…Спал я не более часа, проснулся от невыносимой боли в ноге. Обращаюсь с ней, как с дитем малым: укладываю в разных позах, баюкаю, растираю… Ничего не помогает. Утром мне вкатили большую дозу анальгетиков, после чего удалось поспать пару часов…
… В дальнейшем я научился спать часа по два-три без вредной химии. На мягкой панцирной сетке кровати у меня был установлен деревянный щит. Поднимаю щит под углом и закрепляю его на одной спинке кровати. Туда же сердобольные соседи привязывают длинные штанины кальсон, надетых на меня. Бренное тело при этом оказывается под неким градусом, голова – внизу. Теперь уже вес головы и туловища – растягивающий фактор постоянного действия. Только так боль в ноге можно было понизить до «уровня засыпания»…
… Так надоело лечиться, что спустя полтора месяца я объявляю себя здоровым. Медицине, очевидно, тоже осточертело возиться с неподдающимся майором, и меня выписывают «с улучшением» на день рождения Эммы – 18 апреля 1970 года. Я рвусь к работе. Вот отдохну после лечения по предоставленному отпуску по болезни, пройдут майские праздники, и я займусь делом.
Однако, действие анальгетиков, которыми меня напичкали в госпитале, кончается. Работать – невозможно, жить – тоже уже невмоготу. Леня Лившиц «пробивает» для меня дефицитное лечебное место в саму Военно-медицинскую Академию. И вот, вместо работы, 5 мая санитарная машина части отвозит меня в Клинику нервных болезней на Лесном проспекте 2.
Виток второй – на академической высоте
Только неминуемая гибель может спасти его от верной смерти.
(Неизв. гений из WWW)
В палате на высоком втором этаже 8 человек. Моя койка почти привилегированная – вторая от окна. Мой лечащий врач – Дина Иосифовна Крикливая – эффектная и целеустремленная брюнетка лет тридцати. Мне она уже знакома: это пассия и бывший лечащий врач Володи Волчкова, вечного холостяка. Он привел ее впервые на корпоративную вечеринку части в ресторан, где она сразу всех «обаяла». Дина разведена, к ее браку с Володей нет никаких препятствий. Мы уже было предвкушали веселую свадьбу, но Волчков непонятно почему тянул резину, что вызывало массу шуток. Тем не менее, некие добрачные отношения у них, очевидно, продолжаются.
Несколько первых дней уходит на сбор информации о моем бренном теле. Затем меня начинают лечить разноцветными таблетками. Добросовестно все глотаю: наука точно знает, что мне надо: Дина пишет диссертацию на тему лечения таких недостойных, как я.
С Эммой видимся редко: ее пускают только на часик, только по воскресеньям, остальные дни «сношаемся» как Маша Троекурова с Дубровским: через дупло. Роль почтового дупла выполняет ящик в вестибюле с отсеками по алфавиту. Сережа на Украине, катается как сыр в масле у деда и бабушки.
По непонятным причинам мне стает все хуже. Даже выходы в туалет и курилку теперь почти равноценны подвигу. Эскулапы принимают решение: растягивать меня. Я уже растягивался, не хотелось бы наступать на те же грабли. Правда, обходя заботливо расставленные грабли, мы лишаем себя возможности получить бесценный опыт. Тем более что Дина меня уверяет, что все будет «о΄ кей»: дыба у них не простая, а вполне академическая.
Действительно: снаряд впечатляет. Большое корыто со штурвальчиками и циферблатом. Наклонный щит и объект растяжения погружены в теплую воду (морду лица объекта гуманисты оставили над водой, на случай, если больной вдруг захочет подышать). Растяжение с регулировкой силы по циферблату выполняют две цепи, закрепленные на поясе. Чтобы не «впёрнуть» больного в глубины корыта, подмышки его (не корыта, а больного) привязаны к щиту.
Руководительница дыбы – молодая сестричка – укладывает и привязывает меня к еще сухому щиту, наклоняет его, выбирает слабину цепей. Булькает снизу теплая вода и заливает меня по горло. Прогреваюсь несколько минут. Закрыв глаза от страха, сестра начинает вращать свой штурвал, натягивая цепи. Синхронно со стрелкой силомера из орбит начинают вылезать мои красивые глаза. Извиваться, как червяк, мне хочется, но не можется: я крепко прикован к дыбе. Единственно свободными остаются зубы, язык и челюсть, которые я накрепко соединяю вместе, чтобы не начать вслух (конечно, – на эсперанто) высказывать свое мнение о медицинской науке. На сестричке лица нет: она явно не готова стать палачом при этом орудии пыток, но, обливаясь слезами, твердо выдерживает заданные килограммы – минуты адской процедуры…
Наконец тяга цепей ослабевает. Со звуками говорливого унитаза уходит вода из дыбы. У сестры тоже наступает облегчение, и она как добрая самаритянка осушает поцелуями мой бледный фейс…
Почему же самодельное вытяжение в госпитале мне приносило «шарман»??? При очередной пытке уясняю: цепи ко мне крепятся слишком высоко; при натяжении они добавляют изгибающий момент! Эмма по эскизу шьет мне специальный пояс, в котором место крепления можно регулировать по высоте. Теперь бывшая научная дыба дарит мне минуты отдыха от боли, ну, – почти как самодельная виселица в госпитале. Параметры, конечно, послабее будут…
Но и этих минут остается все меньше: боль усиливается до вселенских размеров. Даже быстрое открывание рта пронизывает болью от затылка до пяток так, что на несколько секунд (или минут?) я вообще отключаюсь. Лежать я могу только в одной позе: лицом вниз, опираясь одним боком и коленкой, что значительно затрудняет общение с внешним миром.
Медицина принимает решение: изучить первоисточник болезни, для чего меня подвергнуть еще одному виду пытки: «пневмомиелографии». Хрящи позвоночника на снимке выглядят очень невзрачно, их надо фотографировать на фоне воздуха, пусть и не горного. Для этого из позвоночника забирают воду (ликвор), закачивают туда воздух, затем уже фотографируют, то бишь – делают рентгеновский снимок. И подлый хрящ будет очень хорошо смотреться. Все просто и понятно.
Меня везут на каталке строго головой вперед: я еще не дозрел, чтобы двигаться вперед ногами. Переваливают на большой и скользкий рентгеновский стол. Два врача под наблюдением Дины склоняются надо мной с огромными «шплентами» (так Сережа обзывал ненавистные ему шприцы). Велят согнуться. Невероятные мои усилия почти не увеличивают кривизну спины: я все-таки несгибаемый большевик. Зовут на помощь двух дюжих санитарок, которые сгибают меня в бараний рог. Чувствую укол шприца. Вдруг ногу сводит такая боль и судорога, что ее не могут удержать даже мощные работники санитарии и гигиены. Толстая игла покидает мое бренное тело; несколько минут все переводят дух. Вторая попытка оканчивается так же, но нога была уже другая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
