Кольцо оказалось вполне подходящего размера — это было последней мыслью Олега Гарина перед тем, как ему в затылок врезалась стальная кувалда. Пытка никогда не заканчивается.
Эта начинается еще до входа в комнату, в маленьком предбаннике, где тебе приказывают раздеться до трусов. Приказывают убедительно, в три голоса. Охранников здесь всегда трое. Тебе не одолеть и одного, но их все равно трое — кто знает, на что способна доведенная до отчаяния жертва? Ты знаешь. Уже ни на что. Ты доведен до отчаянья* но сил для последнего рывка уже нет. Или еще нет. Поэтому ты стягиваешь непослушными пальцами ненавистную робу, затем спускаешь штаны, напоминающие больничные кальсоны, и остаешься один, голый и безоружный, против трех одетых и вооруженных охранников в помещении, слишком тесном для четверых.
В конце один из охранников обязательно спрашивает, делая простое лицо:
— А то, может, расскажешь?
И улыбается глуповатой улыбкой, чуть ли не подмигивает, мол, все же всё понимают, зачем упорствовать? А когда ты устало закрываешь глаза, он кривится в ухмылке.
— Ну, как хочешь… Тогда пошел!
И тебя вбивают в дверной проем, как мяч в ворота.
Ты падаешь. Знаешь, что единственная возможность выйти из этой комнаты с минимальными потерями — это перетерпеть первую вспышку паники и боли и устоять на ногах. И все равно падаешь — набок или лицом вперед, инстинктивно выставив ладони. Слишком силен шок. Слишком много в тебе, оказывается, еще осталось нервных окончаний.
Ты кричишь. Отдергиваешь руки и кричишь от новой боли. Силишься встать, снова падаешь и все время кричишь. Долго, пока не сорвешь горло.
Дверь за тобой захлопывается. Должно быть, твои крики раздражают чувствительные уши охранников.
Ладони и колени страдают сильней всего. Ты привык, падая, выставлять руки вперед и немного сгибать ноги, в этом все дело. Многолетняя привычка работает против тебя. А еще — сила тяжести.
Пол и стены комнаты утыканы гвоздями. Без шляпок, только торчащие наружу острия. Гвозди мелкие, как сапожные или обойные. Их длины недостаточно, чтобы пробить ладонь насквозь. Христа на таких не распять, разве что маленького христосика. А еще они очень острые.
Гвозди торчат ровными рядами, расстояние между соседними. — сантиметра три. В принципе достаточно, чтобы просунуть между ними палец и не уколоться. И ты пытаешься сделать стойку на пальцах рук и ног. Тебе это не удавалось ни разу, но ты пробуешь снова и снова, похожий на тех зомби, которых когда-то заставлял приседать и отжиматься, чтобы проверить свою силу. Сейчас сил нет, конечности ходят ходуном, какое там на пальцах, тебе бы на ногах устоять. Ты оступаешься, напарываешься на новые гвозди, падаешь… Потому что все аукается, повелитель зомби. Венец, мать твою, творения. Теперь ты сам как зомби, и кто-то повелевает тобой.
Ничего. Им это тоже аукнется.
Ты словно по наитию поднимаешь голову. Как раз вовремя, чтобы увидеть своего кукловода. Случайно или умышленно в соседней комнате включается свет. Всего на пару секунд, но тебе их хватает, чтобы разглядеть сквозь стекло белую марлевую повязку и зеленую шапочку хирурга.
Палач. Он всегда рядом. И он не успокоится, пока не выпьет всю твою кровь. По капле — из проколотых ладоней, локтей, коленей, лодыжек и ступней, из пробитой гвоздями щеки.
Пусть назавтра ты не найдешь на теле ни одной раны, кроме крошечного прокола на предплечье, сейчас тебе слишком больно, чтобы думать об этом. Сильнее боли только ненависть.
Свет гаснет, и затемненное стекло снова становится огромным, в полстены, зеркалом. Но ты все равно чувствуешь, как за твоей агонией наблюдают глаза Палача. И под их спокойным внимательным взглядом ты вдруг замираешь. Вместо судорожных подскоков на месте медленно ложишься на бок. Потом на спину. И остаешься в таком положении.
Гвозди впиваются в тело. Они вбиты недостаточно часто, чтобы лежать на них с комфортом, как какой-нибудь накурившийся опиума индийский факир. Но ты лежишь, потому что та боль, которая уже есть, ничем не хуже той, которая может быть. И повторяешь точно мантру:
Отомстил за Марину, отомщу за себя. Отомстил за Марину, отомщу за себя. Отомстил за Марину, отомщу за себя.
Ты лежишь долго. До тех пор, пока за тобой не приходят охранники в необычной, похожей на снегоступы обуви. Старший охранник, тот, что изображал простачка, больше не улыбается. Потому что видит твое лицо и слышит твои слова.
