Антон бежал, пластался по лесу до тех пор, пока не зарябило в глазах. Грудь сдавило, словно стянуло железным обручем. Он постоял, сложившись пополам, упираясь руками в дрожащие коленки, выровнял дыхание и, не разгибаясь, прислушался. Через минуту от сердца у него отлегло. Похоже было, что оторвался.
«Хорошо, что у него собаки нет. Без нее ему меня в тайге никогда не отыскать. Я ведь тоже не пацан желторотый. Небось не пальцем деланный».
Дальше Антон пошел спокойным размеренным шагом, обходя препятствия, стараясь поменьше шуметь и держа ушки на макушке. Пробираясь через заросли, он прикрывался локтем. В кровь исхлестанное, иссеченное ветками лицо и так уже горело как обваренное крутым кипятком.
«Почему он вдруг на меня окрысился? Обиделся на треп, что ли? Но не такой же он законченный дурак, чтобы из-за пустяка за ружье хвататься? Я ему должен был чем-то просто поперек горла стать… Стоп, а ведь чухонцу явно не понравилось, что я эти весы его аптечные в руки взял. Золотишко, наверно, тихариком полощет да на них и взвешивает. Вот и решил убрать меня, как потенциально опасного свидетеля. А вдруг я на его заначку покушусь или стукну куда следует?»
Все дальше и дальше от дома
В отрыв от погони. — Встреча с удэгейцами. — Неудавшееся камлание. — Новая попытка прорваться к дому. — Опять под пули. — Возвращение в фанзу. — Исчезновение Геонки и Одаки
Антон шел без остановки до самого вечера, стараясь убраться как можно дальше от злосчастного таежного кордона. Только когда солнечный диск запунцовел и провалился в древесные кроны, он решился выйти из чащи на речной берег.
Язык уже едва ворочался в пересохшем рту. Пить хотелось зверски. Антон закрутил головой, пытаясь присмотреть удобный спуск к воде. Но берег, как назло, везде был обрывистым и слишком высоким, не меньше трех метров. Если и удастся спуститься, не свернув себе шею, то уж выбраться обратно будет весьма проблематично.
Но еще хуже оказалось то, что уже под самым берегом темнела капитальная глубина. При первой же попытке нащупать ногами дно ухнешь в ледяную водицу по самые помидоры.
«Эх, сейчас надо бы обыкновенную пластиковую бутылку! Но где же ее взять в глухой тайге? Где не живем, там и не гадим. Ладно. Сейчас завалю лесину да из пригоршни напьюсь. Рисково, конечно, блин, но не подыхать же, в конце концов, от жажды».
Он приглядел подходящее деревцо, подошел к нему, примерился, услышал приглушенный треск в кустах и окаменел с топориком в руке, занесенным для удара. Липкий противный страх сковал, стреножил его.
«Неужели сучий потрох этот все-таки догнал? Прямиком на меня вышел? Если так, то один выход — в воду!»
Звук становился все громче и громче. Антон подобрался к самому обрыву и замер в полной готовности броситься вниз, если его худшая догадка подтвердится. Но по мере того как источник звука приближался, он все больше успокаивался. «Нет. Это не человек. Точно! По-другому ломится. Там животина какая-то. Вроде бы небольшая. Скорее всего, барсук или енотка».
Он почти угадал. Через минуту прямиком к его ногам выметнулась из кустов невысокая, узкая в кости, остроносая ладная лаечка-камчадалка. Она остановилась в паре метров и, восторженно глядя на него умнющими пронзительно-голубыми глазишками, приветливо завиляла хвостом, скрученным в бублик.
— И как же тебя кличут, девочка? — Антон моментально сбросил с себя напряжение, расплылся в улыбке, присел на корточки и безо всякой опаски протянул руку.
К собакам, в отличие от кошек, он с самого малого возраста испытывал стойкую симпатию. Особенно к лайкам, как правило, сообразительным и совершенно незлобивым по натуре.
— Ну, давай знакомиться, красотуля.
Собака не заставила себя долго ждать. Она подскочила, тут же смело положила свою лапу на его раскрытую ладонь, да еще и мордашку сверху взгромоздила.
— Вот какая ты умница! — похвалил ее Антон, погладил собачку по голове и тут же получил благодарственный смачный поцелуй в нос.
Лайчонка полизалась всласть, отскочила от него на несколько шагов, напружинилась, поглядев призывно, и опять принялась выделывать кренделя своим пушистым опахалом.
— Что, зая?.. — Антон понимающе усмехнулся. — Зовешь с твоими хозяевами познакомиться, да? Знать бы еще заранее, что они за люди. Это же не факт, что такие же, как ты, добрячки покладистые. Есть определенный риск опять на брямс нарваться. — Но, поразмыслив накоротке, он сам себе и возразил: — Хотя это вряд ли. У такой девчонки ласковой, наверное, и хозяева под стать. Обычно так бывает. Да и что еще мне остается, кроме как на это надеяться?
