Но покамест Тикка устанавливал свое ружье на шагарку, Кондий бросился на него с ножом.
Глава XVII. ТРОЕ У КОСТРА
Онни казалось, будто он сидит у открытой дверцы печки. Пылает огонь. Онни слышит потрескивание громадных поленьев и такой приятный запах дыма.
Только одному боку очень жарко, а другому почему-то холодно.
Это Пузыренько открыл дверь, а сам улыбается.
— Холодно, закрой… — шепчет Онни. — Закрой дверь! Или нет, я лучше сам закрою…
Но почему-то Онни не может сделать шага. Голова кажется такой тяжелой. Непрерывно тысячи крошечных молоточков постукивают где-то под черепом, а в самом ухе что-то бьется и жужжит.
«Комариная кузница, — думает Онни и трогает руками голову. — Повязка! Зачем? Она мешает…»
— Нельзя, сынок… Не трожь! — слышит сквозь тяжелую дрему Онни.
С трудом открывает пограничник глаза.
Над ним светлое северное небо. Ночь.
Совсем ясно слышится потрескивание угольев.
Это ракотулет.[25] Он горит ровным, жарким пламенем. Это от него так угрелся бок. Бородатое лицо пожилого человека в мохнатой шапке склонилось над Онни.
— Опамятовался? — участливо спрашивает человек. И в его глазах, окруженных сетью глубоких морщин, радость и тревога.
— Кто же это тебя так, а? — осторожно спрашивает человек.
— Враг… Ка-ак жахнет гранатой… — с трудом выговорил Онни и сел.
Но в «комариной кузнице» так хватили молотками, что у Онни потемнело в глазах. Он схватился за голову и глухо застонал.
Перед глазами снова тьма, и в этой черной, жирной тьме одно за другим выплывают огненные кольца.
Постепенно сознание прояснилось, и Онни вспомнил все, что произошло.
Встретил диверсанта… граната… упал… затем — холод. А после очнулся, встал кое-как и пошел. Кружилась голова. Кровь заливала лицо.
Но скоро силы истощились. Ослабев, сел на снег передохнуть.
В лощине, на его глазах, человек убил провалившегося а глубокий снег утомленного лося.
Освежевав зверя, он развел костер. Перепачканный кровью, обросший человек производил неприятное впечатление. Но Онни все-таки обрадовался человеку и огню и, сторожно цепляясь за ветви деревьев, пошел к ним.
Затем появился второй охотник, этот старик. Они поссорились из-за лося. И когда тот, первый, кинулся на старика с ножом, Онни выстрелил в него.
И вот теперь у костра, напротив Онни, сидит этот человек. Его руки и ноги связаны. Лицо заросло черной жесткой шерстью до самых глаз, а из-под спутанных усов и бороды выглядывает рассеченная посредине губа.
«Где я его видел, недавно видел? И эта губа…» — думает Онни. Мучительно напрягает Онни свою ослабевшую память. И постепенно с трудом, откуда-то из глубины сознания, возникла картина: лес, ночь, ливень, шелест листвы и осторожно выступающий из ночной тьмы передовой…
Пограничник рванулся к леснику и схватил его за плечи:
— Ты! Убийца!
Кондий отшатнулся. Он узнал в нем проводника, которого ударил ножом в ту памятную августовскую ночь…
Осторожно, как маленького, поит Тикка ослабевшего сразу Онни. Маленькими глотками пьет Онни кипяток из жестяной кружки. Неприятен вкус жести, а кипяток — хорошо.
— Кто ты? Как зовут? — спрашивает Онни лесника, Кондий хмуро молчит.
— Кто он? Ты его знаешь? — обращается раненый к Тикке.
— Как не знать! Это — Кондий. Наш беглый лесник. Если бы ты не выстрелил в него, тут бы мне и конец. Убил бы, как того старого лося… Спасибо тебе, — просто сказал Тикка.
— Это — враг, — жестко произносит Онни, не спуская с Кондия горячего взгляда. — Он помогал диверсантам переходить нашу границу.
— Ну, так, значит, он кого-нибудь из них же и на печке прятал, — с уверенностью сказал Тикка.
— На какой печке, где? — встрепенулся Онни.
— Известно где: у себя, в лесной избушке, — спокойно ответил старик. — А ты ляг, тебе покой нужен, — попридержал Тикка Онни и, наклонившись к нему, вполголоса рассказал о случае со старухой на печи и о Большакове, о побеге Кондия и о его последнем преступлении, когда он по злобе заколотил гвозди в экспортную партию леса.
Кондий лежал у костра с закрытыми глазами и делал вид, что спит. На самом деле он внимательно прислушивался к тому, о чем говорил старик.
Кипяток и сухой жар костра согрели Онни. Прошел озноб. В голове ясней. Мысль работает обостренно и четко.
