— Слушай, Чарли! Ты как… с тобой все в порядке? — ни с того ни с сего спросила Принцесса, заглядывая мне в глаза.
— Да, а что?
— Вид у тебя какой-то кислый. Смотри, того и гляди стошнит! — забеспокоилась Принцесса. Что и говорить, у человека, проработавшего в баре более тридцати лет, глаз наметан, — того, кого должно вот-вот вывернуть наизнанку, он определяет безошибочно…
Глава 8
— Мы не могли вот так просто взять и убить его, поэтому мы тщательно планировали покушение на него. — Серж Френкель продолжал сидеть, низко склонившись над письменным столом, внимательно рассматривая через увеличительное стекло марки на каком-то конверте. Затем он перевернул его и также скрупулезно, миллиметр за миллиметром стал исследовать франкировочные знаки. — Да, мы со всей серьезностью планировали это покушение, — продолжил он. Потерев уставшие от перенапряжения глаза обеими руками, он протянул мне этот конверт со словами: — Взгляни-ка на штемпель! Тебе он о чем-нибудь говорит?
Слегка склонившись над столом так, чтобы не задеть разложенные на нем пинцет и небольшую флюоресцентную лампу, которой он пользовался для выявления разного рода подчисток и подделок на бумагах, я тоже стал пристально рассматривать конверт. Хотя штемпель был сделан небрежно, но на одной из его сторон все же можно было разобрать некоторые буквы.
— Это штемпель почтового отделения на Варик-стрит, так?
— Правильно. А как насчет указанной на нем даты?
— Кажется, 1930-й…
— Да, вероятнее всего, — подтвердил он мою догадку. Затем забрал конверт обратно, осторожно касаясь его лишь самыми кончиками пальцев. Это был солидных размеров конверт из кремовой бумаги с тремя крупными американскими марками и броским штемпелем, гласящим: «Первый европейский авиарейс „Пан-Америкэн“. „Граф Цеппелин“».
— Что, очень ценная вещь? — спросил я.
Он аккуратно вложил свой конверт в пластиковый пакет и убрал его в большой альбом, битком набитый такими же реликвиями.
— Лишь для тех, кто хочет их иметь! — торжественно произнес он и без всякой причины продолжил: — Да, мы намеревались устранить Клода-адвоката. Это было в 1947 году. Тогда он выступал со свидетельскими показаниями в одном из судов в Гамбурге. Пина узнала об этом из сообщений парижских газет.
— Но вы так ничего и не предприняли?
— Не совсем так… Наша злость, наша обида происходили от естественного неприятия предательства как такового. Но в действительности Клод никакого предательства не совершал! Он был настоящим немцем и выдавал себя за француза лишь с тем, чтобы содействовать борьбе, которую вела его родина…
— Оставьте, пожалуйста! Это пустая софистика! — не удержался я.
— Подожди! Ты не припоминаешь того акцента, с которым он говорил, когда мы были вместе?
— Он неоднократно говаривал, что прибыл с севера Франции.
— По-твоему выходит, что мы нигде никогда не бывали и заметить в нем боша просто не могли, так, что ли?
— Да, у нас не было возможности разъезжать по всей стране и сравнивать где кто как говорит! Правда, за исключением одного человека — Мариуса. Только он мог провести такое сравнение. Впрочем, именно это обстоятельство, видимо, и предопределило его судьбу.
— Я тоже так считаю, — негромко произнес Френкель. — Но заметь, что и жизнь самого Клода, пока он находился среди нас, тоже постоянно висела на волоске. Ты хоть раз задумывался над этим?
— Только те люди были нашими людьми, Серж! Я говорю о тех людях, которые погибали в ужасных муках в нацистских лагерях смерти. Могу ли я после этого воспринимать ваш рационализм и вашу логику? Нет, никогда! И я полагаю, что вам лучше оставить это ненужное всепрощенчество и перестать играть роль набожного…
— …иудея. Ты это имеешь в виду?
— Я не знаю, что я имею в виду! — вспылил я, выведенный из равновесия его фразой.
— Успокойся, Чарльз! Эта горячность не в твоем характере. Ты ведь всегда рассуждал спокойно и основательно. Без тебя мы непременно бы кинулись в партизанщину, вместо того чтобы тихо и незаметно создавать мощную подпольную сеть, которая успешно действовала до самого последнего дня войны. — Вскинув голову, он испытующе посмотрел мне в глаза и спросил: — Теперь ты считаешь, что мы действовали неверно и все это было не так как нужно?
