я ничего не хочу знать.
Она ещё сильнее прижалась к нему, засунув его медальон обратно под футболку. Сейчас Катя больше всего напоминала раненого котёнка, который спрятался от всего мира у единственного доброго человека. Её рука скользнула в свободную руку Жени, и их пальцы переплелись подобно тоненьким верёвочкам, образующим крепкий узел. На маленьком тёмном экранчике появилась шестёрка, а за ней – нолик. Кроваво-красный нолик. Несколько секунд он продержался, после чего сменился на девятку.
– Когда ты коснулась меня в первый раз, в коридоре, я почувствовал что-то странное. Ну, будто я проник тебе в голову или ты ко мне, наши мысли словно переплелись. Я слышал твои и принимал их за свои. И воспоминания видел твои.
– Я почувствовала то же самое, – подала голос Влада. – Неприятное ощущение.
– Ты знаешь, что это было, Кать?
Она будто не услышала его и сказала совсем другое, но с такой дрожью в голосе, что Женя не посмел её перебить.
– Я написала тебе стих. Красивый стих. Я… я… у меня получилось, я так радовалась, ты не представляешь. Я скакала по комнате как школьница и визжала точно так же, словно мне не тридцать два, а восемнадцать. Ну и…стих порвали.
Катя обвила Женю руками и уткнулась лицом в его футболку, мокрую от пота и крови. И плакала она совсем как школьница. Школьница, которую бросил кавалер за неделю до выпускного бала. В этом плаче не было ничего красивого, ничего такого, что захотелось бы воспеть в книге или стихотворении. Этот плач ужасал, хотелось заткнуть уши и притвориться, будто ты ничего не слышал, потому что… потому что в этом плаче было слишком много боли. Человеческое ухо не способно вытерпеть подобные рыдания.
– Он порвал мой стих. П-п-порвал и даже не моргнул. Орлиные крылья в сиянии луны… ты никогда это не прочтёшь. Никогда. Больше никогда… никогда не прочтёшь…
Женя посмотрел на экранчик (51 сменилось 50), отложил в сторону пистолет, повернув к себе рукояткой, чтобы, в случае чего, успеть схватить ружьё, и полностью развернулся к Кате, заключив её в объятия. Она тут же утонула в них, сомкнула свои руки на его спине. Её плечи сотрясались от рыданий, но теперь их обнимали тёплые мужские руки, сильные руки, руки любимого мужчины, и плевать на то, что ему всего шестнадцать лет. Катя его любила, Кате с ним было хорошо, остальное неважно. А если кто-нибудь что-то посмеет сказать, она просто выдавит ему глаза и вырежет на лице кровавую улыбку. Живьём. Чтобы слышать крики того, у кого слишком длинный язык.
В мчащемся вверх лифте, под светом редко мигающих ламп, стоя на коленях, разукрашенные кровью с ног до головы, друг друга обнимали мужчина и женщина, слившись в этот момент во что-то единое, целое, неразделимое. Их быстро стучащие сердца забились в одном темпе.
* * *
Женя встал с колен, когда на экранчике вспыхнула десятка.
Он поднял с пола пистолет, уже собрался подойти к Владе, когда Катя спросила:
– Ты стрелять умеешь?
Он взглянул в её серые глаза и решил не лгать. Нет, лгать было ни к чему.
– Не умею. Но думаю, справлюсь, там же ничего сложного: просто целишься и стреляешь.
Катя встала на ноги и вытянула руку. Тоже в крови. Совсем скоро на их телах с трудом можно будет отыскать светлую кожу.
– Дай пистолет мне. Я стрелять умею, даже есть разряд, правда, по стрельбе из винтовок. В школе как-то на секцию ходила. – Она попыталась улыбнуться. – Помоги этой девочке, потащишь её к выходу, я вас прикрою.
– Не лети на рожон, пожалуйста.
– Буду держаться как можно ближе к тебе. Обещаю. И Жень… – Катя взяла его за руку, легонько сжала в своих и выдохнула. Женя видел, что она собирает всю волю в кулак, чтобы что-то сказать. Наконец ей это удалось, и, подняв взгляд, она спросила: – Что с моим лицом?
Он долго, очень долго молчал. Грудь, обтянутая мокрой тканью, приподнималась каждый раз, когда лёгкие наполнялись воздухом. Что с миом лицом? Что с моим лицом, Женя? Ответь, пожалуйста, и постарайся не смотреть на мои расквашенные губы, на гуляющую меж зубов кровь, на куски свежей плоти, выглядывающей из-под кожи. Так скажи, что с моим лицом, что с лицом твоей любимой, самой красивой на свете принцессы? И попробуй сказать так, чтобы мне не стало противно ото лжи или от самой себя. Что с моим лицом? Ты сможешь его когда-нибудь поцеловать? Сможешь выйти со мной туда, где полно людей, где каждый взглянет на ту уродину, что идёт рядом с тобой? Сможешь ли ты говорить со мной о любви, через силу смотря на то чудовище, в которое я превратилась? Сможешь? Назовёшь ли ты меня когда-нибудь красавицей и при этом не солгать? Или я останусь одна? Одна, наедине со своим лицом. Что будет тогда? Что станет со мной тогда?
– Так что с моим лицом? Ты чего молчишь?
Женя посмотрел на Катю. Несколько секунд молча простоял. Отдал ей пистолет, скорее отвернулся, потому что больше не мог вынести взгляда серых глаз, взглянул на экранчик (тройку сменила двойка), подошёл к Владе и помог встать. Они приняли привычное положение: одна рука Влады лежала на плечах Жени, а его рука чуть ли не полностью обвила её грудную клетку. Но даже когда маленькая грудь вжалась в ладонь, Женя слышал в голове один простой и в то же время сложный вопрос.
Что с моим лицом?
Лифт остановился, и двери еле слышно заскрипели, открывая путь на первый, самый верхний этаж.
* * *
Женя ожидал увидеть всё что угодно – КПП с заряженными под завязку пулемётами, орду Святцев, стоящих у самого выхода, ещё один лифт, – но никак не небо и низкие-низкие облака.
Когда двери лифта открылись, перед Катей, Женей и Владой предстал небольшой зал с полом, выложенным чёрно-белыми плитами. Мебели не было вообще, казалось, раньше (ещё совсем недавно) она здесь была, но вскоре исчезла. Противоположная от лифта стена представляла собой одно огромное стекло, разделённое рамами, совсем как в аэропортах. Сама комната напоминала маленький зал ожиданий, только здесь ожидающим пришлось бы стоять…и встречать пулю. На полу у лифта валялось несколько гильз, на стенах виднелись пятна крови, кое-где уже успели расползтись красные лужи.
Совсем свежие. Стреляли недавно.
– Пойдём, – Катя вышла вперёд, сняла пистолет с предохранителя. – Я шагаю впереди, вы за мной. Постарайтесь не идти по крови – поскользнётесь.
Женя медленно последовал за Катей, прижимая Владу к себе и стараясь идти с ней в одну ногу. Больше всего его поражал воздух. Свежий воздух. Он казался таким сладким, таким отрезвляющим, таким…приятным. Только сейчас пришло осознание того, что все они
