2. Едва получив власть, тот уговорил лакедемонян отправить войско в Азию и начать войну с царем, доказывая, что лучше сражаться в Азии, чем в Европе[175]. Ибо прошел слух, что Артаксеркс готовит флот и сухопутную армию для нападения на Грецию. Получив разрешение, Агесилай воспользовался им столь стремительно, что привел войско в Азию прежде, чем царские сатрапы узнали о его выступлении в поход, вследствие чего застиг их всех неожиданно и врасплох. Узнав об этом, Тиссаферн, самый влиятельный тогда среди царских наместников, запросил у спартанца перемирия — якобы для того, чтобы попытаться примирить лакедемонян с царем, а на самом деле — чтобы подготовить войска[176]. Ему было дано 3 месяца сроку. Обе стороны поклялись, что будут хранить мир без обмана, и Агесилай исполнял договор с величайшей неукоснительностью, а Тиссаферн, напротив, только и занимался тем, что готовился к войне. Хотя спартанец все понимал, однако оставался верным клятве и говорил, что ему будет большая польза от того, что Тиссаферн своим вероломством отталкивает от себя людей и гневит богов; он же, Агесилай, благочестием своим поднимает дух войска, видящего, что боги на его стороне, и приобретает благосклонность людей, которые обычно сочувствуют тому, кто проявляет верность.
3. Когда истек срок перемирия, Тиссаферн стянул все свои войска в Карию. Он не сомневался, что противник нанесет главный удар по этой области, поскольку там располагались многие усадьбы самого сатрапа и считалась она тогда богатейшим краем. Но Агесилай повернул во Фригию[177] и разорил ее прежде, чем Тиссаферн тронулся с места. Одарив солдат богатой добычей, он отвел армию на зиму в Эфес и, заведя там оружейные мастерские, тщательнейшим образом изготовился к войне. А чтобы воины старались вооружиться как можно лучше и красивее, он установил награды для тех, кто проявлял в этом деле особое рвение. Тот же порядок учредил он и для военных упражнений — кто в них отличался, тому он вручал богатые подарки. Благодаря этому он добился того, что войско его оказалось великолепно снаряженным и обученным. Когда же по его расчету настало время выводить армию с зимней стоянки, он сообразил, что если объявит открыто, куда держит путь, то враги ему не поверят и сосредоточат свои силы в других областях, не сомневаясь, что он сделает не так, как скажет. И в самом деле, когда он заявил, что идет на Сарды, Тиссаферн решил защищать все ту же Карию, обнаружив же свою ошибку и поняв, что побежден хитростью, с опозданием выступил на помощь своим. На место он прибыл, когда Агесилай, опустошив многие области, завладел уже большой добычей. А спартанец, видя, что неприятель превосходит его в коннице, неизменно уклонялся от боя на равнине и вступал в сражение в тех местах, где преимущество было за пехотой. Таким образом во всех битвах он обращал в бегство гораздо сильнейшие рати противника и вел дело в Азии так, что все считали его победителем[178].
4. И вот когда он уже подумывал двинуться в Персию и ударить на самого царя, из дома явился к нему вестник, посланный эфорами, и сообщил, что афиняне и беотийцы объявили лакедемонянам войну; поэтому Агесилая просили возвратиться без промедления[179]. В этом случае примечательной оказалась его верность долгу, не уступавшая воинской доблести: стоя во главе победоносного войска и лелея основательную надежду завоевать персидское царство, он с таким смирением повиновался заочному приказу властей, как будто был простым гражданином в Народном Собрании Спарты. О, если бы наши полководцы следовали его примеру! — Но не о них речь. Агесилай богатейшему царству предпочел доброе имя и решил, что славнее подчиниться отеческим законам, чем завоевать Азию. Рассуждая так, он переправил войско через Геллеспонт, причем действовал так быстро, что за 30 дней прошел тот путь, на который Ксеркс потратил год. Когда он находился уже недалеко от Пелопоннеса, афиняне, беотийцы и прочие их союзники попытались преградить ему дорогу у Коронеи. Всех их он разбил в большом сражении[180]. Слава этой победы возросла оттого, что, когда многие беглецы укрылись в храме Минервы и у Агесилая спросили, что он прикажет с ними делать, он, неоднократно раненный в бою и как будто раздраженный на всех, скрестивших с ним оружие, поставил благочестие выше гнева и запретил их трогать. Так поступал он не только в Греции, уважая святость храмов, но весьма благочестиво щадил также кумиры и алтари варваров. И он говаривал, что удивляется, почему не считаются святотатцами люди, которые обижают прибегающих к защите богов, и отчего осквернители благочестия не подвергаются тяжкой каре наподобие храмовых воров.
