Служанка торжествующе выпрямилась.
— Долго ты держалась, Татиза, долго. Я с самого начала все ждала. Но сегодня, хоть убей, не останусь. — Она так затрясла головой, что хризантема упала, и она снова прикрепила ее шпилькой. — Пропустить шествие? Никогда! Я и так уже достаточно поработала, — добавила она встряхивая юбку. — Готово, можно надевать. Не блеск, конечно, ну ничего, никто не заметит.
— Я отдала бы тебе голубое пальто, — прошептала девушка, вытирая пальцы платком.
— Даже если бы это был мой отец, Татиза, я не осталась бы сегодня, понятно тебе? Даже со своим собственным отцом, сегодня ни за что.
Вскочив одним прыжком, девушка схватила бутылку и, прикрыв веки, сделала еще несколько глотков. Надела юбку.
— Брррр! Это не виски, а настоящая бомба, — пробормотала она, подходя к зеркалу. — Ну-ка пойди застегни мне, нечего сидеть с постной рожей. Зануда.
Женщина попыталась нащупать застежку в тюлевых складках.
— Что-то я не найду крючков…
Девушка стояла, широко расставив ноги и подняв голову. Она посмотрела в зеркало на негритянку.
— Ничего он не умирает, Лу. Ты ведь была без очков, когда входила к нему, потому и не разобрала. Он спал.
— Может, я действительно ошиблась…
— Конечно ошиблась. Он спал.
Женщина наморщила лоб и рукавом кимоно отерла пот с подбородка. Она откликнулась, как эхо:
— Он спал, конечно.
— Скорее, Лу, ты уже целый час копаешься с этими крючками!
— Все, — тихо пробормотала негритянка, отступая к двери. — Я ведь тебе больше не нужна?
— Постой! — властно окликнула девушка, молниеносно надушив платье. Провела по губам помадой и швырнула тюбик рядом с незакрытым флаконом.
— Я уже готова, выйдем вместе.
— Я опаздываю, Татиза.
— Постой, я же сказала, что готова, — повторила девушка, понизив голос. — Только сумку найду…
— Ты не будешь гасить свет?
— Так вроде лучше, а? Повеселее как-то.
Они остановились на верхней ступени лестницы и одновременно оглянулись: дверь была закрыта. Неподвижные, словно окаменевшие, обе женщины слушали, как в гостиной били часы. Первой шевельнулась негритянка.
— Пойди взгляни, Татиза, — выдохнула она.
— Лучше ты…
Они быстро переглянулись. Пот струйками тек по зеленым вискам девушки, мутный, как сок из кожуры зеленого лимона. С улицы донеслось несколько долгих автомобильных гудков. Снова забили часы. Негритянка мягко отстранила девушку и на цыпочках начала спускаться. Внизу она открыла дверь на улицу.
— Лу! Лу! — испуганно позвала девушка, еле сдерживаясь, чтобы не закричать. — Постой, я тоже иду…
Не отрывая рук от перил, она стремительно сбежала по лестнице. Когда за ней захлопнулась дверь, вниз по ступенькам слетели несколько зеленых блесток, как будто хотели догнать ее.
Рождество в предместье
Перевод М. Волковой
С кино на дому у нас ничего не вышло: перед самым антрактом вскочил Педро-Блоха и заорал, что на экране все равно ничего не разберешь, что все это сплошное надувательство и он хочет деньги назад. Остальные тоже начали вопить и грозили разломать все стулья. Тут явилась моя мать, велела всем заткнуться и впредь запретила устраивать подобные сеансы в подвале. Она унесла с собой корзинку, которую я держал в руках, — было условлено, что в перерыве я буду ходить между рядами и выкрикивать: конфеты, печенье, шоколад!.. Хотя в корзинке лежала лишь горсть леденцов.
— Ты в главари не годишься, — обратился мой брат к Манеко. — На какие шиши теперь ясли для Христа делать будем? Я же говорил, что проектор не работает!
Манеко был сыном Марколино, бродяги из нашего квартала. Худой, грязный, а волос чернее, чем у него, я в жизни не видел.
— Осталось купить только небо, — вскинулся Манеко. — Синюю бумагу для неба и серебряную фольгу для звезд; звезды я сделаю. В прошлый раз я не сделал, что ли?
— Ничего не знаю. Главный теперь я, и все.
— Это мы еще посмотрим. Может, выйдем? — надвинулся на него Манеко.
Они направились на улицу. Мы молча шли сзади. Драка произошла под деревом, неравная драка, потому что мой брат силен как бык; он тут же положил Манеко на обе лопатки и уселся сверху:
— Проси пощады! Проси пощады!
Как раз в это время и появился Марколино. Он схватил сына за волосы, тряхнул его в воздухе и влепил такую пощечину, что тот отлетел в сторону и растянулся посреди мостовой.
