— Нет-нет, что вы, глерд, как можно от моды… От всего можно, но только не от моды. Эй, открыть ворота!.. Сейчас я дам провожатого, здесь запрещено болтаться, в королевском саду везде порядок и благорастворение…
Провожатый, еще один глерд помоложе, но в таком же добротно дорогом костюме, выскочил из сторожки, выслушал, кивнул и обратился к нам одинаково нейтрально:
— Глерды, прошу вас. Я младший командир глерд Пэлс Гледжер. Коней можете оставить, их отведут к коновязи.
— Мы надолго, — предупредил я.
— Тогда в конюшню, — уточнил он. — За них не беспокойтесь, коней никто не обидит.
Фицрой хмыкнул, но покинул седло, как и я, но оба мешка снял, пояснив:
— А вдруг у вас тут вместо вина пьют воду?… Я же умру от жажды.
Офицер улыбнулся.
— У нас хорошие виноградники и отменное вино. Но я вас понимаю, вино должно быть под рукой всегда. Пойдемте!
Фицрой проводил ревнивым взглядом слуг, что набежали из служебных помещений и ухватили коней под уздцы.
— А у вас тут с коням умеют? — спросил он с недоверием. — А то у нас говорят, что в Дронтарии вообще на рыбах ездят…
Офицер усмехнулся.
— На рыбах только колдуны и чародеи. Остальные на конях. Прошу вас, идем вооон к тому зданию. Старайтесь не привлекать внимания…
— Почему? — спросил я.
— Время тревожное, — ответил он уклончиво.
Фицрой бросил на меня многозначительный взгляд, я сделал непроницаемое лицо, и так шли, вроде бы вскользь поглядывая на встречающихся глердов.
Почти у всех одежда прошита золотыми нитями, жилеты из толстой кожи, что выдержит удар тяжелой стрелы, кожаные штаны и сапоги с раструбами до середины бедра. У каждого на груди, как водится, золотая цепь, но вместо медальона у всех по зеленому камню, то ли изумруду, то ли Что-то другое, я не каменист.
Женщин совсем мало, я покосился на приунывшего Фицроя, Что-то Дронтария выглядит милитаризованной не меньше Уламрии, все суровые и напряженные.
Со стороны главного корпуса, куда мы направляемся, раздался дикий крик, полный муки и невыносимой боли.
Наш провожатый помрачнел, а я спросил невольно:
— Я думал, пыточные везде в подвалах…
— Здесь юг, — заметил Фицрой с неодобрением. — У них все не как у людей.
Офицер помрачнел, процедил сквозь зубы:
— Его величество предпочел бы пытки.
Крик раздался снова, страшный, нечеловечески мучитальный, словно от дикой боли душа стремится расстаться с телом, но то никак ее не отпускает.
Я переспросил:
— Король пытает лично?…
— Король никого не пытает, — отрубил он.
Вид у него был такой, что я спросил невольно:
— Не понял… это король?
Он ответил хмуро:
— Да.
— Что с ним?
— Болен, — отрубил он. — Уже давно. И ему все хуже и хуже. Лекари говорят, осталось несколько дней. А то и часов.
Я покосился по сторонам.
— Тото столько повозок, украшенных золотом. Съехались все претенденты на трон?… Это понятно. И понятно, почему почти нет женщн.
Он протянул руку, преграждая нам путь.
— Не сюда. Я проведу коротким путем.
Глава 11
Коротким этот путь не показался, совсем наоборот, нас с Фицроем довольно долго вели тесными коридорами, в одной из комнат велели оставить все оружие, так принято, ничего личного.
Дикий крик раздался совсем близко, за дверью, возле которой застыли стражи, несколько слуг и какие-то королевские советники с очень скорбными лицами.
Офицер сказал шепотом:
— Когда у его величества эти боли, крики слышны на половину города… Женщины плачут от сочувствия.
Я кивнул, я не женщина, да и не мой это король, а всех жалеть — язву желудка заработать, а демократ прежде всего должен беречь и жалеть себя, а также восхищаться собой и любоваться, это продлевает жизнь и повышает ее статусность.
— Грустно, — сказал я, — да, грустно. Но вы уверены…
Он ответил нехотя:
— Его величество не прекращает быть королем. И велит докладывать обо всем, что происходит в королевстве. Но все же, глерд, хотя от королевы Орландии с пустяком не пришлют человека, все же пощадите короля и не задерживайтесь у него ни на минуту.
Я ответил с содроганием плеч:
— Глерд, я сам не выношу даже вида больных! Передам послание и сразу же смоюсь.
Он посмотрел на меня со странной смесью укора и благодарности.
