Одной из главных причин недовольства британцев и американцев во время этих дебатов было отсутствие у них информации о событиях в Польше и истинных намерениях польского народа. До сих пор советское правительство не допускало в Польшу американских и британских представителей, как военных, так и гражданских, на том основании, что Польша является зоной активных боевых действий. Во время второго заседания комиссии 27 февраля Молотов неожиданно намекнул, что американцы и британцы могут направить в Польшу своих представителей, чтобы на месте ознакомиться с обстановкой и настроениями в народе.
Когда два дня спустя (1 марта) Кларк Керр сообщил Молотову, что его правительство предлагает направить в Польшу наблюдателей, он понял, что намек Молотова был лишь хитростью, чтобы заставить британское и американское правительства как о милости попросить об этом варшавское правительство. Конечно, Молотов не сказал об этом напрямик. Он сказал, что комиссия должна учесть гордость поляков и позволить им самим рассмотреть это предложение, так как они хозяева в собственной стране. Когда было сделано повторное предложение, в ответе Молотова Гарриману и Кларку Керру 22 марта звучало негодование: предложение, говорилось в нем, «…может задеть национальную гордость поляков, и в любом случае американскому и британскому правительствам следует обращаться с подобными предложениями к действующему правительству в Варшаве».
Тогда президент и Черчилль попытались получить согласие Сталина на посещение Польши американским и британским членами комиссии или представителями штабов. Черчилль в своих обращениях к Сталину протестовал против завесы секретности, опущенной на польскую сцену. Сталин ответил, что поляки в Варшаве считают это оскорблением их национального достоинства. Кроме того, добавил он, они считают британское правительство недружественным. Представители более дружественных государств, таких, как чешское или югославское, в страну допущены.
В послании Рузвельту от 13 марта Черчилль сделал вывод, что они присутствовали при «…великом провале и полном поражении Ялтинских соглашений».
Страхи Черчилля перед намерениями русских были обострены недавними событиями в Румынии. Он уговаривал Рузвельта присоединиться к нему в послании, которое могло бы заставить Сталина понять, как серьезно они относятся к происходящему.
Рузвельту очень не хотелось еще глубже втягиваться в польский вопрос и лично обговаривать его со Сталиным, поэтому в ответе Черчиллю от 16 марта он посоветовал проявить терпение и изобретательность, чтобы переговоры в Москве состоялись. Полагаю, президент считал своей самой полезной ролью миссию посредника между советским и британским правительствами.
По-прежнему колеблясь по поводу предложения Черчилля о совместном обращении к Сталину, Рузвельт узнал, что Молотова не собираются посылать на конференцию в Сан-Франциско. Он тотчас же (24 марта) попросил Сталина дать ему возможность приехать, хотя бы на жизненно важные первые заседания. Президент мотивировал свою просьбу тем, что боится, как бы весь мир не истолковал отсутствие советского министра как протест или несогласие. Сталин 27 марта ответил, что в апреле пребывание Молотова в Москве совершенно необходимо для других официальных дел. Он заметил, что президент понимает, что любое истолкование отсутствия Молотова на конференции не может повлиять на ее решения. Это проявление отчужденности все больше тревожило президента, так как в эти же последние дни марта, как будет сказано далее, Сталин почти смеялся над сообщениями американцев и британцев о секретных переговорах в Швейцарии о возможной капитуляции немцев в Италии и обвинял их в обмане.
Наконец в конце месяца президент неохотно согласился, что настало время напрямую обговорить со Сталиным более широкие аспекты позиции Советского Союза, особенно по отношению к Польше. Он передал на рассмотрение Черчиллю текст послания, которое собирался отправить Сталину.
Черчилль одобрил послание и подписал его, хотя не считал, что оно полностью соответствует его точке зрения. Рузвельт отослал документ с некоторыми дополнениями 1 апреля. Начался обмен мнениями, продолжавшийся до смерти Рузвельта и подхваченный Трумэном. Он длился и после капитуляции Германии, но дело не продвинулось ни на шаг.
