Юлия Александровна. Это, конечно, сугубо ваше дело. Вы, конечно, понимаете, что пришла я совсем не для того, чтобы обсудить вопрос воспитания вашей племянницы. У меня к вам серьезный разговор. И разговор неприятный. Я специально выкроила время днем, чтобы ваша племянница была в институте и чтобы мы могли с вами свободно поговорить. Я также надеюсь, что ей ничего не станет известно об этом разговоре.
Олимпия Валериановна. Видите ли, я вообще не привыкла ничего скрывать от Диночки, мой принцип ее воспитания — полная во всем откровенность. Я всегда делилась с нею всеми служебными и даже личными неурядицами, и, знаете, она была крошкой, но всегда меня понимала правильно и — можете себе представить! — даже, ха-ха, давала мне очень разумные советы. К сожалению, она со мной далеко не всегда так откровенна, как я с ней, ведь она даже до сих пор говорит мне «вы» и по имени-отчеству, хотя и живет со мною с малых лет. Я уже привыкла. Так что не обижаюсь. Но если вы меня просите, то, безусловно, я ей ничего не скажу. Но боже мой, что же случилось?
Юлия Александровна. Случилось очень плохое. Но вы постарайтесь меня выслушать, как бы вам ни было тяжело. Вчера днем я поехала к брату, отвезти ему кое-какие продукты, он серьезно болен, он инвалид войны, потом почувствовала себя усталой, не стала рассиживаться у него, взяла такси, что, надо сказать, редко себе позволяю, вернулась домой раньше, чем предполагала, и не могла попасть в свою собственную комнату!
Олимпия Валериановна. Ха-ха! Господи! Почему?
Юлия Александровна. Представьте себе только мое состояние — я стою в коридоре, все соседи сбежались, как на концерт какого-нибудь иностранного солиста, я явно слышу, что Кирилл дома, а он меня не пускает!
Олимпия Валериановна. Какой кошмар! Но почему?
Юлия Александровна. Простите, но в вашем возрасте полагалось бы быть уже немного догадливей. Да потому, что он был в комнате не один!
Олимпия Валериановна. Что вы говорите! С кем же он был?
Юлия Александровна. Господи! Да с вашей же Диной!
Олимпия Валериановна. А! С Диночкой! Ну и почему же он не открыл вам?
Юлия Александровна. Я вас не понимаю! Неужели так трудно догадаться?
Олимпия Валериановна. Диночка говорила мне, что у нее завтра коллоквиум, их всех до одного будет спрашивать monsieur le professeur, то есть, извиняюсь, профессор, но она не говорила, что пойдет в гости к вашему Кириллу. Я вообще не слышала от нее этого имени. Извините, как его фамилия?
Юлия Александровна. Голубев. Мы с сыном теперь Голубевы. Это моя девичья фамилия.
Олимпия Валериановна. Нет, нет, я никогда не слышала от нее ничего подобного. Правда, вы знаете, в этом возрасте девушки бывают неоткровенны, увы, даже с родными матерями, а я сама сказала своей маме о первой связи с мужчиной, когда — ха-ха! — уже вышла замуж и все уже было далеко позади. А ведь Дина мне даже не племянница, хотя и не знает об этом. Это единственный случай, когда — увы! — я не была с ней откровенна, но вы меня понимаете, для ее же блага, Динин отец был моим вторым мужем. Или — так вам будет понятнее — Диночкина мать была третьей женой моего второго мужа. А ей я теперь говорю, что была сестрой ее отца, ведь я оставила себе его фамилию. И Диночка мне, безусловно, верит, проверить ведь это не у кого, все, все погибли в войну, но — эдакая упрямица! — все равно никак не хочет сказать мне «ты» и «тетечка»! Хотите чашечку кофе?
Юлия Александровна. Нет, я…
Олимпия Валериановна. А я, с вашего позволения, себе все-таки заварю, я никуда не пойду, так что вы вполне можете говорить со мной, знаете, у меня в комнате есть маленький филиал кухни, ха-ха, у нас коридор очень длинный, у самого входа в кухню три высокие ступени, я, знаете, живу здесь уже больше десяти лет — с тех пор, как мою комнату разбомбило, но все равно каждый раз о них спотыкаюсь. Я ввернула было там лампочку, но, немедленно собрался синклит соседей, и ее тотчас же вывернули, ха-ха! Я считаю, что не грех раскошелиться на лампочку в сорок ватт — ноги-то ведь, ха-ха, дороже, но ничего не поделаешь, раз они не хотят. Вот и пришлось завести эту плитку, я, конечно, сама за нее плачу, я поставила отдельный счетчик — вон видите там, в правом углу, я не люблю из-за деньжишек ссориться с соседями, я вообще не люблю ни с кем ссориться. Я человек, ха-ха, как теперь говорят, миролюбивый, а в наше время говорили — покладистый. Так вы решительно отказываетесь от кофе?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Юлия Александровна. Я не хочу, спасибо. Мне кажется, что вас как будто не очень тронуло мое сообщение?