— Да, глерд… это было бы… да.
— Фицрой, — сказал я, — побудь здесь, постереги оружие. А то кто знает, что тут за порядки.
Он ответил с готовностью:
— Да-да, ты прав. Рожи у всех какие-то не совсем, а меч у меня, сам знаешь, цены ему нет…
Офицер переговорил со слугами, один отворил передо мной дверь, я переступил порог и остановился, обволакиваемый тяжелым воздухом, наполненным сильным запахом гноя, тяжелой болезни и безнадежного страдания.
На ложе, окруженный подушками и подушечками, распластался крупный человек с нездоровым одутловатым лицом и воспаленными набрякшими веками.
С той стороны расположились трое лекарей, двое сидят у постели, третий наклонился над больным и всматривается в его лицо, время от времени приподнимая ему веки.
На меня покосились с неудовольствием, а слуга, что вошел со мной вместе, осторожно приблизился к постели с распластанным, как рыба на столе у кухарки, королем.
— Ваше величество…
Астрингер прошептал едва слышно:
— Говори…
— Посол от королевы Орландии, — сказал он негромко.
Астрингер с великим трудом скосил на меня взгляд залитых кровью из-за полопавшихся сосудов глаз.
— Что… с нею?
Я ответил с поклоном:
— В полном здравии, чего желает и вам, ваше величество.
— Спаси… сибо, — прошептал он, — но, как видите, глерд… издохну уже скоро… Вот возликует ваша королева!
— Ваше величество, — ответил я с сочувствием, — вы поступаете нехорошо. Как король, обязаны сперва все сделать для королевства, а уж потом, если у вас такая блажь, то да, можете. Но не раньше.
Слуга зло зашипел за моей спиной:
— Глерд! Вы забываетесь. Его величество чувствует себя очень плохо.
Астрингер ответил вяло:
— Курт, он прав… Говорите, глерд, быстрее, скоро новый приступ… Не знаю, переживу ли.
Я посмотрел на него, на троих врачей, покосился на слугу, что не слуга, как оказывается, а либо королевский секретарь, либо Что-то к этому близкое.
— Ваше величество, это как бы только для ваших ушей. Государственные дела.
Он ответил слабым голосом:
— Глерд… неужели моя венценосная кузина решила принять мое предложение стать моей женой?… В моем положении, как видите, есть плюсы… не для меня, конечно…
— Есть и более важные дела, — ответил я и добавил многозначительно: — Даже для больного короля.
Он простонал:
— Вы молоды… Наверное, еще и не болели вовсе… Хорошо, только недолго. Дорогие друзья, оставьте нас… И лекари тоже.
Курт посмотрел на меня с неприязнью.
— Его величество очень болен, — сказал он с нажимом. — Не утомляйте его!
Когда за ними закрылась дверь, я повернулся к постели. Астрингер лежит, как мертвый, лицо желтое, как у мертвеца, веки багровые и напухшие, а губы из бледных становятся синими.
Я поколебался, сказал негромко:
— Ваше величество… я не лекарь, но ваши страдания облегчить смогу.
Он ответил стонуще:
— Я тоже…
— Ваше величество?
— Если хватит сил воткнуть нож себе в горло…
— Не то, — ответил я. — Рискнем? Что вам терять?
Он приоткрыл глаза и с недоверием смотрел, как я щелкнул пряжкой ремня, открылась коробочка, откуда я достал двумя пальцами крохотную белую горошинку.
— Это, — прошептал он, — что… и все?
— Да, — сообщил я. — Положите под язык. Не глотайте. Эта штука быстро рассосется, так быстрее попадет в кровь. Из желудка долго, из пасти сразу. Она у вас вон какая.
Он с трудом высвободил руку из под одеяла, но поднять не смог, упала бессильно.
— Откройте рот, — сказал я. — Вот так… Не глотайте. Хотя все равно станет легче, но не сразу и не так ударно.
Он послушно принял таблетку, закрыл глаза, я смотрел с сочувствием, даже с глубоким сочувствием, почти с состраданием, хотя мне такое по отношению к людям вообще-то не слишком свойственно, как и всем нам, любящим животных, что уж точно всех на свете человеков.
С минуту он лежал неподвижно, затем бледные губы слегка шевельнулись.
— В самом деле утихает…
— Полежите спокойно, — сказал я. — Сердце у вас, вижу, как у быка. Сейчас боль отойдет, ваше величество. Это не лечение, просто обезболивающее. Зато голова прояснится, ничто не будет отвлекать от поистине королевских мыслей, недоступных простому глерду. Непростому тоже.
— Говорите, — прошептал он, — с чем прибыли.
