловаться ей было некому – даже Шубин, в распитии не замеченный, имел помятый вид и постоянно хлебал воду, захватив единственный графин в единоличное пользование.
Из-за табачного дыма слезились глаза, строчки расплывались, а буквы скакали перед глазами. Бумажка сменяла бумажку, пальцы уже онемели, а конца и края работе не было видно.
– Чего приуныл, командир? – Литвинов с грохотом поставил точку и отложил очередной документ в сторону. – В бою-то оно проще, да?
Виктор только мрачно усмехнулся.
– Год назад Игорь погиб, – почему-то вспомнил Литвинов, – ты как-то рассказывал. Он же где-то здесь похоронен, неподалеку? Может, как-нибудь съездим?
Виктор смутился. Он считал Игоря своим другом и чуть ли не братом. И помнить, когда тот погиб и о том, что нужно проведать его могилу, должен был он, а не Сашка.
– Можно, конечно. А чего это ты вспомнил?
– А как я забуду? – грустно усмехнулся Литвинов. – Когда он мне надежду подарил своим письмом, что можно без ног летать. Я уже думал, жизнь окончилась… а тут такое. Это я уже потом про Сорокина услышал да тут про Кузьмина узнал…
– Отставить разговорчики! – Шубин проявил командирскую бдительность. – Работать надо, а не языками чесать. Бабки тута, базарные…
…Вылетели они на другой день. Шубин не стал отказывать просьбе, и ближе к обеду «У-2» устремился на юг, чтобы через час с небольшим приземлиться на бывшем аэродроме, вновь обратившемся в луг.
Место оказалось обжитым. Там, где раньше жил летный состав, теперь белели выгоревшие на солнце палатки, выделялись горбыли землянок. Сверху был хорошо виден вытоптанный прямоугольник плаца, накатанные дороги, сеть тропинок. О том, что здесь когда-то стоял авиационный полк, не напоминало уже ничего. Через когда-то летное поле теперь пролегала одна из дорог, а бывшая роща уменьшилась едва ли не втрое.
