9. Под конец он командовал войском в большом сражении при Мантинее, доблестно тесня противника, пока лакедемоняне не узнали его в лицо. Полагая, что спасение их родины зависит от гибели этого единственного человека, все свои силы бросили они на него одного. После жаркой сечи, унесшей многие жизни, в которой сам Эпаминонд бился с великой отвагой, они отступили лишь тогда, когда увидели, что он упал, пораженный издали дротом. Несчастье это несколько обескуражило беотян, однако они не прекратили сражения до тех пор, пока не опрокинули и не разгромили врага. А Эпаминонд, понимавший, что рана его смертельна и что он умрет тотчас, как выдернет из тела застрявший в нем наконечник дрота, терпел до той поры, пока ему не сообщили о победе беотян. Услышав весть, он сказал: «Во время пришел мой конец — умираю непобедимым» — и, выдернув вслед за тем дрот, тотчас испустил дух[160].
10. Он никогда не был женат[161]. Однажды Пелопид, имевший дурного сына, упрекал его за это, говоря, что он плохо заботится о родине, если не рождает детей, но Эпаминонд ответил: «Смотри, как бы ты не позаботился еще хуже, оставляя после себя такого отпрыска. А у меня не может быть недостатка в потомстве, ибо вместо дочери я оставлю после себя победу при Левктре — не только более долговечную, чем я, но, несомненно, бессмертную».
А когда изгнанники во главе с Пелопидом захватили Фивы и прогнали из крепости лакедемонский гарнизон, Эпаминонд, не желавший ни защищать дурных людей, ни сражаться против них — из опасения обагрить руки кровью сограждан, сидел дома до тех пор, пока продолжалась междоусобная резня. Любая победа в гражданской войне представлялась ему злосчастной. Но как только началась битва с лакедемонянами у Кадмеи, тот же Эпаминонд встал в первые ряды[162]. Завершая рассказ о его добродетелях и жизни, добавляю еще только одно — с чем соглашаются все: до рождения Эпаминонда и после его смерти Фивы постоянно подчинялись чужой власти, и напротив, пока он руководил согражданами — были главным городом всей Греции. Отсюда можно сделать вывод, что один человек значил больше, чем целое государство[163].
XVI. Пелопид
1. Пелопид, фиванец, известный скорее историкам, чем широкой публике. Не знаю даже, как и приступить мне к рассказу о его доблестях, поскольку есть опасение, что, увлекшись изложением его подвигов, я окажусь не автором жизнеописания, а составителем исторического сочинения. Если же я коснусь лишь основных событий то люди, мало сведущие в греческой истории, не смогут, пожалуй, по-настоящему оценить величие этого мужа. Итак, постараюсь по мере сил решить обе задачи, удовлетворив и взыскательного, и неискушенного читателя[164].
Лакедемонянин Фебид, направляясь с войском к Олинфу и проходя через Фивы, захватил городскую крепость, именуемую Кадмеей. Подбила его на это кучка фиванцев, державших сторону Спарты из расчета облегчить себе борьбу с враждебной партией, и действовал он без ведома властей, на свой страх и риск[165]. За этот поступок лакедемоняне отозвали его от войска и оштрафовали, но крепость, тем не менее, фиванцам не возвратили, полагая, что коль скоро вражда разгорелась, то лучше держать их в узде, чем освободить. И вообще они считали, что после поражения Афин в Пелопоннесской войне им, спартанцам, придется иметь дело с Фивами, и что один только этот город мог бы отважиться на сопротивление им. Руководствуясь таким соображением, они раздали верховные должности своим сторонникам, а вождей противной партии или казнили, или отправили в изгнание. Вместе с прочими изгнанниками лишился отечества и Пелопид, о котором я начал рассказ.
2. Почти все беженцы стеклись в Афины, — не в поисках мирной жизни, а для того, чтобы при первом же подходящем случае постараться освободить оттуда родину. И вот, сочтя, что приспело время действовать, они вместе со своими единомышленниками в Фивах назначили срок для избиения врагов и освобождения государства — это был день, когда высшие должностные лица устраивали, по обычаю, общее застолье. Нередко великие дела делаются малыми силами, но никогда еще столь малый толчок не опрокидывал такую великую мощь: ведь из числа изгнанников объединились всего 12 молодых людей, и вообще нашлось не больше сотни человек, ввязавшихся в столь опасное дело[166]. И вот эта-то горстка сокрушила могущество лакедемонян. Дело в том, что заговорщики пошли войной не столько на своих политических противников, сколько на спартанцев, которые были хозяевами всей Греции, и авторитет спартанской власти, поколебленный этим начинанием, вскоре после того был окончательно сокрушен в битве при Левктре. Итак, те 12 юношей во главе с Пелопидом вышли из Афин засветло, — так, чтобы добраться до Фив в сумерки. Шли они с охотничьими собаками, тащили сети и были одеты как крестьяне, чтобы не вызвать особого подозрения по дороге. Достигнув города в рассчитанное время, они зашли в дом Харона — того самого, который назначил им день и срок.
