«Не подпишет...» — расстроился Григоренко.
Заместитель поднялся и стал ходить по кабинету. Потом остановился у стола.
— Ну хорошо, отдадим за дробилку несколько паровых котлов. Иначе ничего не получится. — Немного погодя спросил: — Успеете установить ее в этом году? — и пристально посмотрел на Сергея Сергеевича.
Григоренко почувствовал, как теплая волна радости поднимается к сердцу.
— Обязательно установим; надеюсь, и щебень давать начнем!
— Хотя бы успели монтаж закончить в этом году. Ну, а щебень будем ждать в первом квартале. Не запустите дробилку к сроку — строго спросим!
— Не подведем, будьте уверены!
Заместитель взял ручку и не торопясь вывел разборчивую подпись.
— Желаю успеха, — сказал он, подавая Григоренко отношение. — Вы, как вижу, человек смелый и настойчивый. Все бросили — и в главк. Ну что ж, пожалуй, иногда так и нужно! — И заместитель улыбнулся каким-то своим мыслям.
6
Бурильщика Ивана Середу Остап Белошапка нашел сразу. В карьере это просто. Ведь что такое карьер? Тысяча двести метров в длину, девятьсот — в ширину. И глубина метров сто. Это огромный котлован, или, попросту говоря, яма. Сначала снимают слой грунта, а потом добывают гранит, который залегает пластом в сотни метров.
Увидев Ивана, Остап подошел к нему:
— Ну вот, принимай пополнение.
— Давно бы так, — хлопнул его по плечу Середа.
— Рассказывай, что здесь к чему... Где я буду работать? Сказали — к тебе подручным. Мол, Середа у нас — бог бурильщиков. Он научит...
Иван отложил в сторону перфоратор.
— Серый гранит, Остап, вещь неодолимая. Его так просто, голыми руками, не возьмешь. Надо технику и к ней голову иметь!.. Сначала делают скважины — каждая метров по пятнадцать глубиной. Мощными шарошечными станками бурят, если они, конечно, есть. На Клинском карьере их много, а у нас — только один. Поэтому приходится закладывать штольни. Куда деваться?.. Штольня — это большая нора в граните. Тоннель. Вон видишь, там, прямо в откосе... Сначала бурят перфораторными молотками. Вот таким, как у меня... Сделал шесть-семь метровых шпуров, заложил взрывчатку — и бабах! Готова метровая ниша... Вычищают ее от обломков и снова бурят. Опять подрывают... И так до тех пор, пока не пройдут десять — пятнадцать метров. Все это на коленях, потому что бурить выпрямившись не выгодно. Чем уже дырка, тем меньше бурить приходится. А шире — больше. Платят же не за объем, а за длину.
— А что дальше?
— Потом в штольню закладывают взрывчатку. Сколько? В зависимости от высоты уступа карьера. Иногда по десять тонн. Одновременно всё и подрывают. Горняки это называют большим взрывом. Сразу двадцать или тридцать тысяч кубометров камня взлетает вверх! Вот как!.. Потом подходят экскаваторы и грузят на самосвалы. Те везут каменные глыбы на завод дробить. Большие — дробилка СМ-16 не берет. К сожалению, мощной дробилки ЩКД-8 у нас на заводе нет. О ней пока только мечтают. Поэтому в больших глыбах гранита снова бурят шпуры перфоратором, закладывают взрывчатку и подрывают... Малые взрывы — так называют их горняки. Малые — если взрывчатки кладут килограмм, не больше... Вот это и будет твоя доля работы в нашей бригаде. Сила есть — гроши будут! С Прищепой я сам договорюсь.
— Почему от вас бригадир ушел?
— Почему? Не поладил с Лисяком. Лисяк начал со своими дружками ножки ему подставлять...
— Но почему?
— Лисяк делает то же, что и мы, и не хочет, чтобы кто-нибудь его перегонял...
— Но это же подло!.. И вы не защитили своего бригадира?
— Об этом, друг, долго рассказывать... Вот поработаешь здесь — сам раскумекаешь! — закончил Иван и деловито спросил: — Ты никогда не бурил?
— Нет, не приходилось.
— Ничего. Дело несложное. Смотри. Нажимаешь на этот вот рычажок, и бурильный молоток готов работать — весь трясется от нетерпения. Прижимаешь к груди — и бур входит в гранит. Конечно, молоток не пулемет, но за минуту тысячу семьсот оборотов делает. Понял?
— Да. Это совсем не сложно!
— Ну, тогда начинай!
Белошапка взялся за перфоратор. Поднял, примерился. Тяжеловат — килограммов тридцать. «Ничего, привыкну,— подумал. — Другие же бурят». И нажал на рычажок. Молоток ожил, затанцевал. Завертелся бур.
