Весть о намерениях Пушкина, несомненно, дошла и до Геккерна. Карта его была окончательно бита. Речь шла теперь не о карьере Дантеса, а о предстоящем полном крушении его собственного положения и, еще шире, о грандиозном «скандале», угроза которого повисла не только над ним одним, но который мог задеть и его высокопоставленных покровителей, орудием коих он в значительной степени являлся. Теперь оставался уже всего лишь единственный способ обезвредить поэта — физически его уничтожить, пока он еще не успел привести свой замысел в исполнение. И все было направлено именно на это.
Геккерн прежде всего постарался восстановить репутацию Дантеса, сильно пошатнувшуюся в связи с неожиданной и поставившей многих в тупик женитьбой его на Екатерине Гончаровой. Он стал твердить, что эта вынужденная женитьба — рыцарский поступок со стороны его сына, который якобы принес себя в жертву, дабы «спасти честь» беззаветно любимой им жены поэта, — версия, охотно подхваченная в сочувственно настроенных к Дантесу великосветских кругах. Параллельно возникла еще одна версия, очень вероятно, пущенная на всякий случай в ход уже им самим. Да, признался он кой-кому из приятелей, по некоторому допущенному им легкомыслию он пошел навстречу влюбленной в него девушке. И вот, как подобает «благороднейшему человеку», каким он слыл среди своих многочисленных поклонников и поклонниц, он решил покрыть девичий грех законным браком. Развивая эту версию, Щеголев обнаружил «документ» — письмо Гончаровой-матери к Екатерине Николаевне, из которого, как считал он, непререкаемо следует, что она забеременела тогда от Дантеса. Авторам книги в результате своих архивных разысканий удалось закрыть это сенсационное открытие, доказать, что Наталья Ивановна просто описалась в дате письма, на котором и строились все расчеты. Одновременно стали еще больше сгущать вокруг Пушкина атмосферу лжи и клеветы, стремясь комьями грязи забросать уже не только жену поэта, а и весь его семейный быт. В свете заговорили о беззаконной, приравнивавшейся тогда к кровосмешению, интимной связи Пушкина с его свояченицей — второй сестрой жены, Александрой Николаевной. Вместе с тем сразу же после женитьбы на Екатерине Дантес с такой вызывающей наглостью возобновил открытые ухаживания за Натальей Николаевной, что иначе, как намеренной провокацией, объяснить это нельзя.
И вот 26 января 1837 г. Пушкин послал Геккерну то письмо, которое он прочитал в ноябре Соллогубу.
Геккерн тотчас же показал его одному из благожелателей его самого и Дантеса, отцу Идалии Полетики и дальнему родственнику Гончаровых, графу Г. А. Строганову, который пользовался в высшем свете репутацией особого знатока в вопросах чести. Строганов заявил, что такие оскорбления могут быть смыты только кровью. Последовал вызов Дантеса. На следующий же день, 27 января, состоялась дуэль. 29 января Пушкин скончался.
* * *
Через десять лет после гибели Пушкина П. А. Вяземский счел возможным заговорить о таинственных обстоятельствах, с этим связанных, тоже очень глухо, но уже не в частном письме, а в статье «Взгляд на литературу нашу после смерти Пушкина». «Теперь еще не настала пора, — писал он, — разоблачить тайны, окружающие несчастный конец Пушкина. Но во всяком случае, зная ход дела, можно сказать положительно, что злорадству и злоречию будет мало поживы от беспристрастного исследования и раскрытия существенных обстоятельств этого печального события». Как видно, и в это время злорадство и злоречие в среде столь презираемой и ненавидимой Пушкиным «светской черни» по поводу как его самого, так и его жены все еще продолжались.
За последние полвека, благодаря находкам и публикациям неизвестных дотоле и порой очень важных архивных материалов, многочисленным и порой весьма ценным работам пушкинистов, многое из того тайного, о чем пишет Вяземский, стало явным.
Полностью разобраться в мутном потоке сплетен и пересудов, злоречия и клеветы, который был обрушен на последние месяцы жизни Пушкина, отъединить правду от неправды, истину от лжи, слухи и домыслы от действительных фактов и по сию пору не удалось. Исследователи еще спорят об отдельных подробностях (чьим почерком написаны пасквильные дипломы, было ли свидание Натальи Николаевны с Дантесом в квартире Идалии Полетики — ловушкой, в которую пытались ее заманить, была ли Екатерина Гончарова в добрачной связи с Дантесом и т. п.). Однако все это — детали, которые могут быть еще и уточнены, и дополнены новыми находками и публикациями. Но общая картина уже сейчас ясна, и пора для беспристрастного исследования, которое дает возможность не только увидеть, но и понять, объяснить, почему счастье поэта обернулось его гибелью, — наступила. Трагически, безвременно пресеклась жизнь Пушкина: по форме — дуэль, «поединок чести». Но по существу, как об этом наглядно свидетельствует вся преддуэльная история, жизнь поэта была пресечена бесстыдной и беспощадной политической расправой.
Гласно дерзнул сразу же сказать об этом в концовке своего стихотворения «Смерть поэта» только один человек, мало тогда кому известный «некий господин Лермантов, гусарский офицер». В этой концовке снова вспыхнул ярчайшим пламенем тот «глагол», которым пророк-поэт Пушкин жег сердца людей. Подхватив и развивая основную тему пушкинской «Моей родословной», Лермонтов гневно швырнул свои огненные строки в лицо правящей клики рабов и льстецов («Вы, жадною толпой стоящие у трона Свободы, Гения и Славы палачи...»), прямо обвиняя их в гибели поэта и грозя им неминуемым и беспощадным судом. Лермонтовское стихотворение сразу же получило широчайшую популярность. Но его автор был обвинен в «воззвании к революции» и отправлен в ссылку. А всего четыре года спустя — изумительное четырехлетие, в которое безвестный гусарский офицер развился в гениального поэта, прямого наследника Пушкина — его постигла та же судьба: по форме - дуэль, а по существу - политическая расправа. «Туда ему и дорога»,— отозвался о гибели Пушкина брат Николая великий князь Михаил Павлович. Сам Николай отозвался о гибели Лермонтова еще более грубо-цинично. До нас дошел зловещий рассказ об этом одной осведомленной современницы, подтверждаемый и другими источниками: «Во второй половине июля, в один из воскресных дней, государь, по окончании литургии, войдя во внутренние покои кушать чай со своими, громко сказал: «Получено известие, что Лермонтов убит на поединке — «собаке — собачья смерть!» Сидевшая за чаем великая княгиня Мария Павловна (Веймарская, «жемчужина семьи») вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором. Государь внял сестре своей (на десять лет его старше) и, вошедши назад в комнату перед церковью, где еще оставались у богослужения лица, сказал: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит». Это наигранное актерское лицемерие («Ты был не царь, а лицедей», — скажет в своей эпитафии на смерть Николая I Тютчев) бросает свет и на те «милости», которые оказывал Пушкину Николай.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
