сказать, когда начался весь этот кошмар. Но точно задолго до нас. Мир уже был тяжело болен, поэтому он так стремительно рушился. Безработица, изменение климата, загрязнение, беженцы. Мы стали последней каплей: сосуд был наполнен до краев. И мы оказались козлами отпущения. Как те женщины, которых обвиняли в колдовстве и сжигали, потому что у соседа сдохла корова или саранча сожрала урожай.
Кстати, вы знаете, что Лига Света часто сравнивала нас с Лилит, первой женщиной, которая существовала еще до Евы? Черновой набросок. Неудавшееся создание. Лилит, порочная женщина, владычица преисподней, жившая среди ночных чудовищ.
Это было невероятно глупо.
Мы были просто потерянными девочками-подростками.
Но всем было на это наплевать. Наши тела слишком отличались. Мы были вне правил морали, норм, рекламных канонов, законов логики. Все видели в нас доказательство того, что человечество ждет неизбежная гибель. У людей появился явный враг, победить которого было проще, чем ненавистные моему отцу многонациональные корпорации, избыточное потребление и рекордные дивиденды. Этим врагом были мы – юные девушки с неуправляемыми телами.
Ну, это мне сейчас все так представляется. А тогда я не могла взглянуть на ситуацию со стороны. Я не была бунтаркой, скорее, наоборот. Мама часто меня за это упрекала.
Когда я приносила домой женские журналы или просила денег на самую модную юбку или на новую тушь, мама принималась читать мне наставления:
– Лу, тебе вовсе не обязательно быть как другие девушки. Ты не обязана краситься или одеваться как они. Это не самое главное в жизни.
Я пренебрежительно пожимала плечами:
– Я в курсе.
Мама не сдавалась:
– Твои подруги вольны делать все что угодно, Лу. Но это не должно мешать тебе думать своей головой.
К этому всегда сводились все разговоры. Свобода мысли и «подруги». Мама, конечно же, имела в виду Сару. Я знала, что мама ее не любит и считает поверхностной. Она думала, что Сара плохо на меня влияет. И это она еще не знала о наших прогулках по главной улице, о фотографиях, которые Морган выкладывала в социальные сети, и о наших походах в ночной клуб вместе с Фредом, когда у нас якобы была пижамная вечеринка у Сары дома. Наверное, у мамы было шестое чувство.
– Лу, ты молодая, красивая, скоро превратишься в женщину, это нормально, что ты ищешь свой путь, пробуешь разное. Но мне бы хотелось, чтобы ты сделала собственный выбор. Чтобы ты не шла бездумно за остальными.
Меня такие беседы ужасно раздражали. Чтобы закончить разговор, я вставляла в уши наушники и включала музыку на полную громкость.
Что вообще мама понимала в красоте, в моде, в молодости? Она работала сиделкой на дому, ухаживала за стариками. Она надрывалась по пятьдесят часов в неделю: убиралась и ходила за продуктами для людей, которые время от времени даже забывали, как ее зовут. Когда поздно вечером мама возвращалась домой, у нее был такой же помятый вид, как и у ее одежды. Мне казалось, что от нее пахнет всеми этими стариками, и это вызывало у меня отвращение.
А после аварии больше всего на свете мне хотелось быть такой же, как все.
Я вас уверяю, шансы, что я смогу сегодня с вами поговорить, были очень малы.
Я целыми днями сидела в своей комнате. Практически не ела. Почти перестала читать. Мы с папой старались избегать друг друга, насколько это было возможно. Я по кругу смотрела видео и репортажи на компьютере. Мне ужасно хотелось, чтобы Том был рядом, чтобы он меня обнял, снова поцеловал и помог забыть обо всем. Но он был на другом конце департамента и должен был вернуться только на следующей неделе, а я не знала, как он отреагирует, когда меня увидит.
Сара звонила мне только один раз и сказала, что не знает, как обстоят дела у Фатии. Когда она спросила, все ли у меня хорошо, я сразу же поняла, что она имеет в виду: появилась ли эта болезнь и у меня?
– Да-да, все в порядке, – соврала я. – Тем более школы нет, ну, ты понимаешь!
Сара прекрасно знала, что это неправда. После аварии я стала одной из лучших учениц в классе. Я решила, что после школы буду учиться на журналиста, и все время только и делала, что читала и повторяла пройденное.
Я выходила из дома, только когда шла за Сати в детский сад.
На улице мне приходилось выдерживать на себе мрачные взгляды. На меня давила вся эта обстановка. Наши соседи, маленькие старички, которые раньше были к нам так добры, теперь смотрели на меня с подозрением. Они почти не реагировали на мое «здравствуйте». Прохожие внимательно оглядывали с головы до ног каждую встречную девушку. Моя черная накидка вызывала любопытство сильнее, чем обычно. Я и сама, когда мне навстречу попадались девушки, не могла удержаться от мыслей о том, есть ли у них волосы под одеждой. Растерянные, они ходили быстрым шагом, опустив глаза. У них у всех был виноватый вид.
По дороге в детский сад я проходила мимо многоэтажки, где жила Фатия. Ставни на окнах ее квартиры были закрыты, словно там никого не было. На облупившейся стене дома кто-то нарисовал граффити: «Фатия в меху!» Думаю, это шутка такая. Но ничего смешного в этом не было. И никто не стер эти красные каракули.
Воспитательница Сати при виде меня поджимала губы. Пыталась изобразить улыбку. Отводила глаза. Я чувствовала, что ей неловко. Что она гадает, настигла ли меня Мутация и могу ли я ее заразить. А ведь она была уже далеко не подростком.
Сати пребывал в счастливой детской невинности. Вокруг него мог рухнуть весь мир – радостное выражение никуда бы не делось с его лица. Однажды, когда мы возвращались домой, он увидел на тротуаре мертвую малиновку. Он склонился над этим маленьким, потрепанным комком перьев. Грудка птицы была ярче пламени. Обломок солнца, упавший на землю.
– Не трогай, Сати, она грязная!
– Она не грязная. Она мягкая. – И он погладил маленькое птичье тельце без страха или отвращения. – Это ведь не мама?
После аварии я успокаивала его как могла.
– Нет, конечно, это не она.
Я часто говорила Сати, что мама на небе, потому что не знала, что еще могу сказать. Сати плохо ее помнил, он был младенцем, когда она умерла. Поэтому он, вероятно, воображал, что мама живет на небе, как птицы. Что она одна из них. Что однажды утром она превратилась в малиновку и улетела от людей на небо. У детей есть эта способность, они живут в мире, где есть место волшебству. Боги и монстры прячутся под кроватями и в шкафах, а мамы, словно птицы, улетают на небо.
Я тогда осознала, что больше не верю в волшебство.
Детство, мое детство было теперь так
