«Владимир Петрович, ничего я вам передавать не буду. История с братом очень обеспокоила меня и если дело ведется официально, то я передам письма представителю органа власти, который ведет расследование. Вы поймите меня правильно и не примите мой отказ, как нежелание сотрудничать. Думаю, что мне нужно позвонить родителям, может они что-нибудь знают о Василии, хотя навряд ли» – закончил свой монолог Николай Иванович.
В комнате повисла тишина. Слышны были удары кварцевых часов. Чтобы разрядить обстановку, Чернышев включил японский телевизор и предложил выпить по маленькой, чтобы залить горечь недоразумения. Николай Иванович говорил, что не верит, что Василий мог совершить какой-нибудь предосудительный поступок или безвестно пропасть в тундре или тайге.
Сергеев нехотя поднял бокал, и пробормотав:
«Быть добру!» – выпил. Поморщился, закусил крохотным бутербротиком.
На экране телевизора, вперемешку с телеведущими, горланили митинги. Они требовали свободы, колбасы, гласности, теплых женских сапожек. Партийные товарищи всех окрасов и мастей, звали народ перестроиться, не поддаваться, ответить на вызов. Панорама событий мелькала, неслась, сливалась в голове у Владимира Петровича в одну жуткую картину. Он закрыл глаза, перед ним встало Чудовище, имя которому Русский бунт, Российская смута. Сергеев почти физически слышал треск костей, вопли пережевываемых, растерзанных, растоптанных и брошенных подыхать на обочину дороги российской жизни людей, по которой вели народ зазывалы, прорабы перестройки. В старину в овечьих отарах были козлы, которые водили по пастбищам овец, помогая тем самым пастухам управлять стадами. Приходила пора и эти же козлы, помогали мясникам, они заводили овечье стадо в загон, откуда они выходили живыми, а овцы попадали под ножи мясников. Козлы посчитали, что сами могут управлять овцами и превратились в одночасье, из травоядных, в плотоядных зверей. Они уже не блеяли, а ревели, гоня впереди себя баранье стадо. Звери вырвались и теперь их уже ничем не сдержать. Что им не дай, им все будет мало. Они найдут другую причину для бунта и будут реветь тысячеглотной пастью:
«С …ВО …БО… ДУ!»
Владимир Петрович тряхнул головой, отгоняя от себя наваждение и произнес, казалось бы не к месту, кивнув головой в сторону телевизора:
«Эх, Николай Иванович, я что, а вот они ….» – фразу он не докончил и, отдав честь кивком головы, ушел.
глава 10 Смерть подполковника кгб сергеева
Спускаясь в бесшумном лифте, Сергеев вспомнил свою старую двухкомнатную квартиру в хрущевке на третьем этаже. Узкую, полутемную лестницу в подъезде. Как быстро летит время! Лет пятнадцать тому назад, он молодой капитан госбезопасности, получил ключи от квартиры в новострое. Он не верил своему счастью и втайне гордился тем, что именно он, капитан Сергеев, один из первых в управлении, получил квартиру за разоблачение трех студенческих антисоветских организаций.
Сергеев горько улыбнулся. Студентики почитывали самиздат, пописывали в самиздат, поругивали родную партию и её маразматических вождей. В то же время исправно ходили на субботники, платили членские взносы ВЛКСМ, а иные и КПСС, осуждали на собраниях фарцовщиков, пьяниц и прогульщиков, требовали свободу заграничным коммунистам, жертвовали денежки в различные фонды. В общем обычные кухонные революционеры, еще не обозленные, не поднятые на щит международными врагами СССР. Мальчишки и девченки с обостренным возрастным чувством справедливости. Вы, товарищ Сергеев, тогдашний преуспевающий капитан, толкнули их в лагерь врагов и сделали их стойкими борцами против советской власти и Российского государства. Вы способствовали превращению козлят в плотоядных козлищ. Прошлого не вернуть. Что несет стране и ее народу будущее? Почему подполковнику КГБ Сергееву не нравится начальник отдела министерства геологии РСФСР Чернышев Николай Иванович? Задавал себе вопрос Сергеев и не мог на него ответить. Инстинктивно он чувствовал в Чернышеве врага в интерпритации коммунистической морали. Основная же причина была в том, что Чернышев смог пристроиться к новым требованиям, а Сергеев уже не может, слишком глубоко сидит в нем коммунистическая мораль. По другому он жить и думать не может.