Антон положил топорик в вещмешок и закинул его за спину. Собака убедилась в том, что недолгие сборы закончены, радостно заскулила, сорвалась с места и помчалась в глубь тайги, увлекая его за собой.
Не больше чем через четверть часа лес неожиданно расступился, и Антон вышел на небольшую круглую полянку, скрывающуюся в густой тени высоченных столетних лиственниц, усыпанную сухой прошлогодней хвоей. На ее краю стояла приземистая фанза [32] с пологой односкатной камышовой крышей, сложенная из грубо обтесанного кругляка. Рядом с ней, почти впритирку, торчал амбар на сваях. Его окружали покосившиеся вешала с юколой, нанизанной на тальниковые палочки. Чуть поодаль Антон заметил летний шалаш полуцилиндрической формы, крытый кедровым корьем. Рядом с ним лежала перевернутая, подготовленная к просмолке, зашкуренная долбленка.
Через круглое отверстие, расположенное в центре крыши, прорывался сизовато-белый дымок. Он вился над фанзою, распространяя вокруг запах какого-то аппетитного мясного варева. Антон принюхался, и в пустом желудке тут же звучно заурчало. Есть захотелось зверски. Ясное дело, не до еды, не до обеда ему было, когда стволом в затылок тыкали.
Как только он вышел из леса, знакомая лайчонка заскакала, заметалась у входа в фанзу, зашлась заливистым жизнерадостным призывным лаем, нетерпеливо извещая хозяев о прибытии гостя. Дверь со стуком широко распахнулась, и из жилища вышел сухонький седовласый удэгеец, низкорослый, как пигмей, и кривоногий, как кавалерист. Одет он был в легкий свободный кафтан из выделанной рыбьей кожи и замызганные, вытертые до дыр ватные штаны, заправленные в короткие растоптанные камусные торбаса [33], расшитые узором по верху голенищ.
Он пытливо поглядел на незнакомца из-под руки, как будто прикрываясь от солнца, и произнес скрипучим старческим голоском:
— Нибида эмекте? [34] Кто такая?
— Добрый день, — кивнув, сказал Антон и замялся, не зная, как продолжить.
Пауза затянулась.
— Твоя чего стоишь? — пробурчал старик, утомленный его молчанием. — Дом заходи. Моя против нет. — И прикрикнул на собаку: — Твоя уходи, Найда! Ругай буду!
Антон низко пригнулся в дверном проеме, вошел в фанзу следом за стариком, и глаза сразу защипало от едкого дыма, заволокло слезой. Да еще и жарой несусветной в момент обдало, обволокло так же крепко, как в хорошо протопленной деревенской бане.
«Вот, блин, душегубка! — подумал он. — Как они тут живут, в таком дыме и духотище? Да здесь же только клопов гнобить!»
Антон прокашлялся, протер глаза и осмотрелся, стоя у порога.
Посередине широкого, почти квадратного помещения пылал очаг, обложенный булыжником. Над ним висел на крюке огромный трехведерный котел, закопченный до черноты, на самом дне которого громко булькала, шкварчала на стенках какая-то густая похлебка.
У очага, помешивая в котле деревянной ложкой с длиннющей тонкой ручкой, склонилась круглолицая смуглая аборигенка, на вид лет двадцати с небольшим. В отличие от старика, она была одета просто и незатейливо, без всякой претензии на национальную самобытность. Дешевенький китайский спортивный костюм прекрасно сочетался с синими парусиновыми тапочками. На приветствие Антона она не ответила, а только зарделась и смущенно потупилась, продолжая с еще большим усердием, теперь уже, как добротный электромиксер, взбивать ложкой варево.
— Твоя сюда ходи, — похлопав рядом с собой ладонью, позвал хозяин, вольготно развалившись на широком низком кане [35], расположенном у стены и застланном звериными шкурами.
Антон повесил вещмешок на гвоздь рядом с одноствольным хозяйским тульским ружьецом, приклад которого был испещрен насечками. Он снял обувь, чуть помялся, метнул смятенный взгляд на девушку и быстро засунул внутрь сапог портянки в иссиня-черных разводах, издающие отстойное амбре. Он, встав на карачки, забрался на лежанку и растянулся рядом со стариком.
Но не прошло и минуты, как Антон понял, что совершил дичайшую ошибку! На кане, прогретом теплом очага, он в один миг взмок как мышь подвальная, взопрел с головы до ног. Гость задышал с присвистом, захлопал открытым ртом как карась, вытащенный из воды. Воздуха катастрофически не хватало.
