– Ну конечно! – воскликнула мистрис Одингселс. – Иначе и быть не может! Не думаю, что смогла бы коснуться колоды, если бы не была уверена, что какому-нибудь несчастному не станет от этого житься чуточку легче. Выиграю я или проиграю – мне будет отрадно помочь тому, кому так нужна моя помощь.
– Вы, леди Дадли, разумеется, также приглашены, – обернувшись, бросила мне мистрис Оуэн. – Если одиночество вам наскучит, вам известно, где нас найти. Знаете ли, Лиззи, я не из суеверных, – до меня по-прежнему доносились их голоса; прогуливаясь под руку, они вели доверительную беседу, словно давние близкие подруги, – но моя служанка утверждает, будто Том, сын мельника, видел злого духа…
От этих ее слов моя кожа покрылась мурашками, и я тут же вспомнила мрачного оруженосца своего супруга, сэра Ричарда Верни. Мистрис Оуэн продолжила свой рассказ:
– Да-да! Сам дьявол в человеческом обличье встретился ему на перекрестке прошлой ночью. Должно быть, искал отчаявшиеся души, которые кровью вписали бы свое имя в его жуткую книгу. Это все, разумеется, деревенские байки, но я все же не хочу испытывать судьбу и идти на ярмарку сегодня…
Я стремительно бледнею, колени мои дрожат и подгибаются, но Пирто успевает крепко обнять меня за талию и помочь удержаться на ногах.
– Думаю, то был не дьявол, – говорю я нянюшке, когда мистрис Оуэн и Одингселс уходят, и опираюсь на ее руку. – Думаю, это была сама Смерть, и она пришла за мной, быть может, в обличье сэра Ричарда Верни.
– Что ты, что ты, милая! – мягко увещевает меня Пирто. – Не бывает на свете злых духов, это все – суеверия, как и сказала мистрис Оуэн. Но ты точно не хочешь, чтобы я осталась сегодня с тобой? Мне бы не хотелось оставлять тебя одну, когда ты так расстроена, – поглаживая меня по спине, добавляет она. В моих покоях Пирто заботливо усаживает меня в мое любимое кресло. – Я за свою жизнь тоже не одну ярмарку посетила, так что ничего страшного не случится, если сегодня никуда не пойду.
– Хорошая, добрая моя Пирто! – Я глажу ее морщинистое лицо, напоминающее мне сразу о куклах, которых я делала в детстве из сушеных яблок. – Спасибо, но я хочу, чтобы ты пошла. Повеселись на ярмарке за меня. Я бы хотела побывать еще на одной ярмарке, прежде чем смерть заберет меня навсегда, но у меня не хватит сил дойти туда, так что ты иди, ради меня, ради нас обеих. Посмотри, что там есть, и не забудь принести мне яблочного сидра и пирогов с корицей, а главное – ленты, а потом расскажешь мне вечером обо всем, что видела.
– Хорошо, я пойду, хоть мне и не по душе оставлять тебя одну на целый день, голубка моя, – говорит Пирто, поглаживая меня по волосам и целуя в лоб, и идет в сторону двери. – Принесу тебе еще имбирных пряников, – говорит вдруг она, уже взявшись за дверную ручку. – Уж они точно пробудят твой аппетит, ты ведь всегда так их любила! Имбирь заодно и тошноту уймет.
Я облегченно вздыхаю, когда слышу, как за ними всеми закрывается тяжелая входная дверь, после чего во дворе сразу раздаются стук копыт и скрип колес. Мне больше не нужно притворяться, я тяжело, судорожно вздыхаю и откидываюсь на спинку кресла, вцепившись пальцами в подлокотники, расшитые цветами, и слезы текут наконец по моему лицу, потому что боль пронзает, словно острый скальпель, мою грудь и отдается звучным, мучительным эхом в спине и ребрах. Смерть несильно сжимает мое сердце в кулаке, предупреждая о скорой встрече, играя со мной, истязая меня, словно хвастливый мальчишка, показывающий мне, на что он способен. Я с трудом встаю с кресла и иду к полке, где хранятся все мои лекарства. Все, за исключением тех, что прислал мне муж.
Боль распространилась уже на всю мою руку, когда я нахожу наконец нужный пузырек. Солнечный свет, льющийся из окна, попадает на его содержимое, и темная жидкость сияет, словно красивейший янтарь, переливающийся медовыми и багровыми красками. Это снадобье прислал мне вместе с последним своим письмом доктор Бьянкоспино. Если я запущу болезнь, писал он, и почувствую, что конец близок, а боль – совсем невыносима, это ускорит мою встречу со смертью, и она заберет мою жизнь милосердно. И я уйду, будучи всего двадцати восьми лет от роду, когда кудри мои золотые совсем не тронуты сединой. Не стоило мне сомневаться в докторе Бьянкоспино, он был, наверное, единственным, кто не скрывал от меня правды, говорил мне все откровенно, не пытаясь ничего приукрасить. А что, если эта бутылочка содержит один из ядовитых ингредиентов, описанных в той книге? Но ведь это средство он оставил мне не из злых побуждений, я должна была прибегнуть к нему лишь перед смертью, чтобы умерить боль! Это снадобье – не какая-нибудь микстура вроде той смеси лайма и апельсинового сока, которую присоветовала мне мистрис Оуэн.
