Преследователи подошли к самому краю. Посмотрели влево, вправо.
Стрелявший, конечно, спрыгнул вниз. Свернул за угол, или в соседний двор, или просто растворился среди прохожих. Теперь его было не догнать.
— Бесполезно, — сказал Фандорин. — Вернемся-ка на веранду. Хочу кое-что проверить.
На месте, откуда был произведен выстрел, Эраст Петрович, наклонившись, внимательно рассмотрел винтовку и крепежное устройство.
— Что скажешь? — спросил он распрямляясь.
— Этот человек хорошо подготовился. Он знал, что вы появитесь на месте киносъемки и что здесь будет пальба, никто не услышит винтовочного выстрела. — Маса присел, чтобы определить возможный сектор обстрела. — Хорошая позиция. Видно половину площади и почти всех зевак на улице. Где бы вы ни стояли, все равно оказались бы на линии огня.
— Выводы?
— Очевидные. Надо искать среди тех, кто знал, что в девять часов вы придете сюда и что на съемках будет шумно.
Фандорин пожал плечами:
— В вестибюле гостиницы мой разговор с Кларой мог подслушать кто угодно. Не обязательно из киногруппы, там наверняка терлись и посторонние. А еще я спрашивал дорогу в г-градоначальстве, там тоже было немало посетителей. Убийце хватило бы времени обосноваться на веранде, пока мы с тобой плутали по лабиринту улиц.
Маса не стал спорить.
— Тогда еще одно. Нападение на вокзале не было попыткой грабежа. Кто-то очень сильно хочет вас убить, господин.
— Я тебе больше скажу. — Эраст Петрович похлопал по штативу. — Зачем, по-твоему, этот з-зажим?
— Дря твердости прицера. Отдатя меньсе и муська не дрозит, — ответил помощник по-русски. Он покинул родную Японию во времена, когда огнестрельное оружие было там не в чести, и осваивал новую терминологию уже на новых берегах, поэтому предпочитал говорить о винтовках и пистолетах по-русски или по-английски.
— Нет, для стабильности прицела достаточно было бы просто положить дуло на раму, очень удобно.
— Катаппо! — хлопнул себя по лбу Маса, вновь переходя на японский.
— Да. Однорукий. И из всего этого следует…
— …Что Одиссей-сан ждал вашего приезда. Однорукий убийца подослан вашим врагом.
— Вот именно.
Назад через двор Эраст Петрович шел в глубокой задумчивости.
«Итак, версию с вокзальными бандитами можно отставить. Это раз.
Одиссей откуда-то узнал, что в Баку приезжает охотник по его душу. Это два.
Он также знал, каким именно поездом я прибуду. Это три.
И четвертое. К моему приезду он отнесся настолько серьезно, что не поленился организовать один за другим два покушения, в течение всего нескольких часов.
Единственный пункт, где могла произойти утечка, Тифлис. Кто был в курсе дела? Полковник Пеструхин, больше никто. Однако абсурдно подозревать в связях с революционерами начальника жандармского управления. Он сам, подобно покойному Спиридонову, давно приговорен боевиками к смерти!
Какого-то звена в логической цепочке недостает…»
Они вышли на улицу, когда съемка уже закончилась. Воскресшие негры бережно снимали Клару с верблюда.
— Эраст, как мило, что вы меня дождались!
Он подошел, поклонился.
— О чем вы желали со мной говорить? — Вздохнул. — Послушайте, ваши коллеги теперь всегда будут на меня пялиться?
Жена посмотрела на него взглядом беззаветной любви, отработанным на роли Бесприданницы: «Что мне за дело до разговоров! С вами я могу быть везде. Вы меня увезли, вы и должны привезти меня домой!».
Примерно теми же словами и заговорила:
— Что мне за дело? Пускай смотрят. Вы муж мой, а я ваша жена! Нам до́лжно быть всегда и везде вместе! Знаю, я не вправе предъявлять вам претензии. Я бесконечно виновата перед вами, я уделяла вам и нашим отношениям слишком мало внимания. Вся моя душа, всё мое время отданы искусству, этому проклятью, этому опиуму, который иссушает мою жизнь! За это вы вправе жестоко наказать меня, погубить мою репутацию!
«Снова эксплуатация „слезного дара“. Боже, как скучно…»
— Так что вам угодно? — перебил Эраст Петрович. — При чем здесь репутация?
Теперь Клара заплакала по-настоящему. Фандорин знал, как отличить подлинные слезы — в такие моменты жена переставала «держать лицо», и оно искажалось, становилось похожим на нормальное, человеческое. Но те времена, когда Эраста Петровича трогали эти редкие мгновения естественности, давно прошли. К тому же он отлично понимал, из-за чего сейчас огорчилась Клара: почувствовала, что ее чары больше не действуют.