Олимпия Валериановна. А почему оно должно меня трогать, голубушка?
Юлия Александровна. Но разве это не возмутительно?
Олимпия Валериановна. Рискну еще раз предложить вам кофе — как раз сейчас он будет готов.
Юлия Александровна. Нет, я не буду.
Олимпия Валериановна. А я, с вашего позволения, выпью. Голова просто раскалывается. Вот здесь — в затылочной части. У меня сейчас как будто не голова, а горшок с простоквашей — не тряхнуть, ха-ха…
Юлия Александровна. Разве это не возмутительно?
Олимпия Валериановна. Что возмутительно?
Юлия Александровна. Вы считаете, что здесь нечему возмущаться? Молодой человек бог знает на сколько времени запирается с девицей…
Олимпия Валериановна. Может быть, они хотели что-нибудь подучить, их завтра будет спрашивать monsieur le professeur — то есть, извиняюсь, голубушка, — профессор, верно, они не хотели, чтобы им мешали?
Юлия Александровна. А как же! Конечно не хотели! Кому же понравится, чтобы в таком случае и — мешали?! Они именно хотели, чтобы им не мешали! Нет, вы меня просто смешите. В вашем возрасте — и такая наивность! Вы что, действительно не понимаете, что там вчера могло произойти?
Олимпия Валериановна. Я вас решительно отказываюсь понимать. И что же страшного там могло произойти?
Юлия Александровна. Все! Там могло произойти все! Вы знаете, что мне сказал мой сын? Он мне прямо в глаза сказал, что он просто не успел! Если бы я пришла на десять минут позже, там бы уже все произошло! Все! А вы понимаете, чем это нам грозит?
Олимпия Валериановна. Чем это нам грозит?
Юлия Александровна. Вы что, смеетесь надо мной? У вас же девочка. Вы по логике вещей сейчас должны волноваться в тысячу раз больше, чем я! А вы так легкомысленно отнеслись к такому чудовищному факту! Я даже предполагать не могла такой реакции с вашей стороны! Впрочем, мне кажется, теперь я кое-что понимаю — Дина же вам не родная!
Олимпия Валериановна. Вы делаете мне очень больно, голубушка. Дина мне больше чем родная. Я разыскала ее в детском доме под Переяславлем после блокады. Я ее, конечно, сразу хотела удочерить, у нас с ней ведь и фамилии одинаковые, меня и представили ей сразу как ее маму. А она, представляете, такая кроха была! Я думаю, и шести еще не было — ведь метрика ее во время войны затерялась, и нам выдали дубликат только по медосмотру и моим воспоминаниям, — она сама в те дни не помнила не только сколько ей лет, но даже как ее зовут — а я всегда смешиваю года, — так вот эта, наверное, пятилетняя кроха смотрит на меня большими глазенками и говорит: «Врете вы все. Вы не моя мама». «Почему же ты так думаешь, Диночка?» — говорю. «А у моей мамы коса была длинная-предлинная и волосы светлые». «Так я, — говорю, — волосы тогда красила, а косу теперь остригла. Ну хочешь, опять волосы покрашу и длинные-предлинные отращу — станешь тогда меня мамой звать?» А она — этакая упрямица! — «нет»! — говорит, — зачем мне вас мамой звать, если вы мне не мама? Вы хотите, чтобы, когда папа с войны вернется, он услышал бы, что я вас мамой зову и на вас женился, а моя мама чтобы совсем одна осталась. Видно, и смерть матери тогда совсем уже позабыла, бедняжка. Еле-еле уговорила ее ко мне поехать, целый месяц жила там и уговаривала — все игрушки возила. И то пришлось сказать ей, что ненадолго в гости ко мне поедем, пока ей поживется со мной. Вот так и живем с тех пор — я к ней голублюсь, а она от меня тетерится, ха-ха. Эдакая упрямица — не только «мама», но даже «тетечка» и на «ты» сказать мне до сих пор так и не хочет. Все только на «вы» да по имени-отчеству. Но я уже привыкла, так что не обижаюсь. А вы бы видели, на кого она была похожа, когда я привела ее из детского дома! Голова кругом сбрита — ха-ха, — только спереди челка, я, пока ездила к ней, упросила воспитательницу хоть челку оставить, и в этой круглой маленькой челке кишмя кишели вот такие, извиняюсь, вши. И на левом боку под рукой самый настоящий крупный овальный, извиняюсь, лишай, ха-ха! А вы знаете, что значит для актрисы маленький ребенок? Работа у нас вечерняя, потом эти постоянные поездки, гастроли, нанять кого-нибудь себе в помощь, увы, у меня часто не хватало средств, и бывало, особенно когда она заболевала, дети ведь имеют обыкновение болеть, вы, верно, сами это знаете, душенька, я буквально, ха-ха, разрывалась между нею и театром. Просто я считаю, что ничего не надо драматизировать. В жизни вполне хватает истинных драм. А наши дети уже не дети, и то, что с ними происходит, вполне естественно. Не волнуйтесь так, голубушка.