Я не стал отвечать на его вопрос. Взяв со стола несколько его драгоценных конвертов, я принялся их сосредоточенно рассматривать.
— Выходит, мы сражались не с тем противником? — уже как бы спрашивая самого себя, продолжал Серж Френкель. — Ну и пусть!.. Все это уже в далеком прошлом, и войны больше нет. Сейчас меня больше интересует, чем торгует твой дружок, Шемпион, со своими арабами.
— Оружием, вы это имеете в виду?
— А разве я упоминал об оружии? — с напускным недоумением переспросил меня он. В окне за его спиной был виден прекрасный вид старой Ниццы. Полуденное солнце медленно шло на закат, заливая своими багряными струями черепичные крыши домов.
— А ведь это вы воссоздали нашу бывшую разведсеть, не так ли? — спросил я, стараясь несколько изменить тему разговора.
Вместо ответа на мой вопрос он показал пальцем на необычно большую, замысловатой формы лампу, которая занимала значительную часть дивана, на котором я и располагался.
— Это отличная инфракрасная лампа. Мне частенько приходится ею пользоваться, так как нынешняя погода дурно влияет на мой артрит. Если она тебе мешает, то отодвинь ее в сторону! — произнес Френкель, как если бы мой вопрос вообще его не касался.
Такой слишком резкий поворот в нашем разговоре меня совсем не устраивал, и я, так же не обращая внимания на его слова, продолжил:
— Я говорю о сети «Герника», Серж! — Он по-прежнему смотрел на меня ничего не понимающими глазами и молчал. Как ни странно, но все намеки, недосказанности этого разговора «глухих» только теперь начали выстраиваться в моем сознании в единую и цельную систему доводов и заключений. — Так вы вновь взялись играть в шпионов ради денег или потому, что все так сильно ненавидели Шемпиона? Ну скажите же мне, в чем причина, почему? — напрямую спросил я его.
Серж Френкель не стал ничего отрицать. Хотя его молчание и не доказывало того, что я прав в своих догадках. Ведь он был тем человеком, который отнюдь не стремился безоглядно расставлять все точки над «и», тем более когда однозначный ответ может обернуться серьезными неприятностями.
— Любознательность, даже чрезмерная любознательность не является чем-то противозаконным, Чарльз! Тем более здесь, во Франции, — уклончиво ответил Френкель.
— Я виделся сегодня с Шемпионом, — сказал я, намереваясь перейти к более конкретному разговору.
— Я знаю об этом… Вы были в «Херрен Клэб».
В его словах название этого клуба прозвучало как злая насмешка. Не потому, что оно как-то негативно характеризовало сам этот клуб или же его членов, а потому, что оно создавало своего рода имидж неуемного потребителя, потребителя всего и вся. Тут тебе и сияющие «мерседесы», молчаливые шоферы, каракулевые воротники, приятный запах гаванских сигар… До этого я никогда не замечал, насколько хорошо Шемпион вписывался в эту обстановку.
— Так вы присматриваете за ним?
Серж Френкель взял со стола еще какой-то конверт, аккуратно извлек его из прозрачного пластикового пакета и сказал:
— Я послал его одному заказчику еще в прошлом месяце, а он заявил, что этот конверт слишком потрепан и не годится для его коллекции. Сегодня он вернулся ко мне уже от другого заказчика, который на этот раз посчитал, что он слишком хорошо выглядит, чтобы быть подлинным! — Он улыбнулся своей неизменной улыбкой и взглянул на меня, как бы пытаясь убедиться в том, что я по достоинству оцениваю его шутку.
— Да-а… — ответил я, только чтобы показать, что я слушаю.
— В 1847 году этот конверт отправился морем с Маврикия в Бордо. В Южной Ирландии на нем была поставлена соответствующая печать. В Дублине на обратной стороне поставили еще одну марку. А прежде чем он наконец попал в Бордо, в Лондоне и в Болонье на него приклеили еще по одной марке. — Френкель поднес его поближе к настольной лампе. Это был невзрачный клочок желтоватой бумаги, сложенный и склеенный таким образом, что из него получался простой пакетик, на котором был написан адрес. Вся же его обратная сторона представляла из себя целую мешанину из марок и штемпелей, с какими-то названиями и числами.
Серж многозначительно взглянул на меня.
— Так твой клиент считает, что он фальшивый? — спросил я.
— Он считает, что водяные знаки на бумаге не соответствуют вот этой дате. Да и сама марка, поставленная в Дублине, у него тоже вызывает сомнения.
— А что вы сами думаете по этому поводу? — возможно вежливее поинтересовался я.
