Рейер вздохнул:
— У нее были трудные роды, она никогда по-настоящему не оправится, во всяком случае, никогда не сможет работать…
Жак не дал ему договорить:
— Она сказала мне, мне лично: «Будь у меня достаточно мужества, уж я нашла бы способ покончить со всем этим».
— Вот видите! Как же, по-вашему, я должен поступить в таком случае?
— А Шнеебах?
Рейер сделал жест, который мог означать только угрозу. В глазах его зажглась ненависть.
Жак протянул руку и положил ладонь на плечо Рейера, — дружеское, но твердое, даже властное прикосновение.
— Куда это вас заведет, Репер? — повторил он сурово.
Рейер сердито передернул плечами. Жак убрал ладонь.
После минутного молчания Рейер как-то торжественно поднял руку.
— И для нас, как и для них, один конец — смерть. Да, вот именно так, — заключил он вполголоса. Потом беззвучно рассмеялся, словно то, что он собирался сказать, было самой очевидностью. — Иначе живые бы стали мертвыми, а мертвые — живыми.
Он схватил велосипед за седло и поднял его одной рукой. Шрам вздулся лиловым валиком. Потом он надвинул на глаза капюшон, словно клобук, и протянул Жаку руку.
— Спасибо. Пойду к Ричардли. А вы изумительный тип, просто молодчина, настоящий человек. — Говорил он теперь доверительно-счастливым тоном. — Достаточно мне вас повидать — и я готов примириться чуть ли не со всем светом — с человеком, с литературой… даже с прессой, да, да… До свидания!
Антуан ничего не понял из этого разговора, но зато не упустил ни одного сказанного слова, ни одного жеста. С первого взгляда он заметил, что этот человек, значительно старше Жака, обращается с ним с какой-то уважительной любовью; так обычно ведут себя в отношении людей уже немолодых, уже признанных. Но самым главным, самым волнующим было приветливое лицо Жака во время этой беседы: ясное, разгладившееся чело, умудренный опытом взгляд, неожиданная властность, исходившая от всего его существа. Подлинное открытие для Антуана. В течение нескольких минут перед ним стоял Жак, которого он не только не знавал никогда, но даже подозревать не мог, что такой существует, и, однако, вне всякого сомнения, это и был для всех настоящий Жак, Жак теперешний.
Рейер вскочил на велосипед и, не поклонившись Антуану, исчез, вздымая два фонтанчика грязи.
IX
Братья возвращались по той же дороге, и Жак даже не подумал объяснить Антуану смысл только что происшедшего разговора. Впрочем, ветер злобно раздувал их пальто и, казалось, особенно ополчился на зонт Антуана, так что разговаривать в таких условиях было затруднительно.
Однако в самую, казалось бы, тяжкую минуту, когда братья смело штурмовали площадь Рипон — широкую эспланаду, на которую свирепо набросились все силы небесные, — Жак, не обращая внимания на стегавший его дождь, вдруг замедлил шаг и спросил:
— Скажи, почему ты за завтраком вдруг сказал… в Англии?
Антуан почуял вызов в словах брата. Он смущенно пробормотал какую-то не слишком связную фразу, но слова его тут же унес ветер.
— Что ты говоришь? — переспросил, не расслышав, Жак. Он подошел ближе и шагал теперь полубоком, подставив ветру плечо; вопрошающий его взгляд впился в лицо брата с выражением такой настойчивости, что загнанный в тупик Антуан постеснялся солгать.
— Потому что… ну, словом, из-за красных роз, — признался он.
Слова эти прозвучали гораздо резче, чем того хотел сам Антуан. Еще и еще раз в памяти возникли картины кровосмесительной любви Джузеппе и Анетты, их падение в траву, словом, целая череда образов, с которыми он уже успел свыкнуться, но оттого они не перестали быть для него тягостными, Антуан был недоволен собой, нервничал, а тут еще этот ветер, налетавший злобными порывами, так что под конец, чертыхнувшись, Антуан сдался и сердито закрыл зонтик.
Жак озадаченно застыл на месте: чувствовалось, что он ждал любого ответа, но уж никак не этого. Закусив губу, он молча двинулся вперед. (Десятки раз он жалел об этой минуте непонятной слабости; раскаивался, что послал корзину роз, купленную за тридевять земель через посредство одного друга, тем более что это благоуханное послание выдавало его с головой, громогласно заявляло: «Я жив, и я думаю о тебе», — тогда как он хотел только одного — умереть для всех своих родных! Но до этой минуты он мог хотя бы надееться, что его неосторожность осталась в полной тайне. Он с раздражением подумал, что такая болтливость совсем не в духе Жиз, просто непонятно!) И не сумел удержать подступившей к горлу горечи.
