оттуда. Кстати, не она одна: улица у нас не слишком оживлённая, но три человека стояли и смотрели. Поздоровавшись с соседями, подошёл к бабушке:
— Красиво, правда?
А что: серебряное поле, а в центре — золотая звезда, пятиконечная. Я ещё за счёт оттенков сделал так, будто она объёмная. На прутьях сделать это было непросто, но я справился. Когда краска плывёт именно туда, куда ты хочешь, а не куда сама хочет из-под кисточки. И вторая половина ворот такая же. Дед опять заржал, как всё время, пока я рисовал.
«Или прекращай ржать на всю голову, или объясняй, что тут смешного!»
«Тут не хватает кое-чего! Ха-ха-ха!»
«И чего это?»
«Надписи „в/ч 01776 Рысюхино“, конечно!»
«Какой ещё вэче, почему эти цифры⁈»
«Военная часть. А цифры — это просто телефонный код Смолевич в моём мире».
Успокаивается, кажись.
«Юра, просто у тебя получились убийственно точные ворота в расположение любой армейской части. Только цвета не те: не красное на зелёном, и золото на серебре. В/ч для мажоров, всё дорого-богато! Буаааа-га-га-га!!!»
А, нет, показалось. Не успокаивается.
— Где остатки краски?
— Отдал взамен за просушку.
— Зря. Пусть так, но надо, чтобы завтра зашёл, лошадь хотя бы высушил. А то дети всё равно пролезут, и ухрюкаются так…
А вот это — мысль здравая, в кои-то веки. Такое бабуля тоже практикует: подготовить в ходе разговора или спора что-то такое, однозначно правильное и полезное. Просто для того, чтобы потом всегда можно было сказать: «В конце вы всё равно все со мной согласились, так зачем же спорить было?» Ну, а то, что спорили об одном, согласились же с другим — она всегда величественно игнорировала.
Вопреки моим опасениям, вдвоём с бабушкой нам заканчивать подготовку не пришлось, больше всего меня тревожили неизвестные гости и то, кто будет подавать на стол в их присутствии. Оказалось, она наняла, по совету одной из своих подруг, служанку с почасовой оплатой. А ведь каждый год масса людей работает в Новогоднюю ночь — тут тебе и медики, и пожарные, и полиция, и рестораны. И, вот, прислуга. Где-то через полчаса после предельно короткого знакомства, когда нас взаимно представил клерк из агентства, я всё же спросил:
— Не жалеете, что в Новый год будете в чужом доме, да ещё и заняты работой?
— Не-а! У вас, чувствую, веселее будет! Ну, и заработок, конечно…
Веселее, блин. Я бы предпочёл, чтобы всё прошло тихо, скучно, без посторонних! Но это желание загадывать бессмысленно.
На что ушла большая часть оставшегося времени я бы не смог рассказать. Лично я из полезного только покормил втихаря Настю. Потому что зная бабушку — на время праздничного ужина она её сидеть на кухне не оставит. Прямо слышу в голове её голос: «будут ещё всякие посторонние девицы по моему дому без пригляда слоняться!» При этом её голос в случае приглашения к Насте — прислуге! — сесть за стол с нами мне даже представлять страшно. Как оказалось — угадал, она с утра голодная бегает. Побывала уже в трёх домах, но покормить её никто не догадался. Вот каким местом люди думают?
Ещё на всякий случай проверил все блюда своей способностью, заодно вроде как всё и попробовал. Интересно, это уже то, что дед называет профдеформацией, или ещё на пути к ней?
«Не льсти себе — ты пока ещё только покосился в ту сторону, где она лежит, далеко-далеко, за перевалами горными и лесами дремучими».
Ну, зато выяснил, что кое-что недосолено, а одно блюдо бабуля посолить вообще забыла. Исправил, что уж. Ещё внаглую закрылся у себя в кабинете под предлогом «обзвонить с поздравлениями знакомых» и, кроме обзвона, часик просто поспал. Хорошо, что сделал это до звонков — потому как оказалось, что борисовские военные… на меня обиделись! За что, спросите вы? И я спросил, и даже минуты через три получил ответ. Песня. Претензия была простая, как лом, и такая же убийственно-неотразимая: «Почему ты для чужих совершенно дальневосточников песню написал, а для нас не хочешь? Потому что мы пехота?» Долго, очень долго уговаривал и доказывал, что не я им писал, а они мне, чтобы утащить уже готовое. Пришлось сказать даже, что песня вообще-то про геологов, которые годами мотаются по самым дальним курмышам, ищут полезные ископаемые. Версия легла, как родная, борисовцы поверили, успокоились, пообещали заехать второго января, выпить за примирение. А потом попросили всё-таки написать что-то такое и им.
Дед взвыл:
«Откуда⁈ Откуда мне взять песню про пехоту⁈ Про армию в целом, армейских, про офицеров и тому подобного — я несколько сотен, наверное, вспомнить смогу! Про солдат — именно про рядовых — масса, но господ офицеров вряд ли устроят. Про другие рода войск — хоть другим концом жуй! А вот акцентированно про пехоту⁈»
«Думай, время есть. Я вообще, как ты выражаешься, в охренении».
Бабушка подошла с претензией и даже принюхалась:
— Сколько времени можно по телефону разговаривать-то⁈
— Мы с тобой, как правило, около часа «висим».
— Так то свои, родные люди, а там⁈
— Бабуля, у меня в блокноте сто восемьдесят шесть деловых контактов и два десятка по работе. Благо, далеко не у всех есть домашний телефон или мобилет. Но даже на полсотни оставшихся: с каждым поздороваться, представиться, поздравить, выслушать ответ, вспомнить, как хорошо поработали в этом году, напомнить друг другу о планах на будущий, передать приветы. Никому, блин, не нужные приветы! Вот тебе, баб, нужен привет от торговца сахаром из Слуцка? По глазам вижу ответ, не старайся формулировать без мата. В среднем от трёх до пяти минут с каждым из почти шести десятков! Я ещё фантастически быстро управился, но малость охрип. Чайку бы, или ещё чего?
— Я тебе дам «ещё чего»! Ишь, удумал!
— Бабуля, я про компот вишнёвый! А ты о чём?
Разумеется, звонил я не всем, даже не половине. А минут двадцать проболтал с Муркой-Машенькой.
— Да, кстати, офицеры из Борисова второго числе приедут, вчетвером. И в гости, и по делу.
Семейный ужин прошёл в тёплой и семейной же атмосфере. Мы с бабушкой старались веселиться и не касаться острых тем, причём нам вполне удавалось. Настя управлялась очень ловко, на мой взгляд — вообще безупречно. Наевшись вкусняшек (надо будет Насте с собой что-нибудь завернуть), последние пять минут года мы, как требует традиция, выпив ритуальную рюмку за проводы года, сидели молча, вспоминали все события, плохи и хорошие,
