— Вот мы и приехали, Сереженька. Не ждал?.. Прости, не могла там без тебя, сынок!
Он стал успокаивать мать:
— Конечно, я рад. Теперь мы опять вместе. Где же Иринка?
— Должно быть, к Днепру побежала... Понравилось ей здесь.
Мать была такой же, как и всегда, сколько он ее помнил,— скромно одетая, аккуратно причесанная, немного строгая. Только глаза сейчас влажные и на лбу появились новые морщинки. В уголках рта тоже.
— Мы расположились здесь, как дома. Заняли одну комнатку. Главный инженер распорядился... Уж слишком он предупредительный человек...
Григоренко мысленно усмехнулся. Мать наблюдательная, всегда точно определяет характер людей. «Слишком предупредительный...» Так и ему подумалось, когда впервые столкнулся с Комашко.
В комнате было прибрано. На стене мать успела повесить репродукцию картины Крамского «Неизвестная», которую как-то купила Клава. Даже лимонные деревца привезла!..
Вдруг в комнату вихрем ворвалась Иринка:
— Папка приехал! Папка!
Она кинулась к нему на руки, вскарабкалась, как белочка, и щечкой прижалась к его запыленной колючей щеке. Он поцеловал ее, подбросил вверх. Иринка завизжала от восторга и радости. Только теперь с особой остротой Григоренко почувствовал, что без дочки не смог бы жить.
— Ох, как она выросла!
— А как же! Перешла во второй класс!.. До школы отсюда близко?
— Да. От нашего нового дома совсем недалеко.
— От этого? Здесь так хорошо!
— Отсюда мы переедем.
— Куда? — спросила мать.
— Ко мне в общежитие. Там у меня комната.
— Почему не здесь?
— Видишь ли, мама, — несколько замялся Григоренко, — будет лучше, если мы отсюда переедем...
— Понимаю, понимаю, сынок, — сразу согласилась мать и стала готовить ужин.
Через полчаса все четверо — шофер Юрко отказывался, но Елизавета Максимовна не хотела и слушать — сели за стол. Григоренко, проголодавшийся в дороге, ел сосредоточенно, словно делал важное дело. Мать готовила очень вкусно. Особенно нравились ему макароны с сыром. Иринка посмеивалась над отцом, но и сама старалась не отставать от него.
Незаметно спустилась темная ночь. Ветерок доносил с Днепра перекличку пароходов и барж. Вдалеке вспыхивали светлячки — загорались огни большого города.
Глава пятая
1
Собрание проходило бурно. Все заварилось вокруг дробилки ЩКД-8. Говорили и «за» и «против».
Выступление главного инженера Комашко было долгим, обстоятельным, веским.
— В этом году, — закончил он, — об установке ЩКД-8 не может быть и речи. Все уже распланировано. Кто позволит нам нарушать титул? Где взять деньги? Я, конечно, за установку, но эту работу возможно начинать только с нового года.
«Это уже достижение, — усмехнулся Григоренко, оглядывая зал. — Главный, оказывается, тоже за ЩКД-8. Неужто перестал бояться, что план увеличат вдвое?.. Ну и перестраховщик!..»
Неожиданно выступили против дробилки главный механик Гамза и начальник снабжения Файбисович.
— Про установку ЩКД-8 говорить рано, — с места кинул Гамза, глядя прямо на Григоренко. — Еще фундамента нет! Не возведены стены корпуса! И вообще, по-моему, если уж и брать дробилку, то новенькую, с завода, а не какое-то неликвидное барахло!
— Где материалы, я вас спрашиваю?! — восклицал с трибуны начальник снабжения Файбисович и большим носовым платком вытирал широкую лысину. — Заявок на этот год не подавали! Все знают: цемент, металл и все прочее дают только по фондам! Как вы думаете поднять такое строительство? Это же не общежитие построить!..
— А что скажет товарищ Драч? — спросил Григоренко. — Начальник камнедробильного завода почему-то отмалчивается.
— Мое мнение вы знаете, Сергей Сергеевич, — поднялся долговязый Драч. — Я — за установку мощной дробилки... И чем скорее, тем лучше! .. Чего это мы тут дебаты разводим. Каждому ясно, что дальше так работать нельзя. Наша задача — давать стране гранит, щебень. Сколько мы даем? Курам на смех! А можем давать вдвое, втрое больше! И то мало будет. Посмотрите, сколько людей к нам за щебнем едет?!
Выступление Драча убедило остальных. Никто больше не просил слова. Все ждали, что скажет директор.
Григоренко не любил долгих речей. Говорил и сейчас конкретно, по-деловому:
— Товарищи, с сегодняшнего дня главным объектом строительства у нас становится корпус первичного дробления. Арнольд Иванович, — обратился он к главному инженеру, — надо все силы мобилизовать, чтобы вытащить это звено.