Бесстрашно я откупориваю пузырек и делаю первый глоток, морщась от горького, обжигающего вкуса лекарства. Нужно было разбавить его вином или хотя бы добавить сахару, чтобы оно было хоть немного слаще, как говорилось в прикрепленной к бутылочке записке, написанной изящным почерком доктора Бьянкоспино, но я снова не стала прислушиваться к здравому смыслу и хорошему, правильному совету, действуя в очередной раз по своему разумению. Быть может, я была неправа, но сегодня я слишком устала, чтобы заботиться о таких мелочах. Один лишь глоток этого средства облегчит мою боль и убедит меня в искренности намерений доктора, разве может это мне навредить? Если же я от этого снадобья упаду замертво – что ж! В любом случае рано или поздно смерть настигнет меня и так.
Я поворачиваюсь к алтарю, решив помолиться. В конце концов, сегодня и правда воскресенье, и это будет достойным выходом из положения – хоть я и не смогла пойти в церковь, ничто не мешает мне обратиться к Богу отсюда, из своих покоев. Каждый день я молюсь Ему, прошу спасти меня от безысходности. Я вдруг вздрагиваю от неожиданности и чуть не выпускаю пузырек из рук, сердце бьется, как птица, и знакомая боль опаляет мне грудь: перед алтарем преклонил колени тот самый серый монах, что преследовал меня в Камноре. Он почтительно склонил голову, его лицо полностью сокрыто под капюшоном, руки сложены в молитвенном жесте, а пальцы сжимают полированные деревянные четки, на которых раскачивается крест с распятым в бесконечной немой муке Иисусом Христом с терновым венцом на голове.
Я медленно – такое уж у меня сегодня настроение – подхожу к призрачному монаху, словно он хищный и опасный зверь, и осторожно опускаюсь на колени перед алтарем рядом с ним. От него веет холодом; несмотря на бесчисленные мои одежды, я чувствую себя так, будто бреду зимой по сугробам совсем нагая, потерянная для всего мира. Так что я просто соглашаюсь с тем, что он находится в моих покоях, и даже не пытаюсь кричать, прятаться или бежать от него прочь.
– Неужели я испила смерти? – впервые обращаюсь я к нему слабым, дрожащим голосом, напоминающим звуки лютни в руках взволнованного менестреля.
Я ставлю пузырек со снадобьем на алтарь, как подношение. Он сияет и переливается в свете свечей, будто в содержащемся в нем зелье, вопреки здравому смыслу, раскаленные угольки мерцают красными огоньками. Но монах не отвечает, он продолжает молиться, как будто не слышит или не хочет замечать женщину, преклонившую колени рядом с ним.
– Кем ты был при жизни? – спрашиваю я, но он по-прежнему даже не смотрит в мою сторону. – Как тебя звали? Боролся ли ты с плотскими желаниями, одолевающими каждого мужчину? Или же тебе нравилось жить в уединении монастыря? Сам ли ты решил избрать такой путь? Обрел ли покой? Был ли счастлив? Или тебе пришлось побороться за то, чтобы сдержать данную тобой клятву? Боролся ли ты с собой всю свою жизнь или же сразу смирился и доверился судьбе? Достиг ли ты успеха в жизни или потерпел неудачу, как я? Ведь не просто так ты, став духом, продолжаешь ходить по бренной земле. Это – твое наказание за тяжкий грех? Быть может, ты полюбил монахиню, или знатную даму, или молодую крестьянку и посеял свое семя в ее утробе? И вас поймали, когда вы пытались сбежать во Францию, чтобы начать там новую жизнь? Слуги рассказывают всякие безумные истории, даже не знаю, можно ли им верить… А может, ты сделал нечто настолько ужасное, настолько непростительное, что врата рая закрыты для тебя и дух твой обречен скитаться по земле вечно? И грех твой никогда не будет отпущен и не позволят тебе его искупить, и ты так и не обретешь покой?
Но призрачный серый монах так и не доверил мне своей тайны – увлеченный молитвами, он не обращал на меня никакого внимания, но меня это больше не беспокоило.
– Королева хочет моего мужа, а он – хочет заполучить королеву, чтобы надеть золотую корону и называться Робертом I, королем Англии. Лишь моя жизнь стоит на пути исполнения всех их желаний, – внезапно признаюсь ему я. – И это – не досужие сплетни, а факты, о которых знает вся Англия, и лишь те, кто пытаются быть добрыми со мной и хотят утешить меня, лгут, говорят, что это не так.