3. Здесь хочется заметить, хотя это и не относится к делу, какой бедой чревата излишняя самоуверенность. Ведь фиванским властям тотчас донесли, что в город вошли изгнанники. Они же, увлеченные вином и яствами, настолько пренебрегли этой новостью, что не потрудились даже расспросить о ней. Случилось и другое событие, еще яснее обнаружившее их безрассудство: одному из них, а именно Архину, занимавшему тогда в Фивах верховный пост, доставили письмо от Архия из Афин[167], в котором излагались все обстоятельства ухода изгнанников из города. Письмо было подано ему как раз, когда он возлежал на пиру, и он, сунув его нераспечатанным под подушку, сказал: важные дела я оставляю на завтра. Но едва настала ночь, как все эти пьяницы были перебиты изгнанниками, которых возглавлял Пелопид. Совершив это дело, они призвали народ к оружию и свободе и с помощью людей, сбежавшихся не только из города, но и со всех окрестных полей, выбили лакедемонский гарнизон из крепости, освободили родину от оков, а виновников захвата Кадмеи частью перебили, частью — изгнали.
4. В то время как происходили эти бурные события, Эпаминонд, пока шел бой с согражданами, сидел, как мы говорили выше, дома, сложа руки. Поэтому слава освобождения Фив принадлежит целиком Пелопиду, но почти все дальнейшие заслуги у них с Эпаминондом общие[168]. Так, в битве при Левктре Эпаминонд был командующим, а Пелопид возглавлял тот отборный отряд, который первым опрокинул лаконскую фалангу[169]. Участвовал он и в других его предприятиях — например, когда Эпаминонд осадил Спарту, он командовал одним из флангов, и еще ездил послом в Персию, ради скорейшего восстановления Мессены[170]. Коротко говоря, Пелопид играл в Фивах вторую роль, но при этом едва уступал Эпаминонду.
5. Вместе с тем его преследовала злая судьба. Ибо сначала — мы упоминали об этом — он жил изгнанником вдали от родины. Потом, мечтая привести Фессалию под власть фиванцев, он вел переговоры, считая себя вполне защищенным званием посла, которое считается священным по обычаю всех народов, но тиран Александр Ферский схватил его вместе с Исмением и бросил в темницу. Освободил его Эпаминонд, пошедший на Александра войной[171]. Впоследствии Пелопид никак не мог простить тому, кто нанес ему оскорбление, и потому уговорил фиванцев идти на помощь Фессалии и выгнать из нее тиранов. Получив главное командование в этой войне, он выступил в поход и, едва завидев врага, не замедлил начать сражение. Во время боя Пелопид узнал Александра. Пылая ненавистью, погнался он за ним на коне, но, слишком оторвавшись от своих, пал, пронзенный тучей дротиков. Это случилось перед самой победой, когда войска тиранов уже подавались вспять[172]. За эту победу все города Фессалии почтили павшего Пелопида золотыми венками и медными статуями, а детям его подарили обширные земельные угодья.
XVII. Агесилай
1. Лакедемонянина Агесилая[173] прославили многие писатели, в том числе — сократик Ксенофонт, доводившийся ему близким другом[174]. Сначала Агесилай боролся за царскую власть с племянником своим Леотихидом. Дело в том, что по обычаю предков лакедемонянам издревле полагалось иметь двух царей, бывших таковыми скорее по названию, чем по власти; они происходили из двух семей Прокла и Эврисфена, которые в потомстве Геракла были первыми царями Спарты. В их среде никто не мог занять место, принадлежавшее другой семье, каждая сохраняла свой порядок наследования. Прежде всего учитывали права старшего из сыновей скончавшегося правителя, а если царь не оставлял потомства мужского пола, тогда избирали ближайшего его родственника. Умер царь Агис, брат Агесилая. После него остался сын Леотихид, которого отец не признавал своим ребенком, но, умирая, объявил своим сыном. Он-то и оспаривал царский сан у дяди своего Агесилая, однако не достиг желанной цели. Благодаря поддержке Лисандра, человека, как я рассказывал, влиятельного и в то время могущественного, предпочтение отдали Агесилаю.
