— Я иду смотреть снизу.
— Я — нет, привыкла, что сверху лучше видно.
Лошади вышли на турф. Мария помчалась вниз, к сетке ограды. Я вернулась на своё кресло, одним глазом глядя в бинокль, а другим просто так. Флоренция скакала под номером шесть, то есть последней. На неё ставили много, хотя первым фаворитом был Кальмар Липецкого, что мне показалось верхом глупости, потому что Липецкий на двухлетках никогда не скакал, а у Сарновского был прямо-таки нечеловеческий навык жалеть и не пущать лошадь-дебютантку.
— О ней сплетни разлетелись, как эпидемия чумы, — сказал Метя, который вдруг оказался возле меня. — Где Мэри?.. А, вот она, вижу. Как ты себя чувствуешь?
— Очень хорошо! — удивилась я. — Если, конечно, не считать того, что очень волнуюсь. А в чем дело?
— Да нет, ничего, просто я очень беспокоюсь насчёт этих твоих червячков в котлете. Но если у тебя пока симптомов нет, ничего страшного — подождём. С этим Кальмаром должно быть что-то необычное, до меня по сарафанному радио дошла всякая информация, что он хочет Флоренцию обскакать. Какие-то там секретные поводы…
— Пусть заткнётся, — буркнула я с непоколебимой уверенностью. — Пробкой, затычкой, хоть сеном…
— Сеном ему удобнее всего будет… Все лошади по очереди прошли через выход, открывшийся, когда сняли одну жёрдочку. Вприскочку, иногда боком, как это с двухлетками бывает, но все-таки прошли. Флоренция же — нет. Она спокойно развернулась и без разбега, с места, одним лёгким толчком задних ног, перелетела над жердью рядом с выходом.
— Гос-с-споди!!! — простонали мы с Мстей в один голос.
Почти собственной кожей я ощутила, как взмок от переживаний Осика. Я выглянула и посмотрела в сторону жокейской раздевалки. Моника с Агатой Вонгровской стояли там и глядели на турф так напряжённо, что у них из глаз прямо-таки искры сыпались.
— Слушай, она что, чокнутая?! — в ужасе вопросил меня Юрек.
— Отстань. Ей нравится прыгать. Я старалась не слушать болтовни вокруг, чтобы не жечь понапрасну нервные клетки, но почувствовала к пани Аде прилив нежности, потому что только она откликнулась должным образом.
— Какая она очаровательная! — воскликнула пани Ада с восторгом и восхищением.
— Вы тоже очаровательная, — немедленно ответила я. — Единственный человек, который правильно смотрит на мир…
В страшном напряжении я ждала начала скачки. Стартовые боксы поставили аккурат так, что через молодую листву я видела масть лошадей. Не столько даже масть лошадей, сколько цвета жокеев. Флоренция все ещё виляла задом, приплясывала и все время норовила сунуться в стартовый бокс. Зигмусь Осика отчаянно держал её, я видела, как он наклонялся, трепал её по холке, что-то шептал на ухо. Наконец в машину вошли все. Флоренцию впустили последней, но она не мешкала ни секунды.
— Пошли! — завопил кто-то в восторге.
— Старт, — сказал рупор совершенно бесстрастно и буднично. Экий дурак! Совсем не понимает, что тут творится! — Ведёт Флоренция, второй — Кальмар…
Сразу поднялся шум и крик. Флоренция пулей вылетела из стартовой машины, у неё было последнее место, но она мгновенно успела влететь в кучу. Сарновский гениально стартовал, я никогда не сомневалась, что он это умеет, и теперь он подтвердил моё мнение, оказавшись сразу за Флоренцией.
— Не впишется!… — дико завыл рядом со мной Юрек.
У меня перехватило не только дыхание, а вообще все, что можно. Я слишком много навидалась таких вещей, чтобы ещё сомневаться. Флоренция в бешеном темпе шла на поворот, она обязательно потеряет бровку, а не то ещё и врежется в сетку ограды… Иисусе Христе, я же своими глазами видела когда-то, как Яселька тормозила почти на трибунах. Ка-ра-ул!!!
Бинокль я едва не вбила себе в череп. Не веря собственным глазам, а тем более оптическим приборам, я смотрела, что делает эта невероятная кобыла. Она вошла в поворот первой, чуть опережая остальных, наклонилась набок, как мотоцикл на гравии, почти легла на бок и, совершенно не меняя темпа, взяла вираж! Причём совершенно не изменила расстояния между собой и барьером, словно была к нему привязана невидимой верёвочкой! Сарновский показал большой класс, придержал лошадь, вписался в поворот и не потерял ни секунды. Других лошадей в этой скачке могло просто не быть. Народ безумствовал, толпа ревела. Может, и глупые они, и слепые, но талант лошади и жокея заметить умеют.
