– это или метафора умственного состояния Антония, или совершенно жалкое оправдание. Наконец его водные замки пошли вперед, но у них была такая нехватка экипажа, что никак не удавалось набрать таранную скорость.
Схватка казалась равной, но дух Антония был внезапно подорван. По необъяснимым причинам 60 кораблей Клеопатры, подняв паруса, покинули бой и ушли в открытое море. Враги глядели на это с изумлением. А говоря про Антония, Плутарх вспомнил шутку, что душа влюбленного живет в чужом теле. Стоило ему заметить, что Клеопатра уплывает, как он потерял интерес к сражению; он потерял интерес ко всему.
Оставив бой, он погнался за Клеопатрой. Она узнала его паруса, и Антония приняли на борт, но три дня он не мог сказать ничего ни Клеопатре, ни кому-либо еще. Антоний сидел на носу, охватив голову руками.
Через год и Антоний и Клеопатра были мертвы, он наложил на себя руки, ее укусил аспид.
Останься Антоний с Октавией, он со временем почти наверняка возглавил бы некоего вида восточную империю. Возможно, нашлось бы дело и для детей его и Клеопатры.
Не теряй он головы, он ни в коем случае не взял бы к Акцию чужеземную царицу. Он не восстановил бы против себя все Римское государство. Ведь 700 сенаторов отправились на сражение с Октавианом, чтобы показать верность его делу.
Спустя тысячелетия мы вспоминаем Антония как выдающийся пример человека, потерявшего все ради любви. Он стал опахалом, утолявшим жар страсти египтянки. Октавиан добивался, чтобы мы помнили его именно таким.
Когда мы с семьей бродили вблизи места сражения при Акции, мы вышли к остаткам Никополя, который когда-то был большим городом. Его построил Октавиан в память своей победы. Теперь там не было никого, кроме пастуха со стадом коз. Я пытался разыскать читаемые надписи, какой-либо мемориал в память тех событий, но не нашел ничего. Были только заросли ежевики, ящерицы и огромные загадочные острова из краснокирпичной кладки, покрытые ползучими растениями. Они возвышались над мысом, словно забытые камбоджийские храмы.
Ничто вокруг не говорило, кто и когда застроил это место. Погрузившись в гиббоновские размышления, я сел и задумался, помимо прочего, об относительном долговечии великой литературы и великих зданий.
По крайней мере четыре знаменитых латинских поэта, жившие во время Октавиана – или Августа, как он стал называться, – восславили сражение при Акции. Их труды, хорошо сохранившись, пережили город победы. Ошеломительно и то, что все они придерживались одной точки зрения.
Все они, так или иначе, – произведения августовской пропаганды. В каждом из них упоминается египетская царица, но имя Клеопатра буквально непроизносимо, оно всюду опущено.
А трое из поэтов – Гораций, Вергилий и Проперций – утверждают, что в этой женщине и ее власти над Антонием было что-то постыдное. Она окружена отвратительными морщинистыми евнухами, говорит Гораций в своем девятом эподе, а в оде 37 из книги I поэт, видимо, уверяет, что свита Клеопатры страдает от половых болезней и извращений.
Вергилий находит немыслимым, чтобы у римского полководца была – о, нечестье! – жена-египтянка[25]. Он описывает, как эта женщина играет на систре, диковинном музыкальном инструменте, в то время как псоглавый Анубис и другие странные египетские боги противостоят римским божествам. А Проперций выбирает схожие слова: «Римские копья – о, позор! – были схвачены рукой женщины» [26].
Эти три римских поэта писали на все большем удалении от самого сражения: Гораций в том же десятилетии, Вергилий – в следующем, а Проперций – спустя еще десять лет. Но все они согласны с эпохальным значением этого события.
«Ладони мира ударили одна о другую», – говорит Проперций, что может быть, а может и не быть отсылкой к географии места сражения. Гораций заявляет, что после смерти царицы они могут в первый раз выпить цекубского вина. А Вергилий пишет подхалимские строки, как Август, стоя на высокой корме, вступает в сражение, ведя сенат, народ и богов Рима.
Двойное пламя объемлет его чело, говорит Вергилий, а над головой появляется звезда его отца Юлия.
Что же такое, можете сказать вы себе, читая все это. Двойное пламя? Звезда над головой? Ведь эти три поэта относятся к числу самых искусных и наделенных самым богатым воображением за всю историю западной литературы. Почему они опускаются до такого шовинизма? Откуда эта грубая ксенофобия?
На первый взгляд, несколько странно, что у них столь яростное неприятие чужеродности Клеопатры. Египет не был страной, неизвестной Риму. Вергилий поднимает шум из-за Анубиса, но культ Исиды уже хорошо обосновался в римском мире. Все трое раздражаются и пыхтят из-за оскорбительной и позорной привязанности Антония к жене-египтянке, Aegyptia coniunx, по выражению Вергилия. Но подождите минутку.
Как же быть с Юлием Цезарем, чья звезда появилась над головой его приемного сына? Разве он сам не увлекся египетской царицей? Разумеется, да. И в любом случае она была не египтянкой, но гречанкой, а Рим был полон греков.
Так отчего же эта паника из-за угрозы морали? Мы имеем дело с одной из тех ключевых причин, по которым Август был так важен для создания нашей европейской культуры. Август первым понял роль великой литературы в формировании общественного мнения. С помощью Мецената, главного покровителя искусств, он собрал вокруг себя самых талантливых и влиятельных поэтов, которых когда-либо видел мир.
Эти поэты выражали и распространяли единое политическое сознание. На протяжении двух последующих тысячелетий они были неотъемлемой частью общей европейской культуры.
Но в течение четырех веков Римской империи их влияние было еще больше. Они предоставили общую литературную программу, выработали единое отношение к империи. На востоке, где в основном говорили по-гречески, любой человек с образованием или положением знал Гомера. Но где бы ни говорили по-латыни – а эта территория была огромна, она включала и восток, и запад, – на протяжении веков дети воспитывались на «Энеиде» Вергилия, поэме, чьей открыто признанной целью было восславить Рим и заодно Августа.
Не только низкопоклонство заставляет поэтов Августа говорить об императоре с таким пиететом. Гораций, замечая, что солнце ласковей светит и воздух благоуханней, когда нами правит Цезарь (то есть Август), не был совершенно неискренним, и, возможно, не лицемерил вовсе[27].
Мы никогда не должны забывать влияние, которое оказал на воображение этих людей предшествовавший век. Со времен Суллы улицы Рима буквально истекали кровью, а поскольку методы убийства были довольно примитивными, римская смерть сопровождалась обилием крови.
Когда Октавиан и другие триумвиры организовали проскрипции в 43 году до н. э., они убили 130 сенаторов и 3 тысячи всадников. Представьте ужас их семей и страх в домах тех, кого пощадили. В пересчете на душу населения проскрипции были смертоноснее, чем Французская революция. Вообразите, что вы причислены к камбоджийской буржуазии
