ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ К ЛЮБВИ
Вопрос: Собственно говоря, страсть исчезает, когда ты просветлен?
Карл: Когда ты просветлен, то гарантированно будешь снова затемнен. И здесь любовь особенно опасна. Господи, я так прекрасно устроился в своем просветлении, оно было уже действительно стабильным, а тут пришел этот классный почтальон! Или въехала это потрясающая соседка!
В.: Серьезно, ведь пробуждение должно бы быть и пробуждением отличных страстей?
К.: Все, чем оно должно бы быть, оно не является. Но когда освобождаешься от любви, исчезает и страсть.
В.: Когда освобождаешься от любви?
К.: Да, конец любви — это конец страдания и страсти.
В.: Ты имеешь в виду конец личной любви?
К.: Конец двойственности там, где может быть любовь. Где нет «я», которое что-то любит или не любит: это конец страдания. Потому что это конец страдающего. До тех пор пока есть «я», которое любит себя или что-то другое, есть страдание и страсть. И любовь к себе есть начало этого страдания.
В.: Но ведь себя нужно любить!
К.: С этого все начинается. Любовь к себе означает:
есть некое «я», которое рассматривает себя в качестве объекта для любви. Это уже двойственность. Это отделенность. Уже в любви «я» к самому себе кроется корень страдания.
В.: Один из твоих предшественников как-то сказал: «Возлюби своего ближнего, как самого себя!»
К.: И кто же это был?
В.: Я хочу сказать, что это означает: когда любишь себя и в этой любви перекидываешь мост к другому, то кладешь конец двойственности.
К.: До тех пор пока есть тот, кто любит что-то другое, то есть тот, кто должен сначала познать, чтобы любить, существует объектная любовь. И пока есть другой, остается двойственность. Когда требуется усилие, чтобы любить второго, остается концепция, остается страдание.
В.: Что значит усилие? В Индии просто говорят «намастэ» — «Я люблю себя в тебе!»
К.: Если ты хочешь познать себя в другом, чтобы любить его, как самого себя, необходимо усилие познания.
В.: Но ведь любовь может быть совершенно без усилия!
К.: Что-то не припомню.
В.: Любовь, которая возникает спонтанно. Любовь, которая манифестирует себя в зеркале другого! Любовь, которая просто непосредственно присутствует.
К.: Когда ты есть то, что есть любовь, усилия больше нет. Тогда больше нет никого, кто бы любил или не любил. Тогда есть только свобода. Свобода любви. И свобода от идеи о любви. То есть свободная от любви любовь. Любовь освободилась от тебя. Но пока есть идея о любви и пока есть тот, кто думает, что должен любить себя в другом, или другой — его, или что любовь должна быть мостом и положить конец двойственности, или должна быть спонтанной, — до тех пор есть страдание. Любовь с представлением о любви полна страдания. Это та любовь, которая создает страдание.
В.: Любовь как слияние воедино любящего и возлюбленного — это счастье.
К.: Как только сделан первый шаг из рая отсутствия «я», возникает тоска по возвращению обратно. То есть ты будешь делать все для того, чтобы суметь вернуться и слиться воедино. И каждый шаг верен. Пока есть шаги, есть только верные шаги. Потому что все дороги ведут в Рим. А «Рома» — это перевернутое «амор». Любовь. Можешь делать, что хочешь. Все дороги ведут в Рим.
В.: Это прекрасно. Поэтому человек любит.
К.: Любви не требуется любить. Ей не нужен объект. Ей не нужен ты. Не нужны твои представления. Но бывают моменты, когда ты просто забываешь о них. Ты забываешь даже о любви. Тогда ты есть то, что есть любовь. Что есть до двойственности. Это самозабвение. Но ты не можешь это вызвать. Всякое желание забыть себя было бы напоминанием о себе самом. Это может случиться только непосредственным образом. И тогда больше нет времени, нет отделенности. Тогда ты есть то, что есть любовь. Не важно, что случится, даже если ничего не случится. И, возможно, не случится ничего. Любви не требуется любить, чтобы быть любовью.
БОЛЬ И ВЕСЕЛЯЩИЙ ГАЗ
Вопрос: Ведь совершенно очевидно, что существует страдание. Будь это даже на самом деле сон или иллюзия, для того, кто в данный момент страдает, это не так.
Карл: Страдание переживается Я не как страдание. В этом не меньше блаженства самопознания, чем в радости. Страдание и радость неотделимы.
В.: От этого нет толку, когда я себе это так объясняю на рассудочном уровне.