На следующий день, 2 апреля, комиссия собралась снова. Вернувшись с совещания, Гарриман мрачно доложил в Вашингтон, что не принято ни одного решения. Молотов, добавил он, «был сегодня гораздо более тверд, чем когда-либо, в своем противостоянии Миколайчику, и все более открыто настаивал, чтобы мы в основном принимали во внимание мнение варшавских поляков, так как это действующее правительство, которое подлежит реорганизации в соответствии с крымскими решениями. Полагаю, – продолжал посол, – мы находимся на грани развала, если ответ Сталина вам и премьер-министру не подскажет какой-нибудь выход из создавшегося положения». Вероятно, надежда посла была вызвана тем, что в тот же день Сталин выразил удовлетворение планами кампании на Западе, о которых с ним советовался Эйзенхауэр. Но об этом будет сказано ниже.
Ответ Сталина Рузвельту от 7 апреля начинался решительным утверждением, с которым спорить было невозможно: «Дела с польским вопросом действительно зашли в тупик». Причина этого, продолжал Сталин, в том, что британцы и американцы отступают от принципов Ялтинского соглашения, согласно которому существующее временное правительство Польши должно стать «ядром» нового. Послы же пытаются ликвидировать его и сформировать совершенно новое правительство. Выразив свою точку зрения, Сталин внес предложение, по сути совпадающее с предложениями Молотова, но в заключение добавил новую, специфическую мысль: «Что касается численного соотношения старых и новых министров в формируемом польском правительстве национального единства, оно может быть приблизительно таким же, как в уже созданном правительстве Югославии». Напомним, что из двадцати семи высших постов в новом правительстве Югославии двадцать одно место занимали Тито и его сторонники и только шесть представители других групп и партий. Это меньшинство не обладало ни влиянием, ни властью, чтобы защищать своих избирателей.
Отдавая дань памяти Рузвельта, Сталин уступил требованию Гарримана и направил Молотова в Сан-Франциско. Тем самым была снята угроза раскола стран антигитлеровской коалиции, если польский вопрос не будет решен в пользу Советского Союза. Он даже согласился, что в Соединенных Штатах Молотов сможет обсудить «польский тупик».
Черчилль давно уговаривал Рузвельта сделать публичное заявление о проблемах с русскими, особенно по польскому вопросу. Новому президенту пришлось решать этот вопрос на второй день пребывания в должности. В нынешних обстоятельствах такое заявление могло означать только признание в провале собственной политики, виноваты в котором были бы русские. Трумэн боялся, что реакция Советского Союза может навредить перспективам конференции в Сан-Франциско и расстроить военное сотрудничество. Поэтому 13 апреля он сообщил Черчиллю, что, не забывая об опасности промедления, которое будет способствовать консолидации люблинской группы, он все же считает, что, прежде чем предпринять столь решительный шаг, следует изучить любую возможность. Он предложил показать Сталину совместную программу действий относительно Польши. Набросок, над которым усердно и с желанием найти приемлемое решение работал Государственный департамент, был направлен на согласование Черчиллю.
Пока в текст вносились поправки Идена, считавшего, что в предложении американцев слишком много уступок России, Черчилль изо всех сил старался уговорить Миколайчика сделать публичное заявление, что он принимает крымские решения по Польше и считает чрезвычайно важной тесную и продолжительную дружбу с Россией. Получив это заявление, Сталин приветствовал его, как «огромный шаг вперед», но добавил, что был бы рад услышать от Миколайчика, «принимает ли тот решение крымской конференции относительно восточных границ Польши».
Миколайчик согласился и с этим, подписав тем самым свою окончательную капитуляцию, а Черчилль быстро сообщил об этом Трумэну и Сталину.
Совместное обращение (представленное 18 апреля) было самым серьезным усилием развеять «совершенно ошибочный» взгляд Сталина на позицию американцев и британцев. Черчилль и Трумэн уверяли Сталина, что никоим образом не стремятся ни игнорировать варшавское правительство, ни отрицать важность формирования нового правительства, но не могут согласиться с тем, что оно имеет право запретить кандидатам других польских групп участвовать в консультациях. Их единственная цель – создать наиболее полное и подлинно представительное правительство. Они стремятся к тому, чтобы комиссия добилась успеха, и предлагают подробный план, который поможет это сделать. Так как Сталин часто отвечал молчанием в знак согласия, они заявили, что до проведения консультаций с польскими лидерами не могут взять на себя ответственность за формирование нового правительства, но в любом случае не считают уместным распространять югославский пример на Польшу.
