Шантеклер едва-едва зацепил лапой качающуюся ветку. Остров наклонился и уплыл прочь. Дерево Шантеклера согнулось под его весом, хвост коснулся воды, и его тут же потащило водоворотом. Из уст Шантеклера вырвалось ругательство. Когда его вторая лапа, из-за корки высохшей грязи, налипшей между ногами, не смогла подняться достаточно высоко, чтобы уцепиться за ветку, он разразился еще дюжиной ругательств и проклял реку, затягивающую его. Теперь внизу уже не было острова. Петух висел посреди бухты один-одинешенек, тяжелый от грязи, облепившей его от шеи до хвоста.
И в этот исключительный момент глаз его вновь заметил белый предмет на берегу. Наверное, от отчаяния чувства его обострились, потому что теперь он понял, что это такое. Никакая не соль — это была Курица! Но только эту он раньше никогда не встречал. И алое пятно ослепительно сияло у ее горла.
И тут же Шантеклер обрел новые силы, чтобы закинуть на ветку вторую лапу. Просто поразительно, как быстро ухватилась эта лапа и как мощно лапа за лапой полезли вверх по склоненной ветке. Петух пулей взлетел на дерево, пробрался сквозь сучья и спустился по стволу, как прирожденная белка.
— Мундо Кани, разинь свою пасть, — проревел он.
Мундо Кани открыл рот. И тут же вознамерился вложить в него слово, а то и целое предложение. Но прежде чем он успел выполнить свое намерение, Шантеклер просунул ему голову в пасть и принялся клевать в язык, пока тот не отступил до самого горла.
— Бульк! — только и произнес Пес Мундо Кани.
А Шантеклер сказал:
— Я понимаю. Я все прекрасно понимаю, дружище. Попридержи свой язык там, где он есть. У меня здесь для тебя несколько пассажиров.
И скоренько, но с изумительной осторожностью он по одному извлек мышат из перьев на своей спине и уложил их прямо в рот Мундо Кани.
— Не очень сухое место, — сказал он им. — И факт несомненный, что та штуковина позади вовсе не ваша мама. Но это, дети, дорога к вашей маме. Ваша карета! И ваша мама так будет рада увидеть вас снова. Пес, закрой варежку!
Пес повиновался, но глаза его увлажнились.
— Если ты чихнешь, дурья башка, — зарычал Петух, — я двину тебе по носу, и он лопнет, как воздушный шарик!
Мундо Кани помотал головой. Его глаза увлажнились вовсе не поэтому.
А Шантеклер теперь карабкался по маслянисто-скользкому берегу к месту, где он видел Курицу.
Бесчувственная, лежала она на спине, маленькие лапки съежились на груди. Малиновые перышки на ее горлышке были замечательно красивы. Но на хвосте все перья были смяты водой, и вообще вся она промокла насквозь. Клюв ее был открыт. Но она была жива. И она была прекрасна.
И Петух Всегда Поспешающий занялся совсем неспешным делом: он сел и погрузился в созерцание.
Возможно, увидь он ее впервые идущей в стайке кур, квохчущую и надутую, этого бы с ним и не случилось. Но он увидел ее в бессилии. Он увидел ее лежащей совершенно беспомощно там, где любой в этом мире может пройти мимо и причинить ей боль. Он увидел ее расслабленной, спящей и без какой бы то ни было защиты. Он увидел ее истинной, когда она не могла притвориться кем-то, кроме как целомудренно-белой Курицей с пламенем на горле. Он увидел ее, когда она не могла вернуть ему взгляд. Он увидел ее восхитительной.
Шантеклер встал. Затем снова сел. И опять встал; он кинулся искать Мундо Кани, но Пес как сквозь землю провалился; тогда Петух-Повелитель вернулся и сел — достаточно близко, чтобы коснуться ее, сумей он сохранить хладнокровие. Как бы то ни было, истина в том, что Шантеклер, Петух-Повелитель, желал пробудить ее к жизни. Но он не знал как. Он пребывал в замешательстве. Ее сон приводил его в замешательство.
Он попробовал небольшое, сиплое кукареканье. Просто покашливанье, если на то пошло. Но Курочка оставалась недвижной. Если она не замечает дождя, что заливает ее грудку и крылья, как же обратить ей внимание на кого-то, прочищающего себе глотку.
Тогда Шантеклер, несколько раз громко извинившись, кукарекнул по-настоящему. Он выдал звучное, громкое утреннее кукареканье — хвалебный гимн с полным хлопаньем крыльев и вскидыванием головы. Затем он посмотрел на нее и увидел, что глаза ее вращаются под веками. Но и только.
Он был в отчаянии.
— Нести ее я не могу, — сокрушался он. — Я сам еле иду. Тебе придется очнуться!
Затем дотронулся до нее. И тут же отпрянул, боясь быть застигнутым за этим действом. Но пользы не принесло и это.
После долгих колебаний он набрался храбрости и потряс ее. Голова ее безвольно падала взад и вперед. Он потряс ее снова, и на этот раз она издала отрывистый вздох и закашлялась.
— Ура, ура, ура,— бормотал Шантеклер, однако отошел и принялся наблюдать.
Курочка с кашлем перевернулась на живот и начала медленно вставать. Пытаясь подняться, она опиралась о землю, потому что была так слаба, но все же она устояла, покачиваясь. Шантеклер непроизвольно захлопал крылом о крыло. Глаза ее обретали осмысленное выражение. Непонимающим взглядом она оглядела реку, дождливое небо. Затем внезапно посмотрела на самого Шантеклера. И Курочка пронзительно закричала. Это был вопль чистейшего ужаса.
Шантеклера сразу же бросило в пот, ноги его задрожали.
— Не надо,— только и вымолвил он, все так же хлопая крыльями и перетаптываясь с ноги на ногу.
Но Курица только сильнее закричала — безумным, необъяснимым криком. С широко разинутым клювом она повернулась и кинулась бежать. Но это был ужасно прерывистый бег, и крылья ее хлопали по земле. Она заскользила к реке.
Шантеклер не смог броситься за ней: он чувствовал себя слишком виноватым. Но не мог он и спокойно стоять и смотреть на ее страдание, ничего не предпринимая, — тем более что чувствовал себя виноватым. А потому он воскликнул:
— О, пожалуйста, не надо, — всем сердцем уповая на то, что она остановится по собственной воле.
Она не остановилась. Она была уже в опасной близости к бурному потоку. В вопле ее появилась членораздельность, и он превратился в одно-единственное слово, повторяемое снова и снова безо всякого смысла и без конца. «Кокатрисс! — кричала она со столь невыразимым ужасом. — Кокатрисс! Кокатрисс! Кокатрисс!»
Шантеклер больше не мог оставлять это так. Сама его природа возмутилась, видя ее столь пренебрегающей собственной жизнью. Против собственной воли он кинулся за ней. Не то чтобы бежал он хоть сколько-нибудь лучше.