К.: Рассудок здесь для того, чтобы проводить различие. Он проводит различие между радостью и страданием. Между хорошим и плохим переживанием. Однако то, что сотворило рассудок, суть рассудка, больше не различает между радостью и страданием.
В.: Ну, мне бы хотелось взглянуть на человека, который страдает от сильных болей и при этом блаженно улыбается.
К.: Переживающего не существует! Это отправная точка. Переживающий, переживание и переживаемое возникают вместе. Они едины. Пока ты соотносишь себя с переживающим, ты отделен от переживания и переживаемого.
В.: Значит, путь заключается в том, чтобы не идентифицировать себя с этим?
К.: Любой наркотический опыт служит для этого. Морфин принимают для того, чтобы погасить сознание, идентифицирующее себя с телом. И с погашением идентификации прекращается боль. Когда мне было пять лет, один зубной врач дал мне веселящий газ. Я моментально вышел из тела и смотрел, как врач удалял мне зубы. Никакой боли больше. Настоящее колдовство! И сознание свободно парит в пространстве.
В.: Но когда действие прекращается...
К.: Тогда боль немедленно возвращается. Спасения нет.
В.: Но так это же я и имею в виду! От боли так просто не отделаться.
К.: Когда есть тот, кто мог бы испытывать боль, тогда боль возникает.
В.: То есть, когда есть тело, тогда возникает боль?
К.: Нет, боль возникает с идеей «я испытываю боль».
В.: Хорошо, и у тебя такой идеи нет? Если я тебе сейчас воткну нож в руку...
К.: Тогда будет ощущение боли. В этот момент будет боль.
В.: Хорошо, что ты в этом признаешься.
К.: В этот момент происходит совершенное переживание боли. Вскоре после этого переживание исчезает. Больше нет того, кто складывает во времени нечто подобное в кучу в качестве опыта. Кто консервирует «мое-переживание-боли» за пять минут до этого. Или переживание за год до этого. Это может еще присутствовать как эффект памяти, однако больше нет того, кто говорит: «Это была моя боль».
В.: Теперь ты это сказал.
К.: Не я. Говорение говорит само по себе. Говорение говорит. Однако не существует моего говорения. Не существует «я сказал».
В.: Каково тебе сейчас?
К.: Как всегда. Даже если ты спросишь меня на смертном одре: как всегда. То, что я есть, всегда здесь. Поэтому я могу только сказать: у меня все как всегда.
В.: С небольшой поправкой на то, что теперь ты обходишься без веселящего газа.
К.: О, я приложил много усилий, чтобы добраться до веселящего газа. Моя мать предостерегала меня от сладостей: попадешь к зубному врачу! А меня это вдохновляло: Да-а-а! Я был единственным в классе, кто любил бывать у зубного. У одного есть опыт, что в каком-то месте он входит в ад, у другого опыт, что именно в том самом месте он выходит из ада. Подобно тому, чья боль становится настолько сильной, что больше невыносима, — тот покидает боль.
В.: Тот падает в обморок.
К.: А обморок означает, сознание освобождается от тела. Ты все еще сознание, но тебя больше нет в теле. Ты больше не поддаешься определению. Там, где возникает это «больше невыносимо», там оно исчезает. Само собой.
В.: Обморочный — бессильный.
К.: Неосиливший. Это как в случае ищущего. Когда поиск больше невыносим, индивидуальное сознание растворяется. Не потому, что кто-то что-то совершил и сделал для этого. Это просто невыносимо. Тогда индивидуальное сознание растворяется в космическом. Потому что этот ад отделенности был невыносим.
В.: И тогда это растворение в двойном смысле, то есть так же и исцеление?
К.: Нет. Здесь нет преимущества. То, что может раствориться, может снова образовать соединение. То, что составляет единство, может снова распасться надвое. Уйти от идеи двойственности в это единое космическое сознание, в это Ничто, быть в центре вселенной, быть пронизывающим себя сознанием: я прошел через это. И я увидел, что в этом нет преимущества. То, чем я был по своей сути, было в точности тем же, что и до этого. Присутствую ли я в качестве «я»-сознания или в качестве космического сознания — я не есть сознание. Сознание — аспект времени. Это отражение моего существования. И всякая боль и всякий опыт являются частью сознания. Основополагающее лечение: быть до сознания. До времени.
МОЕ ТЕЛО, МОЯ БОЛЬ
Вопрос: Пока мы туг сидим, где-то еще в мире убивают людей. Что ты можешь сказать по этому поводу? Это же неправильно.
Карл: Для кого это неправильно?
В.: Для меня. И уж гарантированно для людей, которых убивают!