Руки сразу свело. Жиденькие рукавицы не защищали от вибрации. Но Остап на это не обращал внимания — все сильнее нажимал на молоток.
Иван Середа искоса смотрел на него.
— Силу надо беречь. Сумей распределить ее на восемь часов! В этом — мастерство бурильщика. А ты хочешь атакой совладать — будто надеешься за час весь гранит в карьере перебурить. Не выйдет!..
Остап понял, благодарно взглянул на товарища.
7
Григоренко в купе был один. За окном плыла теплая синяя ночь с далекими огнями. Доносился легкий мягкий перестук вагонных колес.
Он лежал на верхней полке и смотрел в окно. Вспоминал свою жизнь.
Какая она у него неустроенная! Два месяца уже в Днепровске, а живет в общежитии. Его мать и дочка — за тридевять земель. Из вещей — один только чемодан с бельем, бритвой, зубной щеткой...
«Может, заехать за ними? Забрать в Днепровск?.. Но куда я их привезу? Квартиры-то пока нет. И не скоро будет. Новый дом, в котором должен жить, сдадут не раньше августа, ко Дню строителя... Мать и слушать о таком сроке не хочет. Пишет и пишет — забери!.. И дочку в школу надо отдавать уже здесь, на новом месте, чтобы с начала года шла вместе с классом... — Он поправил подушку, тяжело вздохнул. — Может, все-таки заехать сейчас за матерью и дочкой? Когда еще выберусь?.. Нет, на поездку уйдет два, а то и три дня. Я и так слишком долго отсутствую на комбинате. Что там делается? Все ли хорошо?.. Комашко по телефону говорил, чтобы был спокоен. Но как можно быть спокойным, когда на тебе лежит такая ответственность?»
Поезд отстукивал и отстукивал километры. За окном проплывали города, села, станции... А сон никак не приходил к Григоренко. Снова нахлынули воспоминания. На этот раз о недавней встрече с Оксаной Васильевной. Неужели он влюбился?.. А почему бы и нет! Оксана — такая женщина, в которую просто грех не влюбиться. Красивая, умная... Правда, моложе его лет на семь-восемь. Но разве это препятствие для любви?.. Он обратил на нее внимание на первой же планерке. Потом не раз ловил ее взгляд на себе, но не придавал этому никакого значения, озабоченный делами с утра до самого позднего вечера. Но в Москве... Он улыбнулся, вспомнив те несколько дней, проведенных вместе с Оксаной, снова сделавших его счастливым. Эти дни растопили ту холодную, ледяную броню, в которую было заковано его сердце...
Из глубин памяти возник образ Клавы, его покойной жены.
С нею, тогда хрупкой, голубоглазой девушкой, он познакомился в госпитале. Товарищи по палате, все как один, завидовали Сергею Григоренко, видя, как Клава тянется к нему. Он, не понимая, какое глубокое чувство пробудил в девушке, говорил ей пустяковые комплименты, а она сияла от счастья. Искренняя и откровенная, она первой призналась ему в любви.
После госпиталя судьба забросила его в летние военные лагеря, и он больше от одиночества, чем от любви, написал, что скучает по ней. Клава сразу ответила: «Тогда я приеду к тебе». «Приезжай», — позвал ее Григоренко, хотя в глубине души не был уверен, правильно ли поступает, — потому что знал, что его чувство не было таким сильным, как у Клавы. Но в то время ему очень был нужен близкий и верный друг. Таким другом могла стать только она — душевная, преданная...
Клава приехала. Они поженились. Был ли он счастлив с нею? Такой вопрос возникал у него и раньше, когда жена была еще жива. Задал он его себе и теперь. Григоренко с уверенностью мог сказать: «Да, я был счастлив». Клава оказалась нежной, заботливой женой и, хотя природа не наделила ее красотой, после рождения дочки стала прямо-таки обаятельной.
Особенно оценил он ее характер тогда, когда был вынужден демобилизоваться из армии. Клава никогда ни в чем не упрекала, ни разу не сказала, что уменьшился бюджет семьи. Наоборот, сама пошла работать в карьер, куда его приняли сменным мастером. А как поддерживала, когда он заочно учился в институте...
Клава, Клава...
Григоренко снова вздохнул. Прошло больше года, как умерла Клава, а воспоминание о ней опять откликнулось болью в сердце... Он остался вдовцом с маленькой семилетней дочерью Иринкой. Из Москвы от сестры приехала его мать. Но она никак не хотела жить в Клесове и все время стремилась в родной Днепровск, где родилась и где пролетели ее молодые годы. Сюда влекла также память о муже и старшей дочери, которые погибли во время войны.
— Поедем, Сереженька, — уговаривала она не раз.— Поедем в Днепровск. Там для тебя тоже найдется работа. Смотри, как осунулась Иринка. Почти каждый день бегает к матери на могилку...