Теперь Онни знает, куда девались те двое из семи. Один из них сидит перед ним, а другой, тот, которого он снова сегодня встретил, идет в глубь страны.
Конечно, где-то он имеет «явку» — место, квартиру.
Онни ясно, что такой «явкой» прежде была избушка лесника. Он помогал диверсантам переходить границу, и он же спрятал у себя нарушителя из той группы, которую Онни и его Дик выследили и разгромили.
Теперь важен только один вопрос: знает или не знает о провале этой «явки» тот диверсант? Если знает, он уйдет куда-то в другое место. Если же не знает, он придет на прежнюю «явку», в избушку лесника.
Онни подробно выспросил у старика дорогу к лесной избушке.
— Я должен идти, — встал на ноги Онни и покачнулся.
— Да ты в уме, парень? — подхватил его Тикка. — Ляг!
— Я должен идти, должен, — решительно сказал пограничник. — Но у меня сломана лыжа…
— Возьми мои, не жалко. Только не след тебе идти. — Тикка подал ему свои лыжи.
Онни наклонился, чтобы поправить ремешок, и снова чуть не упал от сильного прилива крови к голове. Тикка покачал головой.
— Ладно уж, неслух! — с суровой лаской сказал старик и наклонился сам, чтобы помочь раненому.
Так когда-то, очень давно, он помогал надевать лыжи своему маленькому сыну…
Онни тоже на одно мгновенье вспомнил свое далекое детство и улыбнулся.
Лыжи прилажены. Пограничник неуверенно скользнул по снегу — раз, другой. Затем оправился.
— Не спускай с этого типа глаз, — предупредил он старого охотника. — Как доберусь, вышлю тебе на помощь людей из поселка, — и двинулся в путь.
Тикка проводил долгим взглядом пограничника, повернулся к костру — и ахнул.
У костра никого не было. Только валились куски гарусного пояска и веревок, которыми Тикка связал Кондия.
Оказывается, Кондий не терял даром времени. В тот момент, когда Тикка наклонился помочь Онни надеть лыжи, Кондий бесстрашно сунул завязанные назад руки в костер. Поясок перегорел. Правда, руки Кондия покрылись волдырями, а на спине загорелась одежда.
Кондий, не обращая внимания на ожоги и страшную боль, прижался спиной к земле и погасил огонь.
Таким же манером он освободил ноги. Затем бесшумно подтянулся к лыжам, надел их и скользнул в лес.
Сон и усталость покинули Тикку, он схватил свое ружье и кинулся вслед за Кондием.
Но разве можно догнать этого дьявола по глубокому снегу без лыж?
Тикка очень скоро увяз в снегу по пояс.
Он кое-как выбрался из снега и, к своему удивлению, у дерева с начисто срезанными ветвями наткнулся на большой вещевой мешок.
Тикка заглянул в мешок.
Кукла, книжки, игрушки, сладости…
— Парень-то, видно, и есть тот самый пограничник, которого наши ребятишки на елку дожидаются. А я-то, старый дурень, прохлопал Кондия! В руках ведь был… Как я теперь в поселок покажусь, а? Еще старый партизан называюсь… Лапоть старый, а не партизан… шляпа! — по-всякому ругал себя Тикка.
Шагах в двадцати от дерева Тикка нашел парабеллум и следы крови на снегу.
«Верно, здесь у них была встреча с тем…» — подумал Тикка.
Он поднял оружие и тщательно проверил все следы. Изучая их, старик определил, что Кондий тоже был здесь и направился вслед за пограничником.
Тикка серьезно встревожился за жизнь раненого пограничника, безрассудно помчавшегося за врагом, — Надо идти. Не случилось бы чего худого. Неспроста Кондий пошел по его следу…
Глава XVIII. ВЫХОДНОЙ ДЕНЬ
Вместо Кондия лесником был назначен Кярне, отец Анни. Сначала Анни не хотела уезжать из поселка в глушь.
Но в короткий срок, после приезда канадцев, новая лежневая дорога прошла в самое сердце леса, а новые поселенцы — Ивенс и Рохкимайнены — принялись строить свои жилища недалеко от избушки Кярне.
У Анни появились соседи, и в лесу нисколько не было скучно.
Ребятам нравилось ходить в гости к Анни, так как она была, как большая, сама хозяйка, а шалить и играть у нее можно сколько хочешь и как угодно.
Все бывали в гостях у Анни, а девочки, особенно рыженькая Мери, часто оставалась и на ночь, чтоб ей не было страшно одной, так как отец Анни каждую ночь уходил из дому караулить лес.
Когда Кярне переехали в избушку Кондия, ребята собрались к Анни и все вместе помогали убираться.
Они вымыли, выскребли стены, лавки, пол. Скребли, пока дерево не пожелтело. Протерли окна до невероятного блеска, и Анни торжественно повесила белые занавески.