— Однако у нас есть и другие важные объекты, Сергей Сергеевич, — откликнулся Комашко. — Сроки введения их в эксплуатацию определены титулом! Их тоже надо строить! Да и денег на корпус первичного дробления отпущено мало. Практически их почти нет!
Григоренко молча выслушал Комашко, а потом твердо сказал:
— Корпус первичного дробления надо возвести в этом году! — На его лбу появилась глубокая морщина.— Это — наша главная задача! Не решив ее, нечего и думать о приросте продукции на комбинате!
Секретарь парторганизации Боровик тревожно поглядывал то на директора, то на главного инженера и мысленно прикидывал, что собой означает выделение первоочередного объекта. Это, прежде всего, концентрация лучших, квалифицированных кадров. Во-вторых, концентрация основных строительных материалов: металла, леса, цемента, не говоря уже о механизмах... Это все равно, что направление главного удара на фронте!
Как всегда, Боровик думал четко, конкретно, по-военному. На его бледном лице выступил от волнения нездоровый румянец. «Все-таки перед собранием нужно было руководству прийти к единому мнению, — размышлял он. — Выходит, что у директора оно одно, а у главного инженера — другое».
— Сергей Сергеевич, за использование средств не по назначению по головке не погладят! — снова бросил Комашко.— Строго спросят! Не забывайте этого!
— Знаю. И все же отступать не будем! — решительно ответил Григоренко. — Добьемся и пересмотра титула!
— Воля ваша, — теперь уже тоном ниже произнес Комашко. — Вы директор! Свое мнение я высказываю до принятия вами решения. Но когда вы его примете, я буду выполнять его неукоснительно.
Всем было ясно, что Комашко хочет снять с себя всякую ответственность. Свою позицию — «против» — высказал перед людьми, а там — будь что будет! Не я, мол, затевал это строительство, а директор...
Взгляды присутствующих обратились к Боровику. До сих пор секретарь парторганизации не проронил ни слова. Интересно, на чью сторону станет он?
Боровик откашлялся, провел языком по сухим, шершавым губам.
— Согласен с директором, — сказал он. — Корпус первичного дробления должен стать главным объектом! Здесь говорили о механизмах, материалах, деньгах... Резервы у нас есть, товарищи! И первый из них — это добиться ритмичной работы комбината. Штурмовщина, которая у нас еще процветает, всегда несла и несет разбазаривание сил, неразбериху, снижение производительности. Все это приводит к тому, что труд на комбинате еще не стал радостным, вдохновенным, каким он должен стать для каждого... Второе — экономия и еще раз экономия на других объектах. Экономия кирпича, металла, цемента, экономия средств!.. И, наконец, нужно разъяснить всем работникам важность новостройки. Нет сомнения, что люди нас поймут и поддержат... Повторяю — я «за»! Ведь пока не наладим первичное дробление, мы будем плестись в хвосте, не избавимся от штурмов и авралов!.. Но, Сергей Сергеевич, нужно обязательно добиться, чтобы строительство корпуса первичного дробления было включено в титул. Надо настаивать. Писать в главк. Министру. Верю — нам пойдут навстречу.
Михаил Петрович сел, тяжело дыша. На большом, с глубокими залысинами лбу выступили мелкие капельки пота. Все с сочувствием смотрели на него, понимая, как трудно было прийти, выступить на собрании ему — очень больному человеку.
— Писать будем, — сказал Григоренко. — Но нельзя упускать ни одного дня. Не растягивать строительство до зимы! Нам нужно завтра же — нет, сегодня! — приступать к работе!.. У кого есть конкретные предложения, товарищи?
Все молчали. Молчал и Комашко, сосредоточенно рассматривая свои длинные пальцы с блестящими ногтями. Вдруг в задних рядах вспыхнул смешок. Кто-то выкрикнул:
— Эй, Лисяк, выискивай резервы!
— Поищем... Чего ж! — откликнулся тот.
— Этот найдет! Держи карман шире!
— А твои резервы, Сажа?
— От его резервов только сажа и осталась.
— Ну, хватит вам! — послышался чей-то строгий голос. — Не время зубоскалить!
— Разрешите мне сказать!
Григоренко нашел глазами того, кто просил слова. Это был Остап Белошапка.
— Хватит! — выкрикнули из задних рядов.
— Пускай говорит, — загудел зал.
Проходя к сцене, Остап встретился взглядом с Боровиком, глаза которого светились добротой. С живым интересом смотрел на него и Григоренко. У Остапа перехватило дыхание. «Ну как не поймут, со стыда сгоришь!»