— Дома еще поговорим, — буркнул бродяга, подтягивая ремень. Вечер был темный, но даже в темноте мы видели, что он пьян. — Пошли отсюда. Ну, быстро!
Манеко отер рукой кровь под носом. Его смоляные волосы спускались до самых бровей наподобие черного шлема. Он стянул на груди разорванную рубашку и поплелся за отцом.
— Вы все пришли? — спросила моя мать, увидев меня в дверях.
— Они там в бочке моются.
Мать слушала очередную историю по радио и штопала носки.
— Чем вы сегодня занимались?
— Ничем…
— Манеко был с вами?
— Только сначала, потом ушел.
— Этот мальчик болен, и болезнь у него заразная, тысячу раз тебе говорила! Сколько раз можно повторять, чтоб не водились вы с ним? Мальчик заразный, нечистый…
— У нас небо от яслей сгорело, а он один умеет звезды вырезать. Только он, понимаешь?
— Никакого сладу с вами. Если так дальше пойдет, не знаю, будут ли у вас на этот раз подарки в башмаках.
Мы уже давным-давно знали, что рождественского Деда изображала она сама. Ну, или отец, если успевал вернуться из своих поездок до конца года. Но оба они упорно продолжали твердить нам о святом, который должен был якобы вылезти из камина, которого у нас, кстати, сроду не было. Поэтому мы почитали за лучшее не сопротивляться и участвовали в спектакле с самым серьезным видом. Я писал записки этому самому Деду, где просил у него все, что взбредет в голову. Мать внимательно изучала их, вкладывала в конверт и ничего не говорила. А мои нетерпеливые братцы заранее ходили вокруг комода с подарками, пытаясь сломать замок, совали кончик ножа в замочную скважину, обнюхивали щели, строили догадки насчет содержимого и прыскали со смеху, выдумывая всякую чепуху, чтобы вставить ее в свои послания. Зато уж накануне знаменательного визита они ходили тише воды ниже травы, с постными физиономиями и до блеска надраивали свои ботинки, потому что было известно, что рождественский Дед сунет таракана в башмак, который не будет сиять, как зеркало.
В это рождество мы решили подзаработать немного и начали крутить кино в подвале. Но проклятый проектор ни черта не показывал. Тогда оставался вариант с яслями: я должен был стоять в своем балахоне для религиозных шествий с крыльями за спиной, зазывать возможных посетителей и брать с них деньги за вход.
— А как же небо? — вдруг вспомнил мой брат, бросая недоверчивый взгляд в сторону Манеко. — Что с небом-то будем делать?
Мы сидели на ступеньках паперти. Братья зашли за мной после урока по катехизису, и теперь мы обсуждали наши дела. Разомлевшие от жары, мы почти не шевелились, как и мухи, облепившие всю паперть. Они сидели так неподвижно, что казалось, любую можно было просто взять за крылья, но мы-то знали, что никому из нас не удалось бы захватить их врасплох в их кажущейся отрешенности.
— Я же сказал, что сделаю звезды, — откликнулся Манеко, скребя ногтями длинные ноги, на которых виднелись следы шрамов. — Я уже и песку на стройке достал, дома в ящике стоит; там песку навалом.
— А бумагу? Бумагу дашь?
— Я даю фольгу, звезды из фольги надо делать. Остальное за вами, я и так много дал.
Мы еще поспорили, и было решено завтра отправиться в один из пустующих особняков на Авенида Анжелика. Однако Манеко не пришел. Мы ждали его три дня.
— Испугался, — сказал мой брат. — Трус он и скотина.
Полакиньо запротестовал:
— Болен он, не может встать. Отец Фрико говорит, что он, может, даже умрет…
— Это никого не интересует. Он обещал и не исполнил, значит, струсил. Пошли без него.
Мы влезли в окно особняка, посовали в сумку все лампочки и дверные ручки, которые смогли отвинтить, и успели смотаться раньше, чем сторож вернулся с обеда. Дома мы, не мешкая, направились в подвал и сразу же раскрыли сумку. По правде говоря, вне стен особняка, вдали от сверкающего хрусталя и резных дверей, наша добыча потеряла весь свой блеск: ручки были потертыми, а лампочки, казалось, вообще уже больше никогда не загорятся. Я потер ладонью самую темную: а вдруг это волшебная лампа? Что бы я тогда попросил у джинна с золотым кольцом в ухе?
— Скорее! Бежим скорее! Там настоящий рождественский Дед, у лавки Селима, — с криком ворвался в подвал Мариньо, он совсем запыхался. — Давайте скорее!
— У Селима? Рождественский Дед? Хватит врать…
— Ничего я не вру, пошли, сами увидите, ей-богу, не вру!
