— А если я не хочу? — тихо спросила я.
Мою голову аккуратно взяли в ладони, слегка развернули. Щелчок — и на мгновение… скорее, даже на долю мгновения, осветилась картина над кроватью.
Я не успела! Свет снова погас, и темнота обрушилась на меня, еще более полная после этой короткой вспышки. Но намек был более чем ясен… Если не хочу — он заставит захотеть.
Развернув меня, как куклу, он положил руку на затылок и, найдя губы, энергично толкнулся языком. Я, на чистом упрямстве, сжала их в ниточку. Легкий смешок в темноте — скорее обозначение звука, чем звук. Щелкнула застежка платья. Одна. Вторая. Третья.
Я уперлась руками в его грудь, пытаясь создать хоть какую-то преграду между нашими телами.
…Кажется, он молод. И лишний жир тут не ночевал — сухое, поджарое тело действующего спортсмена. Я его не знала. Если только забыла, как кулон и красное платье? Может быть такое? Да запросто! Наш мозг — тот еще шутник.
Меня настойчиво подтолкнули… куда-то, и одновременно попытались спустить платье вниз. Не вышло: система застежек хитрая. Тогда неизвестный, не мудрствуя, просто дернул подол наверх.
…Вспышка!
Темнота, почти такая же плотная, но не жаркая, а прохладная и нежная. Тихий голос:
— Ты ни о чем не беспокойся. Я сделаю все как надо.
Мой собственный смех, такой же тихий и… торжествующий. И быстрый шепот в ночи:
— Делай что хочешь, прошу тебя. Все, что хочешь. И как хочешь.
Сладкий, опьяняющий сумрак. Горловой стон. И изумленное:
— Что ты со мной делаешь?
— Ты же сама сказала… Что хочу…
И его смех. Мягкий, как одеяло, которое мы так и не удосужились отдернуть…
Вспышка!
Ну, поиграли и хватит! Я дернулась, пытаясь вывернуться из нежного захвата, и он сразу перестал быть нежным.
— Пусти! — потребовала я.
Вместо ответа меня прижали к телу, плотно. Сейчас на нем уже не было джинсов, и я почувствовала, что он, кем бы ни был, отпускать свою добровольную жертву не намерен.
И я сделала то, что очень затруднительно проделать в тесной машине. Врезала ему между ног. Сильно. Без жалости.
Темнота взорвалась совсем неэротичным, матерным воплем. Есть! Но, не успела я порадоваться и найти двери, как меня снова схватили, на этот раз за шею: большой палец надавил на точку у основания — и сознание дезертировало. Похоже, ему стало неинтересно.
Резкий, настойчивый свет лампы пытался пробиться под плотно зашторенные веки. Приходить в себя не хотелось. Тело было слабым, как у новорожденного. Наверное. Этого периода жизни я, как и большинство нормальных живущих, не помнила.
Я лежала на спине, на кровати, и, судя по ощущениям, была раздета до подаренных шелковых трусиков и крепко привязана за руки и за ноги. Атмосферненько, однако!
— Кончай притворяться. Я же вижу, что ты очнулась.
— А я не притворяюсь.
— Да? Тогда что ж у тебя глаза закрыты, а веки дергаются?
— Просто не хочу тебя видеть, Никита.
— Интересно, почему? — мне показалось, или он и вправду был удивлен. И уязвлен, — такое свидание забацал, так старался. Романтики через край. Тайна, темнота — все как ты любишь. Что не так?
— Тайны не было.
— Хочешь сказать, ты знала, к кому ехала?
— Абсолютно и несомненно, — выдала я. А что, мы тоже почитываем Дж. Уорд. Под настроение.
— Значит, знала — он приблизился, и, судя по звукам, практически навис надо мной, — тогда чего сопротивлялась? Типа, ролевая игра? Так я не очень люблю такие удары. Больно, знаешь ли.
— Очень хорошо, — отозвалась я, — это меня полностью удовлетворяет. Люблю, знаешь ли, восстанавливать справедливость.
— Какую, к черту, справедливость? — мой зеленоглазый оппонент по-настоящему удивился. Настолько, что даже выпрямился.
— Ты изнасиловал Ларису, — сказала я, — в машине. И устроил ей психологическую травму.
— Это она тебе сказала? — насторожился Никита.
— Нет, — я сделала попытку покачать головой, но лежа это трудно, — Она мне ничего не говорила.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Тогда откуда ты взяла этот бред! — он разозлился. По-настоящему, без шуток разозлился.
