— Ха, а зачем раскрывать ему все намерения? Просто могли сказать — хотят увести кое-что у богатого мужа, а ему за это вещь Фаберже, или деньги, или и то и другое. А про смерть визажист мог вообще не узнать. Или, допустим, узнал, догадался — в чем он участвовал, ну и что, сиди теперь и молчи.
Предположение без фактов — что с ним делать?
И не клеится здесь визажист, чисто психологически не клеится.
Нет.
Плохо еще, что Лешка оборвал зародившуюся у меня цепочку, пошедшую совсем в другом направлении.
А она стала формироваться методом исключения… восстанавливать надо теперь.
И «клей»… вот опять побежала цепочка.
Клей на кнопках, паста от шариковой ручки — да-да-да, есть цепочка.
Алексей укрепляет свою гипотезу рассуждением об упадке нравов, о легкости, с которой люди сейчас идут на убийство… мне фигня эта совсем не нужна…
Не надо спрашивать у него телефон — он записан и у меня, хотя надежда, что человек в половине одиннадцатого еще дома, не очень большая.
А главное, я уверен почти, что знаю звено финальное, которое — «клей».
Но только — обязательно нужно заполнить в цепи промежуток.
— Леш, звякни визажисту, пусть опишет ту самую девицу.
— Если она реально была.
— Ну всё равно, послушаем что скажет.
…
Сейчас вводить Алексея в курс дела — только себе мешать.
И пока он разговаривает, я придумываю правильный ход.
Леша, коротко очень переговорив, положил трубку.
— Ну что он?
— Яркая девица с кавказской примесью, волосы пышные твердые — интересные для работы, лет двадцати с небольшим, что-нибудь.
— Н-да. Знаешь, знобит меня слегка и носоглотка раздражена. Схожу в аптеку.
— А в наш медпункт?
— Лучше импортный аспирин куплю, растворимый. А ты пока свяжись с экспертами — что там у них с анализом на метил, когда результаты будут?
И отваливаю в кабинет Михалыча делать нужные звонки.
Возвращаюсь минут через сорок.
Лешка с возмущением сообщает, что гады-эксперты еще не приступали — у них, видите ли, не закончена более важная работа.
Еще ему пришла одна идейка, вслед той основной…
— Подожди, у меня тоже, пока гулял, кое-что образовалось, а по дороге зашел в кабинет Михалыча и три интересных звонка сделал.
— Кому?
— Сперва про другое. Когда я на отпечатки через монокуляр смотрел, они видны просто отлично, рельефно даже видны. И это благодаря клейкому слою. Твое предположение — клей от испачканного пальца — не годится, так как слой есть на всех кнопках, то есть и на тех, которые палец не нажимал.
— Нанесли для определения кнопок шифра?
— Молодец, в корень зришь.
— Блин… но тогда моя гипотеза отъезжает. Ну, а дальше?
— Дальше: кто мог заблаговременно нанести клейкий слой — тонкий, и нанести его аккуратно, чтобы почти не чувствовался? Только двое, Алла и сын, согласен?
— Дима, магнитофон!
— Я и позвонил их приятелю с телевидения. Во-первых, взял у него телефоны того третьего, помнишь?
— Который главный, кто мог помочь?
— Да. Но еще спросил: как к нему обратился звонивший — он же только обратился и передал девушке трубку. Человек вспомнил, тот начал словами «Привет старик…», потом — что есть проблема, про нее подруга лучше расскажет.
— Ну, дальше!
— Достал по рабочему телефону этого третьего-главного.
— Не звонили они ему, да?
— В тот вечер и не могли дозвониться — он был в гостях. Но не позвонили в следующие дни — вот что главное! То есть у них, чтобы отметиться, было два или больше вариантов звонков с одним и тем же магнитофонным началом.
Лешка произнес непубличное и сокрушенно добавил:
— А я, идиот, с этой своей гипотезой!
— Не переживай, ты ей меня подтолкнул.
— Как?
— Не клеился к этой истории визажист, «клеиться», «клей» — ну и побежала у меня вся цепочка. Странная штука — мозг. Я в следующей жизни в психологи пойду.
— Эх, а я… как Остап Бендер, в управдомы…
Собрался снова утешить, но Лешка продумал дальше:
— Дим, кнопки… цифры он знал, но комбинаций-то из них до хрена!
— А вот и не до хрена. Хотя мыслишь ты опять совершенно правильно — и преступник должен был заранее так подумать.
— Ну и?
— И позвонил я своему однокласснику, который в аспирантуре сейчас в МГУ на мехмате. Всего этих комбинаций, Лёша, сто двадцать четыре. Даже если набирать пять комбинаций в минуту, управиться можно за полчаса. Но если отбросить комбинации, где какая-то цифра повторяется два или более раз, таких комбинаций всего двадцать четыре.