Флоренция вышла на прямую, вернулась в вертикальное положение, махнула хвостом и выстрелила вперёд. Зигмусь Осика перестал её сдерживать и пустил мчаться, как некогда Мачеяк — Диксиленда. Сарновский давал шпоры Кальмару и шёл всего в двух корпусах позади Флоренции. С каждой долей секунды Флоренция уходила от него, уже видно было, что происходит, она шла к финишу радостно, с фантазией, с явным удовольствием и без малейшего усилия. Она опережала остальных на шесть корпусов.
Не исключено, что я колотила Юрека биноклем по голове.
— На тебе!.. — визжала я в восторге. — На тебе!.. Я же говорила!!!
— Давай, Флоренция! — похрюкивал восхищённый Мстя, хотя скачка уже финишировала. — Давай, Флоренция!! Давай, Флоренция…
— Останови-ка пластинку, — усмирил его пан Рысь.
Флоренция позволила себя остановить на противоположной прямой и коротким галопом вернулась к проходу. Перед самой судейской вышкой она тряхнула головой, развернулась, перескочила через барьерчик к середине турфа, развернулась ещё раз, прыгнула обратно и, радостно приплясывая, согласилась идти в конюшню.
— Ты была права, — сказал Юрек, потирая темя. — Я рискнул, поставил только на нёс, и оказалось, что правильно…
Перед следующей скачкой появилась Моника Гонсовская, сияющая и счастливая.
— Ничего не поделаешь, это удовольствие придётся ей доставить, — сказала она без всякого вступления. — Вы сами видели, у меня не хватает духу ей запрещать и вообще… Если Агате штраф влепят, я за неё заплачу. Ей нравится прыгать, Флоренции то есть, а не Агате, так пусть знает, что после выигранной скачки может попрыгать. Но вы видели, как она финишировала?! Вы ведь смотрели, правда? Как она вошла в бокс! Теперь поскачет только через две недели, а могла бы хоть завтра…
Триумф был полный и абсолютный. Моё моральное удовлетворение достигло таких размеров, что я даже не обратила внимания на то, на кого и сколько ставят. Я выиграла последовательность с Флоренцией, потому что ставила на неё во всех сочетаниях, угадала триплет, весьма скромный, потому что перед Флоренцией пришли одни фавориты, после чего проиграла следующий триплет и квинту, потому что Марокко не пришёл первым. Что-то с ним случилось, потом я узнала от Моники, что именно: разумеется, снотворное. Потрясающий жеребец, мчался как следует почти всю дистанцию и ослабел только у финиша. Он стал вторым, и ведь не было повода его дисквалифицировать, разве что у комиссии хватило бы духу мыслить смело. Увы… Молодая девушка-жокей, Яжиняк, уезжала с турфа со слезами на глазах, тем более что из публики в её адрес летели различные колкости и издевательства. Оказалось, что народ наш прозрел только во время скачки с Флоренцией. Потом ослеп по новой…
Теперь торжествовал Юрек, который предчувствовал, что будет что-то не то, и свою склонность к соглашательству преодолел к четвёртой скачке. В пятой он не остановился на Марокко, поставил на трех разных лошадей и угадал. Триплет от ста двадцати тысяч подпрыгнул до двух миллионов.
— И квинта у меня получилась, — гордо сказал он.
— Она будет ненамного выше, — загасила я его радость, поскольку зачем ему лишние разочарования в жизни? — Все деньги тут делает Фагот, потому что все ставки опирались на Марокко. Может, миллиона три дадут, но на большее не рассчитывай.
— Лучше три миллиона, чем ничего… Дали три двести. Разбогатеть я не успела, потому что за последовательность с Марокко заплатили гроши. Мне было все равно, счастье от победы Флоренции меня переполняло, и его ничто не могло затмить.
— Ты права, — сказала Мария, проиграв на Марокко, как и весь ипподром. — Я тоже теперь буду ставить только на одну Флоренцию.
* * *
Зигмусь Осика вышел из конюшни после целого дня работы и опёрся локтями на створку ворот. Он вздохнул, оглядел небо и землю, посмотрел в сторону и вдруг заметил какого-то типа, который точно так же положил локти на другую створку.
Зигмусь его знал. Это был некий Ворощак, который работал главным образом на разгрузке-погрузке. Благодаря редкостной физической силе Ворощак был очень хорош в своём деле, он грузил все на все без малейшего притом усилия. Солому из денников, которая пользовалась спросом при разведении шампиньонов, сено в любом виде, мешки овса, без малого живую лошадь мог бы поднять на руках. Но к лошадям его вообще-то старались не допускать, потому что характер у него был весьма несообразный. Лошади его единодушно не любили. От него вечно несло перегаром, хотя вёл он себя как трезвый и одинаково относился к живым и неживым объектам. Ему было совершенно все равно, что поддеть на вилы: копну сена или живого человека.