— Хочешь сказать, у вас ничего не было? В машине?
— Дура малолетняя! Психолог недоделанный, — он снова наклонился вперед, схватил меня за плечи и встряхнул, так что ремни больно дернули запястья, — Да это добровольно было! Ей понравилось. Она после этого замуж за меня согласилась… А раньше, типа, думала. Отказывалась.
— Она — победитель, — тихо, равнодушно заговорила я, по-прежнему не открывая глаз. Конечно, не потому, что мне было противно на него смотреть. На кого я только в свое время не смотрела… Просто: прямой взгляд в глаза означал вызов. А бросать вызов маньяку — не лучшая идея. Береженого Бог бережет.
— И что?
— Ей ненавистна сама мысль, что она чего-то не контролирует. Что решение приняла не она. Что она оказалась слабее.
— И что? — он все еще не понимал.
— Ей пришлось убедить себя, что все случилось по ее желанию. Чтобы сохранить свою психическую целостность, — устало пояснила я, — и она довольно успешно дурила себя долгое время. Даже замуж вышла.
Но психику нельзя ломать через колено, да еще так грубо. Она начинает выкидывать разные фокусы и здорово осложняет жизнь. Сколько прошло времени, пока Лариса заявила, что покупает личную машину? Два месяца? Три?
— Ей просто подвернулась удачная сделка, — сквозь зубы проговорил Никита.
— Она просто больше не могла ездить с тобой. Фобия! Сознание можно уговорить, называя черное — белым, а изнасилование — романтичным ухаживанием. Но подкорку не обманешь. Ей миллионы лет и она очень мудрая. Она знает, где правда. И у нее одна приоритетная задача — сохранение особи. Любым способом.
— Ей хорошо было! И тогда. И потом.
Я хмыкнула:
— Еще бы женщина к полтиннику не научилась имитировать…
Он навис надо мной, я почувствовала его дыхание на своей щеке и запредельным усилием воли удержала веки закрытыми.
— Ты врешь!
— Зачем мне врать?
— Этого я не знаю, — Никита снова отстранился, потом встал и заходил по комнате. Я перевела дух, — Может, чтобы получить свой гонорар. А может из зависти. Я же тебе нравлюсь! Но никогда не женюсь. Я могу с тобой спать, но никогда не буду любить. Потому что люблю только одну женщину…
— Любишь, — согласилась я. — Извращенной, больной любовью — но любишь.
— Да с чего ты это взяла? Что моя любовь — больная?
— С того, что она не предусматривает для объекта никакой свободы воли. А предусматривает: веревки, закрытые двери и ощущение проигрыша и клетки.
— Ты ей это сказала? — резко спросил Никита, — Ты ее в этом убедила на этих ваших сеансах, да? Она изменилась после них. Стала смотреть на меня по-другому. Отдалилась. Я никак не мог понять, в чем дело. А виновата была ты! Ты все сломала.
— Да нечего было ломать, — пожать плечами тоже не удалось. Тело начало затекать. Если еще голову схватит, будет вообще не смешно! — У вас не было семьи. Была ложь о семье.
— Какая разница, если эта ложь всех устраивала, — почти прорычал он, — люди живут так годами.
— Когда есть обоюдная выгода, — согласилась я, — деньги, бизнес, дети. У вас не было ничего. Ни одной причины, чтобы сохранять этот брак. Лариса это поняла. Она сказала тебе, что хочет развода, так?
— На тебе я все равно бы не женился!
— Да и хвала Создателю, — отмахнулась я, — вот уже чего-чего, а садо-мазо я точно не люблю. Веревки хороши, чтобы на них белье вешать, а все остальное — от лукавого.
— Тогда зачем ты вообще впуталась? — яростно навис он.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Мне за это заплатили, — озвучила я самую банальную в мире причину.
Никита опешил. Похоже, мне все-таки удалось сбить ему дыхание. Верной дорогой идешь, Аксенова!
— Кто? — его голос сел почти на октаву.
— Лариса. Нужно было решить ее психологическую проблему с машиной — я ее решила. Как смогла. Я же тебе говорила об этом — есть больше, чем один способ. Теперь она от тебя уйдет, угроза исчезнет, страхи утихнут. Ей больше ее нужна будет вторая машина… ведь твой джип тоже принадлежит ей, я не ошиблась? Она продаст «Лексус» — и забудет об этой глупой истории со стеклом, как об утратившей актуальность. Книголюб. нет
