— Чего хнычешь? Не понравились горные куропатки?
Рассказал я о случившемся, мама только руками всплеснула:
— Так я и знала! Обжулил его Кадир. А ты где был? Почему не удержал брата? Почему не сказал: «Не отпускай птицу, Яшар»?
— Я говорил, но он не послушался.
— Пусть теперь слезы льет! Поделом ему!
Молча ощипала мать две куропатки, осмолила на огне. Две другие отправила дяде Джеври. В тот год он служил у старосты Бага Хамзы. Дядя Джеври был беднее нас, и мама при случае всегда помогала их семейству. Думаю, будь у них хоть какая-то возможность, они бы и нам не отказали в помощи. Из куропаток мама сварила бульон, сделала плов с булгуром. До чего ж вкусно получилось! Но у меня кусок в горло не лез, до того я был расстроен. А Яшар и вовсе не прикоснулся к мясу. Сидел и плакал.
— Нечего хныкать! — сердилась мама. — До чего ж ты бестолковый! Весь в отца. Такой же простофиля. Век не забуду, как он затеял торговать вразнос с лотка, по деревням ходил. И что вы думаете — кому ни попадя в долг товар раздавал. Потом ходил, по пять курушей с каждого собирал.
Не было случая, чтоб мама упустила возможность пройтись насчет отца, особенно когда ни его, ни деда поблизости не было. Тогда она прямо удержу не знала. Вот и сейчас убирает со стола, а сама ни на миг не умолкает:
— Помню, сравнялось Яшару четыре года, и решили мы разумника нашего в цирюльню сводить. Снял ему цирюльник волосенки, пришел он домой, глянул на себя в зеркало и в рев пустился: «Где мои волосы? Не хочу лысый ходить!» И что б вы думали, он сделал? Обратно в цирюльню подул. «Отдай мои волосы, — кричит. — Приладь их обратно». Цирюльник зубы скалит: «Через пару месяцев верну, потерпи пока». Каждый день бегал туда, волосы клянчил. А через два месяца отросли лохмы-то, он и отстал.
Брат, забившись в уголок, горько плакал.
— А вот еще какой случай был, — продолжала мать. — Отдали мы его как-то на месяц бахчу сторожить. Идет раз мимо чобан Токур, стадо гонит. «Дай, — говорит, — мне одну дыню, я тебе взамен барана дам. А за арбуз — ягненка». Наш дуралей губы раскатал. Притащил чобану арбуз и дыню. А тот наелся, да и зашагал своим путем. «Эй, — кричит ему Яшар, — а где баран с ягненком?» Чобан знай себе посмеивается: «Осенью, — говорит, — пригоню. А ты жди!» Ну, видали вы такого простофилю?
Яшар все всхлипывал. Мать постелила нам.
— Иди спать, хватит слезы лить! — прикрикнула она и силком уложила брата в постель, а пустую клетку отнесла в чулан.
— Простачок он у нас. Помню, было ему пять лет, пора уже обрезание делать. Отец тогда тоже нанялся мельницу сторожить. Пришел в деревню сюннетчи[36]. Я позвала дядюшку Джеври. «Отведи Яшара, пусть и ему сделают». «Яшар, — говорит ему дядюшка Джеври, — там пришел какой-то „человек, раздает ребятам перламутровые ножички. Сходи и ты к нему“. Яшар — бегом туда. „Дай и мне ножичек“, — просит. Сюннетчи ему и говорит: „Приспусти штаны“. Хвать — и сделал ему обрезание. Наш прибежал весь в слезах. И, конечно, без ножичка. Отец ему потом подарил, но только Яшару он не понравился — с костяной рукояткой. А он хотел с перламутровой».
Пока мать рассказывала, брат уже задремал.
Мне было грустно-грустно.
— Эх, будь наша куропаточка на месте, пела б она сейчас свою вечернюю песенку…
По утрам обычно мама раньше всех встает — так у нас заведено. Спозаранок задает корм скотине, выпускает кур из курятника, разводит огонь в очаге и принимается варить суп. Только потом мы встаем. Завтрак уже готов к этому времени. В тот день мать, как обычно, поднялась ни свет ни заря. Глянула, а Яшарова постель пустая. Она кинулась меня будить:
— Али, вставай! Яшар куда-то подевался.
Я насилу глаза продрал. И впрямь, постель брата была пуста.
— Пошел, наверно, свою куропатку искать, — догадался я.
— Ну-ка, беги быстрей за ним. Разве можно ребенка одного в горы пускать?
— Не волнуйся, мать, не пропадет. Я вот только свожу скотину на водопой, потом отцу еду отнесу — и за Яшаром следом побегу. Ты, главное, не волнуйся.
— Быстрей, быстрей поворачивайся. Пока напоишь скотину, я приготовлю еду для отца. Ты только не мешкай. Бегом к отцу на мельницу, а оттуда — прямиком за Яшаром.
Это только говорится легко: сначала на мельницу, потом за Яшаром. Мельница — по одну сторону деревни, а место, где мы вчера охотились, — совсем по другую. Но, чтоб не огорчать мать, я, конечно, согласился. Погнал я скот на водопой, оттуда бегом обратно. Мама уже приготовила для отца торбу с едой. Я на ходу запихал в рот блинчик и понесся что было духу.