— Вы меня разлюбили, — всхлипнула она. — Вы стали совсем чужой… Вам нет до меня дела.
— Чего вы хотите? — повторил он, начиная догадываться, из-за чего вся мелодрама. — Чтобы я завтра сопровождал вас к этому вашему б-благодетелю?
— Он не мой благодетель! Ничего подобного! Но от этого человека зависит судьба фильмы, в которую я вложила весь свой талант. О, я умоляю вас! — Она сцепила руки в дурацком жесте, которым пользуются только на сцене, а в жизни — никогда. — Я знаю, как вы не любите многолюдные сборища. Но хотя бы покажитесь там! Не делайте меня мишенью сплетен! Нет ничего постыднее роли жены, которой пренебрегает собственный муж!
— Хорошо. Мы п-приедем одновременно, а потом я уеду.
Клара заморгала. Она не ждала такой быстрой победы.
— Вы не передумаете?
— Нет.
Слезы мгновенно высохли. Лицо озарилось победительной улыбкой.
«Уверена, что нашла новый ключ к моему сердцу: как следует поплакать, и можно вить из меня веревки. Пускай».
— Зачем нам туда ехать, господин? — спросил Маса, когда Фандорин попрощался с Кларой. Японец, конечно же, стоял сзади и подслушивал.
— Для серьезного разговора с Шубиным. Раз Одиссей все равно осведомлен о моем приезде, нет смысла конспирироваться от человека, который может оказаться п-полезен. Нужно узнать, нет ли в полицейских досье какого-нибудь хромого, живущего в Черном Городе. Интересует меня также еще один инвалид: однорукий, но отлично владеющий кинжалом и винтовкой.
Навстречу шел Леон Арт, перепачканный пороховым дымом, но очень довольный.
— Успели! — торжественно объявил он. — В Баку стремительные закаты, но мы вовремя поймали свет!
Действительно — солнце, еще минуту назад освещавшее Старый Город медовым цветом, ушло за крыши, и сразу, безо всякого промежутка, засинели сумерки.
— Ружье из реквизита? — спросил режиссер, посмотрев на винтовку в руке у японца. — Какое некрасивое. Надеюсь, оно не попало в кадр.
Маса невежливо отвернулся, но Леон афронта не заметил.
— Пусть американцы поучатся у нас! Это вам не жалкое «Ограбление поезда»! — Он обвел широким жестом верблюдов, коней, массовку. — Вот что такое истинный размах! Вот что такой настоящий экшн!
Разговор с чертом
Человек, занимавший все мысли Фандорина, в это время находился в нескольких километрах от Баку, в пустом доме.
Пуст был не только дом. Пустовали все окрестные кварталы — с тех пор, как разорился нефтеперегонный завод Мурсалиевых, находившийся в этой части Черного Города. Цеха замерли, склады были заколочены, рабочие бараки обезлюдели. Хозяин квартиры, хромой Хасан, остался единственным обитателем этого мертвого места, он служил заводским сторожем.
Отличная явка, просто превосходная.
Человек лежал на продавленной койке, закинув руки за голову. Из-за вечного смога в Черном Городе темнело еще быстрее, чем в Баку. Окно только что было светло-серым, и вот стало черным. Ночью дымный воздух проредится, начнут помигивать звезды, но пока в темноте горел только один огонек — папиросы.
По подоконнику, меж раскрытых створок, гулял воробей.
Напротив кровати смутно виднелся приземистый сгорбленный силуэт — там, на стуле, расположился вечный собеседник лежащего.
— Что, небожья птаха, поболтаем? — промурлыкал собеседник.
Воробей как ни в чем не бывало потюкивал клювом. Во-первых, голос обратился не к нему. Во-вторых, никакого голоса не было.
Это человек на кровати разговаривал сам с собой. Мысленно. Задал вопрос он, ответил тоже он, беззвучно:
— Давай, рогатый. Пока не явился Краб, можно и побалакать.
На спинке стула висела куртка. Человек нарочно ее туда пристроил — чтобы было с кем поговорить.
Диалог с воображаемым чертякой давно вошел у него в привычку. Это помогало отфильтровать мысли.
Психически человек был абсолютно здоров, шизофренией не страдал, внутренними раздорами не терзался, к образу Ивана Карамазова и творчеству Федора Достоевского относился юмористически. Но идея разговора с умным, едким, критически настроенным оппонентом была продуктивной. Всегда полезно подвергнуть свои взгляды и планы испытанию скепсисом. В дьявола, как и в боженьку, человек, разумеется, не верил, однако к аллегории ангела-революционера, решившего свергнуть небесное самодержавие, относился с одобрением.
