Но этой затее не суждено было осуществиться…
Волна уже выступила из берегов.
Мир с Японией был встречен холодно даже Капитоном и Катериной Федоровной… Надвигалось что-то новое, грозное, непонятное, и все теряли голову, даже хладнокровные… Тобольцев от Бессонова и Николаева знал о готовящейся общей забастовке. Но обыватели растерялись, когда стали две дороги. Мятлев, только что собиравшийся выехать на Ривьеру, говорил Тобольцеву. «Это возмутительно!.. Когда же покой? Не успели вздохнуть свободно, и вот опять!.. Да ведь я же разбит, наконец! Я никуда не годен!..»
– Поезжайте в Петербург и морем!
– Покорно благодарю!.. Вы можете мне поручиться, что забастовка кончится через неделю? Ведь у меня дочь с зятем в Крыму… На днях должны были вернуться… Я только их и поджидал, чтоб самому уехать… Этому имени нет!..
Конкина тоже явилась к Тобольцевым вечером: «Вообразите!.. Поль уехал на фабрику, в уезд… Как он вернется, когда дороги стали?»
– Далеко? – с участием спросила хозяйка.
– За полтораста верст… Вообразите!
– Пустяки! Вернется на лошадях…
– Вы думаете?.. Ах, Андрей Кириллыч, успокойте меня!.. Я к вам как к ангелу-хранителю кинулась!.. Скажите, скоро ли кончится весь этот ужас?
Он засмеялся.
– Я знаю это не больше вашего!..
– Полноте!.. Ольга Григорьевна говорит, что вы в курсе дела… Ведь этак жить нельзя!.. На улицу боишься выйти… Студенты волнуются, а попадает нам…
– Правительство должно пойти на уступки!..
– А почему не они? – крикнула Катерина Федоровна.
– Ах, душечка!.. Мне все равно кто… Если они правы, пусть им уступят! Чем мы все виноваты?
Капитон тоже сдался как будто. И у него вырвалась знаменательная фраза: «Какой-нибудь конец нужен!»
– Это вы говорите?.. И не стыдно вам?
– Сестрица, я как торговый человек прежде всего, сужу… У нас сезон пропадает. Мастера бастуют, а публика боится заказы делать… Это в самое-то горячее время? Ежедневно тысячные убытки! – И он хватался за голову.
За два дня до этого в обеденный час к Тобольцевым позвонили. Вошел шатен в пальто, невысокий, плечистый, без бороды и в очках. Он снял их, улыбаясь, и Тобольцев узнал синие дерзкие глаза и лукаво-добродушное лицо ярославского мужичка.
– Шебуев!.. Голубчик!.. Откуда вы? – Они радостно обнялись.
– Шебуев испарился!.. Перед вами Павел Петров Булыгин… С паспортом и все как следует… А приехал прямо из Цюриха.
– Раздевайтесь!.. Как я рад! Будем обедать…
– Зашевелились! – подмигнул Шебуев, когда хозяйка вышла распорядиться насчет кофе, и яркими глазами поглядел на Соню. – Вы как, барышня, насчет забастовки понимаете?..
– Она замужем, – поправил Тобольцев.
– Ага!.. А супруг какой партии держится?
– Он-то? Беспартийный… артист… – смеялась Соня.
– Ар-тист?.. Жаль… Ну что ж?.. Все-таки и это не безнадежный случай… У вас, женщин, такая власть над нами! Куда хотите, туда и повернете нашего брата…
– Я сама всему сочувствую! – смущенно призналась Соня.
– Браво!.. Дайте ручку пожать!.. Нам теперь каждый союзник дорог… Лишь бы от сердца шло…
Соня была заметно польщена. По блеску глаз Тобольцева она догадывалась, кто этот гость… Сначала он показался ей незначительным, но теперь она находила его интересным. Он расспрашивал о Вере Ивановне, Марье Егоровне, Иванцове и других… Им он вез письма от Дмитриева и Соколовой из Берна.