Отец с дедом в ту ночь вместе оставались на мельнице. Хоть было совсем еще рано, двое крестьян уже приехали с зерном на помол: один из нашей деревни, другой из Кавака. Дед стоял, говорил о чем-то с ними. Увидел меня еще издали, обрадовался:
— Эй, Али, внучек мой! Ранехонько нынче. Как там дома? Все в порядке?
Рассказал я отцу с дедом о том, что случилось, огорчились они оба, а отец разбуянился:
— Что за обманщик свояк мой! Ума у него меньше, чем у ребенка малого! Ай да Кадир! Облапошил нашего мальчика! Ты, Али, не мешкай, беги за Яшаром, отыщи его.
Дедушка до того пригорюнился, что и слова сказать не мог.
Я долго искал Яшара — на берегу Чигдемли, в Яныкчаме, в Топал-Турна-Юрду, кричал, по имени выкликал, по-куропаточьи гугукал, но все впустую. Так и не найдя ни брата, ни куропатки, вернулся к полудню домой. Часа через два приплелся Яшар. Глаза у него зареванные, опухшие, ресницы еще мокрые от слез.
— Не плачь, сынок, — говорит мама. — Я все понимаю: горько тебе, больно. Но ты не плачь больше. Сейчас в поле много выводков, отыщешь другого птенчика, откормишь, приручишь. Знаю, что трудно, но ведь поделать уже ничего нельзя. Птицы — они лучше нашего знают цену воле. Хочешь, завтра вместе с Али пойдете опять на реку, опять поищете. А сейчас уйми слезы, сынок.
Вечером к нам пришел дядя Джеври со своим семейством. А Кадир носу не казал. Допоздна пытались мы с дядей Джеври успокоить Яшара.
— С утра спозаранок пойдите, опять поищите куропатку, — говорил дядя Джеври. — Авось отыщется.
Кое-как уговорили Яшара лечь в постель. До утра он ворочался с боку на бок, глаз не сомкнул. Насилу мы дождались рассвета. И только небо побелело, отправились в путь. Хорошо еще, еды успели прихватить с собой. Миновали речку Хеледже. В который уж раз осмотрели каждый камушек, каждый кустик в Яныкчаме. Пели, приманивали. Нет куропатки, словно ее вовсе не было. Обыскали берега Чигдемли, Топал-Турна-Юрду. Будто в небо улетела или сквозь землю провалилась. Уже в сумерках вернулись домой, усталые, голодные.
Мама больше не укоряла Яшара в простодушии, обращалась с ним ласково, словно с хворым.
— Ежли кто поймал птицу, а затем отпустил ее на волюшку, значит, сотворил дело, богу угодное, и ему воздастся. Ежли это сделал ребенок, то ему воздастся вчетверо, — говорила она.
Яшар плохо слушал маму, по всему видать было, что мысли о куропатке не идут у него из головы. Расскажи мне кто-нибудь, что можно так убиваться по обыкновенной птице, я бы ни в жисть не поверил. Правда, наша куропатка не совсем обычная птица, но тем досадней. Коль промеж них с Яшаром такая любовь, то зачем улетела? Выходит, предала его.
На третий день опять ни свет ни заря ускользнул Яшар из дому, никого не предупредил, только ломоть хлеба прихватил с собой.
— И как я не углядела за ним? — сокрушалась мама. — Не слыхала, не ведала, сердцем не чуяла…
— Пускай лучше ищет, иначе совсем паренек занедужит.
— Ох, боюсь, как бы дикое зверье на него не напало. Там кабанов много. Кто поможет, кто выручит, случись какая беда? Иди-ка, Али, за ним следом.
— Не пойду, — говорю я. — Надоело. Ничего ему не сделается. Места знакомые, кабанов он не боится.
— Скорей бы уж вечер, скорей бы возвернулся…
К ужину объявился Яшар. Смотреть на него жалко: еле ноги волочит, руки плетьми висят, глаза опухшие.
— Завтра опять пойду, — говорит.
— Ах ты мой горемыка горемычный! — чуть не плачет мать. — Улетела твоя птичка, не вернется больше. Все равно что померла. А с кладбища еще никто не возвращался. Возьми ты это в толк, наконец, сынок, успокойся. Скоро хлеба жать начнут, полно будет в полях птенцов. Подберешь, какой приглянется. Он тоже привыкнет к тебе, станет ручным. Теперь ты ученый, больше не станешь по злому совету отпускать птицу.
Вскоре отец вернулся с мельницы, оставив там деда. Он поцеловал братишку, погладил по голове:
— Чего ты убиваешься, сынок. Гляжу я на тебя, и сердце кровью обливается. Мал ты еще. Это был тебе хороший урок. Вот подрастешь, я куплю тебе ружье, сам пойдешь в горы на охоту, и будет у тебя с собой новая куропатка. Теперь, если тебе скажут: выпусти, Яшар, куропатку из клетки, ты этого делать не станешь. Ведь правда?
