Анна Серафимова -- Жили-были
Когда был убит человек, и убийца предстал перед судом, дело казалось ясным, поскольку в наличии была основательная доказательная база: улики, результаты экспертиз, свидетели. Не только вор, но и убийца должен сидеть в тюрьме. Казалось бы. Однако всё было ясно лишь до тех пор, пока в дело не вмешался прозорливый адвокат.
Он обратил внимание на то, что убитый был застрелен. То есть в этом преступном деянии действовала рука. Её вину адвокат не отрицает. Но если обвиняемый будет заключен в тюрьму, туда попадут все части тела, а не только рука, виноватая в данном преступлении. Если судить руку, то как поступить с нею в случае признания её вины? Заключить в тюрьму, отрубив от ни в чём не виноватого тела, которое останется на свободе? Желудок в момент убийства, например, предавался наслаждению, переваривая деликатесы. Он и знать не знал о совершаемом злодеянии. За что его, к примеру, в тюрьму? Если по справедливости.
Итак, отделить руку от тела и с нею вершить правосудие? Но она и не осознает, что по справедливости несёт наказание. Ей нечем пораскинуть — нет мозгов! Ведь не судят же людей, страдающих непониманием, или слабоумием, то есть не отвечающих за свои поступки именно потому, что они не отдают себе отчёта в своих действиях. Мозги у тех людей есть, но их не достаточно для того, чтобы осознать свои нехорошие поступки. И точно так же эти люди, если их заключат под стражу, не поймут, почему они сидят взаперти. А уж с руки — какой спрос? Она не может рассуждать, осознавать, давать себе отчёт. Даже раскаяться не может! Исправить своё поведение не в состоянии: она просто не знает, что правильно, а что нет. И потому заключение её под стражу будет бессмысленным и негуманным. Она попросту не поймёт, почему с ней так поступили.
И если по справедливости, то при чем тут голова? А уж нос, щёки, уши, подбородок, волосы-то за что тащить в каталажку? Ну, хорошо, если убийство было умышленным, значит, это голова все продумала и отдала задание руке преступный приказ, то есть выступила заказчицей расправы. А рука — простая исполнительница. И это, согласитесь, меняет дело! Вот как оборачивается ситуация, которая вам казалась ясной. Какая уж тут ясность!
Так кого заключать в тюрьму? Руку или голову? Ведь далеко не всё равно, будет ли справедливым возмездие. Разве нам не известны случаи, когда за преступление одного отвечал совсем другой? Мы же не хотим вершить неправедный суд, расправляться с невиновным.
Давайте не будем оставлять поиски справедливости на полпути и уточним, что на курок нажимал палец. Он — основной виновник. Именно он поставил точку в этой жестокой расправе. Но можно ли заключить в тюрьму палец? Не абсурд ли это и не насмешка ли над здравым смыслом и правосудием? Давайте не выставлять себя посмешищем перед всем миром. Это комедия, но трагикомедия. Был "Нос", сейчас "Палец". И вы своими абсурдными решениями тоже рискуете насмешить публику. Хотя это будет горький смех сквозь бессильные слёзы. Так что — руки прочь от пальца!
А вот случилось насилие. Да, для кого-то событие не радостное. И опять-таки слышны призывы учинить расправу над насильником. Хорошо, расправа так расправа. Но давайте-ка пойдём проторенным путём рассуждений на тему "кто виноват или что виновато"? Опять-таки… Одним словом, какой спрос с …? Абсурд, если не сказать — глумление над истинным правосудием.
Ну а заключать в заточение почки, сердце, прочий внутренний мир— это самое настоящее варварство Они и без того — взаперти. А тут устраивать им двойной капкан. К тому же, они знать ничего не знали, ведать не ведали, как уже было замечено относительно желудка.
Что же мы видим в итоге? К какому единственно правильному выводу подводят нас факты и рассуждения? В тюрьму некого бросать! Кого ни посади — всё будет несправедливо, нелогично, вопреки здравому смыслу. Пора прекратить порочную практику расправы над невиновными, столь распространённую в былые времена, когда человек, его права и свободы, а значит, права и свободы всего, входящего в его внешний и внутренний мир, были пустым звуком. Наконец-то дождались светлых времён, когда нам открыли глаза: свобода лучше несвободы.