– Тоже рвутся сюда. Вот только деньжат надо найти. Мы уж на вас, Андрей Кириллыч, как на каменную гору!.. Очень жалко на молодежь смотреть… Так и кипят! Газеты ваши на клочки рвут… Зачитываются…
– О, ещё бы!.. Постараюсь… Сколько надо?..
Катерина Федоровна догадалась, о чем идет речь, и лицо её потемнело. Несколько раз горячие, как угли, глаза гостя настойчиво и вдумчиво останавливались на ней. Но Катерина Федоровна гордо выдерживала эти пронзительные взгляды.
«Бой-баба!» – подумал Шебуев.
Он остался ночевать у Тобольцева, до приискания комнаты.
– Всего лучше в Гиршах остановитесь[233]. Там как раз Вера Ивановна и все ваши собрались…
Шебуев вчера ещё ему сказал, что за границей все уверены в близости вооруженного восстания…
– Не может быть!.. Это было бы безумием при данных условиях… Без оружия, без войск…
– Кто знает? – загадочно бросил Шебуев.
Они горячо заспорили. «Уверяю вас, ваши сведения неверны, – говорил Тобольцев. – Вы там, как дети, сказки себе выдумываете…» – Шебуев таинственно улыбался.
Катерина Федоровна догадалась, что это эмигрант, и провела беспокойную ночь. «Нельзя ли без этих ночевок? – сказала она мужу. – Жизнь в тягость становится!»
– Ваша жена, наверно, интересная, сильная личность, – сказал Шебуев Тобольцеву на другое утро, за кофе, который они пили наедине, в кабинете. – Но эта «Соня» прямо очаровательна!.. Ей-Богу!.. В неё можно без ума влюбиться!..
– Ах вы, романтик!.. Ха!.. Ха!.. Ну, придет ли в голову, зная вас, что вы способны влюбляться!..
– А как вы думаете?
– Это со смертной казнью в перспективе? Ха!.. Ха!..
– Что ж?.. Это только обостряет вкус жизни. Вы, мирные обыватели, этого не понимаете, очевидно…
– Как не понимать! Я восторгаюсь, преклоняюсь! Этот романтизм меня до слез волнует… Ну, смотрите же, заходите… «Соню» поглядеть! – И они оба весело хохотали.
Вечером, девятого, Тобольцев подошел к университету.[234] Громадная толпа стояла во дворе среди полной тьмы. На подъезде, на лестнице, трепетно, беспомощно мигало и металось пламя свечи. Красное знамя подымалось над ним. Толпа тихо шевелилась, как пробуждающееся чудовище. Под знаменем стоял оратор… Трудно было уловить издали все его слова, но Тобольцев догадался, что речь идет о дальнейшей забастовке…
Вот опять метнулось и затрепетало жалкое, беспомощное пламя. Оратора сменил другой. Из мрака показалась слабо озаренная крупная, львиная голова. Огромная фигура зачернела на лестнице, и зазвучал мощный, страстный голос, который расслышали все, даже стоявшие у решетки.
«Стёпушка!..» – с дрогнувшим сердцем чуть не крикнул Тобольцев. О, как долго ждал он его! Всю эту лихорадочную, безумную неделю… Тобольцев слушал напряженно, среди наэлектризованной толпы, эту пламенную речь… И когда тот кончил, он закричал, как и все крутом, высоким, не своим голосом и аплодировал с пылавшими глазами и радостно смеялся. «Кто это?.. Вы не знаете, кто это говорил?» – раздавались кругом восторженные восклицания женщин.
Толпа долго не могла успокоиться… Потом говорил Шебуев, за ним Николаев. Тобольцев их узнал по голосам. Но сам он уже пробирался к выходу. Он надеялся найти Потапова… После его речи ничего уже не стоило слушать!.. Но во мраке все лица казались ему чужими и странными… «Может быть, он у меня?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