5. После этого сражения вся война сосредоточилась около Коринфа и потому получила название Коринфской. Как-то, командуя войском, Агесилай истребил здесь в одном сражении 10 тыс. врагов. Такое поражение явно подорвало силы противника, но Агесилай, будучи глубоко равнодушен к громкой славе, скорбел об участи Греции — о том, что по вине неприятеля его победа унесла столько жизней; ведь если бы греки были благоразумны, они могли бы использовать это множество воинов для изничтожения персов[181]. А когда Агесилай загнал неприятелей в стены города и многие убеждали его штурмовать Коринф, он отказался, ссылаясь на то, что это не соответствует его чести, поскольку его дело — усмирять провинившихся, а не разрушать знаменитейшие города Греции. Если мы, — сказал он, — захотим истребить тех, кто стоял с нами против варваров, то разобьем сами себя, не утруждая последних; после этого они легко покорят нас, когда им вздумается[182].
6. Между тем на долю лакедемонян выпал знаменитый разгром при Левктре[183]. Несмотря на многие уговоры, Агесилай отказался идти в тот поход, угадав якобы исход дела по гаданию. А когда Эпаминонд осадил Спарту, город без стен, он выказал себя таким искусным полководцем, что всем тогда стало ясно: не будь Агесилая — не стало бы Спарты. В этих крайних обстоятельствах находчивость его обернулась всем во спасение. Случилось так, что некоторые юноши, убоявшись наступающего противника, задумали перебежать к фиванцам и заняли холм за городом. Агесилай, понимавший, какая огромная опасность возникнет, если узнают, что кто-то пытается перекинуться к врагу, явился туда со своей свитой и похвалил решение молодых людей занять это место, как будто они сделали это с добрыми намерениями и он понимает, что так и следовало поступить. Подкупив юношей этой притворной похвалой, он присоединил к ним своих товарищей и оставил их охранять холм. А те, приняв в свои ряды непричастных к плану людей, не осмелились тронуться с места, тем более что считали свой замысел не раскрытым.
7. Несомненно, после битвы при Левктре лакедемоняне никогда уже не оправились и не восстановили прежней своей власти. Агесилай между тем непрестанно продолжал приносить отечеству посильную пользу. Так, поскольку лакедемоняне особенно нуждались в деньгах, он оказывал помощь всем мятежникам, отпадавшим от Царя и, получая от них большие средства, поддерживал родину[184]. При этом самое удивительное заключалось в том, что, хотя к нему стекались богатейшие награды от царей, князей и городов, ни разу ничего не принес он в свой дом и ни в чем не изменил лаконским обычаям и лаконскому платью. Он довольствовался тем самым домом, в котором жил Эврисфен, родоначальник его предков; входящий в него не мог заметить ни единого проявления жадности или роскоши, напротив — видел много признаков скромности и воздержания; и построено это жилище было так, что ничем не отличалось от обиталища любого бедняка или простого человека.
8. Но природа, одарившая этого выдающегося человека душевными добродетелями как добрая мать, сотворила его тело как злая мачеха. Был он мал ростом, тщедушен и хром на одну ногу, что слегка его уродовало. При виде Агесилая незнакомые люди морщились, а знавшие его достоинства не могли на него надивиться. Так, по обыкновению, отнеслись к нему и тогда, когда 80 лет от роду явился он в Египет на помощь Таху. На берегу моря Агесилай со свитой расположился на привал, и не было у него иного ложа, кроме земли, покрытой соломой с наброшенной сверху шкурой; все спутники его трапезничали в одинаковой, простой и поношенной одежде, так что не только нельзя было узнать среди них царя по облачению, но все они казались людьми не слишком богатыми. Едва молва о его прибытии достигла царских людей, тотчас доставили ему разного рода подарки, а когда стали разыскивать Агесилая, то с трудом поверили, что он — один из тех воинов, возлежавших за трапезой. От имени царя послы поднесли ему привезенные дары, но он не принял ничего, кроме телятины и тому подобных снедей, пришедшихся ко времени; благовония, венки и закуски он роздал слугам, а прочие подарки приказал отослать назад. За этот поступок варвары преисполнились к нему презрением, тем более что приписали его выбор неумению пользоваться дорогими вещами. Возвращался он из Египта, получив от царя Нектанеба 220 талантов, которые он собирался подарить своему народу. Достигнув так называемой гавани Менелая, расположенной между Египтом и Киреной, он захворал и умер. Стремясь наилучшим образом доставить его в Спарту, друзья, не имея под рукой меда, обмазали тело воском и так привезли его домой.