— Аукнется. Всем аукнется.
И только когда тебя подхватывают с трех сторон, двое под мышки, один за ноги, ты позволяешь себе потерять сознание…
Первые две мысли Олега, когда он пришел в себя, были совсем нецензурными. Третья звучала примерно так: «Какого хрена!»
— Эй! Ты чего? — вскрикнул Гарин.
Невозможно сосчитать, в скольких кинобоевиках обыгрывалась сцена, когда герой, проснувшись или очнувшись от обморока, первым делом видит направленное ему в лицо ружейное, пистолетное или автоматное дуло. Ситуация, в которой оказался Гарин, была из того же разряда, но вместе с тем качественно иная. Ему в лицо смотрело не дуло, а торец автоматного приклада, так что Олег, не напрягая зрения, мог разглядеть все царапины на стальной накладке. По ту сторону автомата маячила озабоченная физиономия Столярова.
— Кто ты? — строго спросил он.
— В каком смысле?
— Кто ты? — не меняя интонации, повторил Михаил.
— Совсем свихнулся? Я — это я!
Видимо, этот малоинформативный ответ Столярова удовлетворил. Резким движением он отставил автомат и протянул Олегу руку.
— Давай.
Тот с опаской взялся за протянутую ладонь, медленно сел и спросил:
— Ты чего хотел-то?
— Уже не важно, — обронил Михаил. — Встать можешь?
Гарин осторожно подвигал головой, пригладил рукой волосы и только теперь заметил, что на нем больше нет «венца».
— Встану. Но не сразу, — признался он. — Голова немного кружится. Я не кричал?
— Нет. По мне, так ты просто спал. Только мимика была чересчур выразительной для спящего. А что ты помнишь?
— Ничего, — сказал Олег, но тут же поправился: — Пытки. Было что-то про пытки.
— Ясно… — По лицу Столярова, как обычно, невозможно было понять, что именно ему ясно. — Что-то еще?
— Может, и еще что-то снилось, но запомнилось только это. Гарин посмотрел по сторонам. Он сидел под открытым небом на берегу водохранилища. Входное отверстие водозабора, ставшего их убежищем на время выброса, виднелось метрах в десяти впереди. — Это ты меня вытащил?
— Я. Не было смысла терпеть эту вонь, когда выброс все равно закончился. Зато теперь дышится легко, как после грозы. — Михаил демонстративно сделал глубокий вдох. — Как будто воду в аквариуме поменяли. В смысле, воздух.
— Не только воздух. Аномалии тоже обновились. Теперь только успевай следить.
— Да я вроде слежу.
— Угу, — неопределенно буркнул Олег. — Тушку видишь? — Он указал рукой.
Шагах в пятнадцати от того места, где он сидел, у самой кромки воды лежал трупик небольшого зверька, определить породу которого не представлялось возможным. Труп напоминал первую самостоятельную работу начинающего таксидермиста, который сумел распотрошить животное, но не смог сшить чучело.
— Что это было? — спросил Столяров.
— Водяная крыса или тушкан, — пожал плечами Гарин.
— Я не о том. Это его выбросом так… вывернуло?
— Нет, выброс трупы не уродует. Это аномалия. Свеженькая.
— «Мясорубка»? — предположил Михаил. Олег ненадолго задумался и помотал головой.
— Нет. Ты же сам сказал: вывернуло. Это «изнанка». Она хуже.
— Чем хуже?
— На нее детектор не пищит.
— Действительно. — Столяров провел рукой по выпирающему карману. — Как же ее обнаружить?
— Разряженную — по такой вот вывернутой тушке, а действующую… Есть способ. Если приглядеться, трава внутри изнанки отбрасывает тень навстречу солнцу.
— А ночью?
Гарин поднял глаза на Михаила.
— Ночью лучше не гулять.
Он со стоном поднялся с земли и медленно заковылял в сторону изуродованного трупа.
— Ты куда это? — всполошился Столяров. — Идти-то сможешь? А рюкзак нести?
— Если повезет — да.
— В смысле? Ты куда вообще полез? Хочешь, чтоб и тебя вывернуло, кактушкана?
Не обращая на него внимания, Олег опустился на колени и подобранным с земли прутиком принялся рыться в траве рядом с трупом. Полминуты спустя он удовлетворенно кивнул:
— Повезло! — и заковылял обратно к Михаилу.
— Слушай, загадочный… — не выдержал тот. — Может, хватит? Вместо ответа Гарин разжал кулак.
— Смотри!
На его ладони Столяров увидел два одинаковых вытянутых камешка длиной чуть меньше мизинца, похожих на кусочки черного стекла или хрусталя.
— Что это? — спросил он.
