Глава 33
Медленно и осторожно Шиа вынул из ножен древний клинок. Металл сверкнул в полумраке густой синевой; гладкий, без единой царапинки легендарный Меч будто бы никогда не бывал в битве. Он оказался неожиданно легким. Узкий, хорошо сбалансированный клинок был выкован очень искусно. Шиа осторожно держал оружие, чувствуя, как символ, выгравированный на рукояти — горящий факел в высоко поднятой руке, — врезался в его ладонь. Долинец, испуганный тем, что сейчас будет, быстро взглянул на Панмона Крила и Кельцета, ища их поддержки. Его товарищи стояли неподвижно, их посуровевшие лица были бесстрастны. Шиа сжал рукоять обеими руками и резко поднял меч острием вверх. Его ладони вспотели, а тело била зябкая дрожь. Сбоку кто-то зашевелился. Ол Файн слабо застонал. Время шло, но ничего не происходило.
…Тихи и недвижны были темные воды каменного бассейна там, в сером полумраке пустого чертога на самой вершине горы Черепа. Сила, что была Ведуном-Владыкой, еще пребывала во сне…
Внезапно Меч Шаннары в руках долинца стал теплым, странная, пульсирующая волна жара перетекла из темного металла в ладони потрясенного Шиа. Вздрогнув, долинец невольно отступил на шаг и опустил Меч. Через мгновение ощущение тепла сменилось каким-то острым покалыванием, хлынувшим из клинка в тело Шиа. Хотя ему не было больно, долинец непроизвольно сморщился и почувствовал, как напряглись мышцы. Шиа попытался было разжать руки, но в полном изумлении обнаружил, что не может этого сделать. Что-то глубоко внутри его сопротивлялось этой невольной слабости, и руки сами, еще увереннее, обхватили древнюю рукоять.
Шиа понял, что поток живительной энергии переливается из Меча в его напряженное тело и обратно — в холодный металл, пока оружие не стало частью его существа. Дешевая позолота на рукояти растрескалась, открывая гладкий серебристый металл, прорезанный жилками красного света, что пылали и извивались по серебру словно живые существа. Что-то зашевелилось внутри, просыпаясь, что-то, что было частью долинца, но при этом чуждое всему, что он знал о себе. Едва уловимо, но настойчиво, это «что-то» давило на Шиа, увлекая его в глубины собственного «я».
С возрастающей тревогой Панмон Крил и Кельцет наблюдали за долинцем: тот, казалось, впал в какой-то транс, веки тяжело опустились, дыхание замедлилось, тело застыло, как каменное изваяние. Обеими руками он держал Меч Шаннары перед собой острием вверх, серебряная рукоять ярко сверкала в полумраке. Панмон хотел было броситься к Шиа, растрясти его, пробудить, но удержался. Ол Файн осторожно пополз из сумрачного угла к своему бесценному Мечу. Мгновение Панмон раздумывал, потом отпихнул гнома назад, грубо пнув его сапогом.
Шиа чувствовал, как уносится куда-то в глубь своего сознания. Словно воды прибоя увлекают в открытое море обломок сухого дерева. Мир вокруг куда-то пропал; сначала — стены, пол и потолок каменной темницы, потом — хныкающий Ол Файн, и наконец — застывшие фигуры Панмона и Кельцета. Странный поток захлестнул долинца, и Шиа понял, что не может сопротивляться ему. Медленно он погружался в глубины своего существа, пока все вокруг не стало непроницаемой чернотой.
…Быстрая рябь прошла по темным водам каменного бассейна там, в мрачном чертоге у темени мертвой головы. Скрюченные существа, что служили своему господину, перепуганные, повылезли из теней у каменных стен. Ведун-Владыка зашевелился во сне…
Потом возник хаос неуловимых видений и образов. Яркими вспышками перед глазами пронесся мир, где он родился и жил — из прошлого к настоящему. Стена иллюзий рухнула, обнажая скрытую сущность явлений, и Шиа увидел чистую реальность. Никаких туманных грез, расцвечивающих его жизнь, никаких фантазий, выдающих желаемое за действительное, никаких оправданий его жестокости, никакого самообмана, смягчающего категоричность его мнений и взглядов. И среди этой необъятной пустоты долинец увидел себя как жалкую, почти неприметную искорку мимолетной жизни.
Разум Шиа словно взорвался, а сам долинец застыл, парализованный увиденным. Он попытался взглянуть на себя по-старому, защититься от пугающего ощущения внутренней наготы и слабости, от этого ничтожного существа, в котором он вынужден был узнать себя.
Шиа заставил себя открыть глаза, чтобы хоть на мгновение вырваться из этих видений. Прямо перед глазами дрожал поднятый кверху Меч, пылающий ослепительно-белым светом, стекающим вниз с острия к рукоятке. Сквозь сияние Меча Шиа различил Панмона и Кельцета. Они застыли на месте и, как зачарованные, смотрели на него. Потом тролль оторвал взгляд от долинца и сосредоточился на Мече. Странное понимание и ожидание читались в его глазах. Шиа тоже посмотрел на Меч Шаннары, свет лихорадочно запульсировал. В этой пульсации чувствовалось какое-то нетерпение.
Глаза Шиа снова закрылись, и вернулись видения. Шок откровения уже прошел, и теперь Шиа попытался понять, что происходит. Он сконцентрировался на образе Шиа Омсворда, полностью погрузившись в мысли, чувства, взгляды и желания, что составляли его характер, чужой и знакомый одновременно.
Образ вырисовывался с пугающей рельефностью, и Шиа увидел в себе то, что раньше не мог распознать или скорее всего просто отказывался принять. Теперь шел подсчет всем обидам, причиненным другим людям, всем вспышкам злобы и зависти, всем глубоко укоренившимся предрассудкам, умышленным обманам, страхам, жалости к себе — всему тому темному и неприглядному, что Шиа скрывал в себе от себя. Это был Шиа Омсворд, который бежал из Тенистого Дола не для того, чтобы спасти свою семью и друзей, но из страха за собственную жизнь. Тот Шиа Омсворд, который эгоистично позволил Флику разделить с ним этот кошмар и облегчить свою боль. Тот Шиа Омсворд, который презирал про себя Панмона Крила за его низкие моральные принципы и в то же время совсем не возражал, когда вор рисковал своей жизнью, чтобы спасти жизнь долинца. Это был тот…
Бесконечные образы сменяли друг друга. Шиа в ужасе отшатнулся от этих видений. Нельзя было признать, что это — он сам. С этим нельзя смириться!
И все же, почерпнув из каких-то скрытых глубин силы и понимание, его разум с готовностью открылся навстречу этим образам, поглотил их, принимая в себя, убеждая, нет — заставляя Шиа признать реальность того, что он видит. Долинец не мог сознательно отрицать эту другую сторону своего характера, как и тот органичный образ человека, которым Шиа считал себя. Поэтому, как бы ни было трудно, долинец должен признать это. Ведь это — правда.
…Исполненный жгучей ненависти, Ведун-Владыка проснулся…
Правда? Шиа снова открыл глаза и посмотрел на Меч Шаннары, пылающий белым светом. Чувство пульсирующей теплоты вновь захлестнуло долинца, принося с собой уже не новое видение своей внутренней сущности, а лишь спокойное глубокое самосознание.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