И уж просто подлы и мерзки даже рассуждения, а уж тем более требования, смертной казни для убийц, насильников, наркоторговцев. Будем стремиться к лучшему! Свободу и жизнь убийцам, насильникам, грабителям! Ибо их сердца, губы, почки, печень, волосы ни в чём не виновны! Ибо их ноги не знали, что творили руки или другие органы насилия. То есть в преступлении участвовала (если от чистого веса брать) сотая часть организма. А сидеть должны все? Это вы называете консолидированной ответственностью? А не инквизиция ли это? Не геноцид ли? Если в жилом доме проживает преступник, значит ли это, что обвинять следует весь дом, всех жильцов только потому, что они заключены в одну оболочку, в одни стены, как в оном теле заключены органы? Вот поселится с вами сосед-маньяк, а загребут заодно и вас. А если брать шире — народ, должен ли отвечать за действия отдельных своих представителей? Нет, нет и нет. Ответственность должна быть индивидуальной, адресной, то есть справедливой. А справедливо ли заключать в тюрьму, а то и умерщвлять, прямую кишку или копчик? Свобода-таки лучше несвободы! Даёшь либерализацию системы правосудия!
-- В мире Божием
АРХИМАНДРИТ ТИХОН (ШЕВКУНОВ)
О чём эта книга? Рядом с обычным миром, известным всем, — который приходит из одного общественно-политического состояния в другое, всё чаще и чаще страшные события становятся не только навязчивыми, но и привычными, где, порой, царит отчаяние, а иногда и ужас, — абсолютно реально существует совершенно иной мир. Если назвать его миром Церкви, то многие не поверят, потому что для большинства наших соотечественников слово "церковь" снабжено массой стереотипов, которые порой крайне непривлекательны. Стереотипов от церковного официоза до тоскливого мракобесия, что крайне неинтересно. Но на самом деле это всё — случайные черты. Как у Блока: "Сотри случайные черты — И ты увидишь: мир прекрасен!" В этот поразительный мир каждый может легко и свободно войти и оказаться в мире Божием, ощутить себя в нём гражданином, участником этой поразительной, ни с чем не сравнимой жизни, ощутить промысел Божий в своей судьбе, понять, что жизнь идёт по совершенно иным законам, стоит только сойти с, порой, жестокого и порочного круга, в который втягивается человек, в том числе и церковный.
Этот земной мир Божий неидеален. В нём есть место нашей свободе, которая, порой, произрастает в произвол, а от этого не бывает ничего идеального. От этого бывает масса интересного, много познавательного, множество открытий, но к идеальному мы должны стремиться, в том числе, и в этом мире. Однако и в этом мире есть те, которые представляют собой идеал не отвлеченный, а совершенно поражающий — реальный. Тут можно вспомнить, как сказал один монах: "Может быть, я сам и плохой монах, но я видел настоящих монахов". Мы видели удивительных монахов, таких, как отец Иоанн (Крестьянкин), немецкий барон отец Серафим (Розенберг), дьякон Анатолий, архимандрит Нафанаил, многих, многих старцев Псково-Печерского монастыря. Это совершенно потрясающий, удивительный мир. Александр Андреевич Проханов тоже погрузился в него. И каждый человек, который увидел этот мир, уже не только не сможет его забыть, но и не сможет перестать им жить.
Эта книга не только о наших старцах. Она и об обычных людях, живших в наше время. Для меня необычайно важно то, что я от всего сердца хотел передать истории, связанные с Промыслом Божиим. Это самое поразительное и удивительное чудо, которое может проверить на самом себе каждый человек. Стоит только вступить в этот мир. Один из подвижников сказал, что каждый христианин может написать своё Евангелие. Даже если будут уничтожены все церковные книги, священные книги, христиане вновь напишут Священное Евангелие, потому что мы все являемся свидетелями того, как Бог ведет этот мир. Это совершенно немыслимо и поразительно. Это самое прекрасное зрелище, которое есть на свете. Хотелось бы, чтобы книги, свидетельствующие о Промысле Божием, о Попечении Божием, всё чаще появлялись в нашей русской литературе.
АЛЕКСАНДР ПРОХАНОВ, ПИСАТЕЛЬ
Спасибо отцу Тихону за изумительную книгу, которую я читал ещё в рукописи, и отрывок из которой вы позволили опубликовать в моей газете.
Когда я прочитал её, то вдруг вывел для себя новое определение жанра этой книги. Я понял, что читаю "монастырскую прозу". У нас была городская проза, у нас была великая деревенская проза, у нас была фронтовая проза. Эта книга положила начало монастырской прозе. Я бы хотел, чтобы определение этого жанра запомнили. Ещё 20 лет назад среда православной обители казалась очень камерной и уникальной, запертой в церковной монастырской ограде. Сейчас эти ограды распахнулись. В одной Псковской губернии, после того, как там существовала одна восхитительная Псково-Печерская обитель, появились десять обителей со своими насельниками, со своими традициями. И эта книга рассказывает нам, что это за люди, что это за персонажи, что это за среда, которая стремительно разрастается и становится частью нашего общероссийского общежития.