— Погоди, у нас ведь тот самый случай?
— Именно.
— Повезло же ему!
— Только нам с тобой повезло не очень. Как доказывать всё это будем?
Скоро мы, впрочем, пришли к естественной мысли, что даже при наличии доказательств ходу дела против сына своей приятельницы Моков безусловно не даст.
— И даже, Лёш, излагать ему эту версию нельзя. Получится, мы в угол его загоняем.
— А может, наоборот, лучше, если он ее этой Алле озвучит и та угомонится?
— Не лучше. Ну, представь, что тебе подчиненные вдруг такую отвратную информацию преподносят. Как ты отреагируешь?.. Как минимум запишешь их в дураки.
— Выходит тогда, это мы загнаны в угол — и сами себя загнали. Что делать?.. Дим, а Чернышевский чего говорил?
— Чего-чего… говорил, со старшими товарищами посоветоваться надо.
— Во, с Аркадий Николаевичем!
Вообще-то я имел в виду отца и брата, и Лешка поймал мое удивление:
— Дим, он неформал, понимаешь?
— Ну и что?
— Не знаю, но носом чую. И чем мы рискуем?
Вечером, вернувшись в контору, я скажу Алексею, что у него гениальный нюх.
Но еще не вечер.
За окном только намечаются ранние сумерки, я сижу в кабинете Аркадия и досказываю нашу историю.
Меня радует интерес этого умного, опытного человека, а интерес проявился почти в самом начале.
И как дело дошло до девчонки, он позвонил кому-то из «своих», чтобы пробили ее по базе там, на Лубянке.
Вот, я договариваю последние слова, а глаза напротив превращаются в веселые щелочки.
— Эх, Дмитрий, взял бы вас прямо завтра своим заместителем! И Алексею бы хорошее место нашел.
Я отшучиваюсь.
Спрашиваю — как он оценивает это дело.
— Не скажу, что на все сто процентов, но на девяносто — оно в наших руках.
Удивлен, конечно, и жду разъяснений.
Нам приносят сваренный кофе, с ароматными струйками пара от поверхности чашек.
И пока я накладываю сахар в свою, Аркадий отвечает на звонок телефона…
Кладет трубку, чем-то очень довольный.
— А теперь, могу смело сказать, не на девяносто, а на все сто процентов. И по рюмочке, Дмитрий, по такому случаю — обязательно!
…
Девица не числилась в нашей базе данных, но в базе Лубянки она «состояла».
Двадцать два года, в неполные восемнадцать приехала сюда из Белоруссии вслед за старшей сестрой, которая уже занималась проституцией в Хаммер-центре на Пресне. Место, в то советское время, было закрытое, назначалось для зарубежных офисов и гостиничного проживания иностранцев. Валюта там просто гуляла, ей расплачивались (в том числе официально) в магазинах, барах и ресторанах, а закрытое было в том смысле, что без постоянного или разового пропуска туда не войдешь. Заведение находилось полностью под контролем КГБ и проститутки, разумеется, тоже. «Барышни» спокойно занимались главной своей работой, однако с обязанностью выполнять иногда услуги для главной конторы страны: могли использоваться для компромата семейных «западников» с целью последующей вербовки, случалось что-то и посерьезней, о чем, впрочем, не в моей компетенции говорить.
— Теперь она снимает однокомнатную квартиру и занимается, судя по всему, тем же самым. А дальше, Дмитрий, всё элементарно: вопрос только в сумме, за которую она сдаст этого парня — одного из своих клиентов, всего лишь.
«Сумма… а кто будет платить, — завертелось у меня в голове, — не мать же преступника? Про что тогда речь?»
Но прозвучало не менее странное:
— Думаю, за пятьдесят тысяч баксов она сломается сразу. Возможно, что и за меньшие деньги, но я бы не стал экономить.
Слово «экономить» совсем расстроило, и даже мелькнула мысль об умственном во мне непорядке.
А мой добрый хозяин продолжал в том же духе:
— Шестьсот тысяч компаньону вернем за вычетом десяти процентов — ниже сейчас не бывает, кто-то и пятнадцать бы вычел. — И ожидая в моем лице подтверждения, добавил: — А с мамашей за минусом тех шестисот тысяч на фифти-фифти, брыкаться особо не будет. …Вы, что, сомневаетесь, Дмитрий?
Я изобразил небольшое раздумье, чтобы мысль дошла до конца…
И не вполне еще уверенный, что вся дошла, покивал головой.
— Теперь, что касается вашей доли…