— Зря ты в доктора пошел, — хихикнул он, — не твое это призвание. Ты рожден сыщиком!
Раздраженный его тоном, Антуан огрызнулся:
— Если, дружок, человек так жаждет скрывать свою личную жизнь, он ее не выставляет на страницы журнала для всеобщего обозрения!
Задетый за живое, Жак крикнул в лицо брату:
— Ах, так? Может быть, в моей новелле ты вычитал об этой корзине роз?
Антуан уже не владел собой.
— Нет, — ответил он едко, но с наигранным спокойствием, тщательно выговаривая каждый слог. — Однако новелла позволила мне просмаковать тайный смысл твоего подношения! — И, пустив эту отравленную стрелу, Антуан, бросившись навстречу ветру, ускорил шаги.
Но сразу же он почувствовал, что совершил непоправимый промах, почувствовал с такой очевидностью, что у него даже дух перехватило. Загубил все из-за глупейшей фразы: теперь Жак окончательно ускользнет от него… Почему все-таки он вдруг потерял самообладание, поддавшись порыву злобы? Потому что причиной этого была Жиз? И что теперь делать? Объясняться, просить прощения? А не поздно ли? Ох, он готов был на все, лишь бы загладить свою ошибку!..
Он уже совсем собрался повернуться к брату и в самых ласковых выражениях признать свою вину, как вдруг почувствовал, что Жак схватил его за руку, вцепился в него изо всех сил; и это страстное, совершенно неожиданное, судорожное и вместе с тем такое братское прикосновение в течение доли секунды смыло не только этот ядовитый разговор, но и молчание, длившееся все три года разлуки. У самого его уха дрожащие губы пробормотали, даже голос и тот изменился:
— Но, Антуан, как ты мог? Как ты мог подумать? Значит, ты думал, что Жиз, что я… что мы? И ты поверил, что это возможно? Значит, ты сумасшедший!
Они пристально глядели друг на друга. Жак смотрел на Антуана страдальческим, но просветленным взглядом, прежним своим юным взглядом, и на лице его играло смешанное выражение негодования, муки и оскорбленной чистоты. Антуана словно затопила благодетельная волна света. С сияющим лицом он прижал к себе руку младшего брата. Неужели он и впрямь подозревал этих двух ребятишек? Теперь он уже и сам не знал. И подумал о Жиз с настоящим волнением. На него накатило необыкновенное счастье, он вдруг почувствовал себя легким, освободившимся от какого-то бремени. Наконец-то он нашел брата.
Жак молчал. Перед его глазами проходили только самые тяжкие картины: тот вечер в Мезон-Лаффите, когда он одновременно узнал о любви к нему Жиз и о том, что его самого неодолимо тянет к ней, их целомудренный беглый поцелуй ночью под липами; и романтический жест Жиз, усыпавшей розами то место, где они обменялись этим робким залогом любви…
Молчал и Антуан. Ему хотелось прервать это молчание, но от смущения он не мог произнести ни слова. Поэтому, прижимая к себе локтем руку Жака, как бы пытаясь сказать ему: «Да, я сумасшедший, я тебе верю, и я так счастлив!» — Жак ответил таким же пожатием; сейчас они лучше понимали друг друга, чем с помощью слов.
Так брели они через дождь, прижавшись друг к другу, и оба были сконфужены этой чересчур нежной, чересчур затянувшейся близостью; но ни тот, ни другой не решались первым ее нарушить. Теперь, когда путь их шел вдоль стены, защищавшей от ветра, Антуан открыл зонт, и посторонний решил бы, что они жмутся друг к другу, укрываясь от дождя.
Не обменявшись ни словом, они дошли до пансиона. Но перед дверью Антуан остановился, убрал руку и сказал самым естественным тоном:
— Очевидно, тебе до вечера надо переделать уйму дел. Посему оставляю тебя одного. Пойду посмотрю город…
— В такую погоду? — заметил Жак. Он улыбался, но Антуан уловил в его взгляде легкий оттенок колебания. (На самом же деле оба они боялись этого длинного сидения с глазу на глаз.) — Нет, — продолжал Жак, — мне надо только написать два-три письма, и дела-то всего минут на двадцать. И, возможно, около пяти придется кое-куда сходить. — Перспектива эта, видимо, не очень его обрадовала, но он тут же спохватился: — А до тех пор я свободен. Входи.
В их отсутствие комнату Жака прибрали. В печку подбросили дров, и она ровно гудела. Братья повесили перед огнем свои мокрые пальто, помогая друг другу с новым для них чувством товарищества.