«Старею!» – подумал Сергеев, входя в квартиру.
«Пусто в квартире, пусто в душе. Все высосали суки! – последней мыслью промелькнувшей в угасающем сознании подполковника Сергеева была – И будут живые завидовать мертвым!»
Подполковник Сергеев умер, как показало вскрытие, от обширного инфаркта. Через два дня после посещения им Чернышева заподозрившие неладное соседи вызвали милиция, труп Сергеева лежал на полу, возле двери.
Не написал и не подшил в личное дело Чернышева Николая Ивановича, бывший подполковник КГБ свою последнюю оперативку. Впрочем бывших в КГБ не бывает. Чернышев узнав от своих сотрудников о смерти Сергеева, уничтожил письма брата.
«Береженого и Бог бережет!» – гласит старая крестьянская пословица.
Глава 11. Зимовка на берегу Ледовитого Океана
Место для лагеря нашли в десяти километрах от озера. Какая сила их вела и кто им благоволил, трудно сказать. После того, что они совершили за последние недели, сказать что помогал им Бог, можно только богохульствуя.Ручей вывел их к большой реке, по которой шли льдины и всякий хлам: кусты и мох, торфяники с подмытых берегов. На привале стояли уже третьи сутки. Ели, спали, отлеживались. Терзала неопределенность. Лагерь замаскировали со всех сторон и с воздуха. Иногда Василий уходил в тундру. Он ловил на себе взгляды Аннушки и Гришки и его брала злость от мысли:
«Влипли как кур во щти, а им любовь!»
Он брал ватник, отходил от лагеря метров на двести и лежал часами, бездумно уставясь в голубое небо. Вспоминал с чего начиналась сегодняшняя жизнь. Познав женщину, Василий тянулся к ней. В Светку он влюбился сразу и бесповоротно. Девице, не составляло особого труда увлечь парня. Увлеченная похотливым угаром, она, видевшая жизнь в разных её ракурсах, хотела вначале поиграть с Васькой, но привязалась к парню с кристально чистыми голубыми глазами, и такой же чистой, подобной родниковому ключу, душой, с грубыми неопытными ласками. Через некоторое время она влюбилась в Ваську до упомрачения, до физической боли. Светка уже не могла отделить его от себя. Об этом девушка, стыдливо опустив глаза, призналась Василию, чем ещё крепче привязала его к себе. Гришка подтрунивал:
«Тили-тили тесто, жених и невеста!»
Родная Армия повернулась к своим солдатам, лицом. Честно прослуживший год солдат, имел право на двухнедельный отпуск. Получил отпуск и сержант Чернышев. Домой он не поехал, а закатился в райцентр к Светке. Аннушка ушла на постой к бабе Нине, благо Митрофанович мотался где-то по своим темным делам. С деньгами у Васьки проблем не было. Старший брат Николай, живущий и служащий в Москве, присылал ежемесячно сто рублей, да еще разовые переводы от многочисленной родни, позволяли Василию жить безбедно. Гришка советовал Ваське съездить с невестой в Москву. Василий стеснялся объявить родным о женитьбе. У него все старшие братья не женаты. Сестры Светка и Анна учатся, одна на учительницу, другая на фельдшерицу. Старшая, Ольга, замужем, работает в леспромхозе. Михаил, из братьев самый старший, окончил лесной техникум и сразу попал в армию. Служил под Москвой, там же остался на сверхсрочную службу, нужно было учить Николая, окончившего одиннадцатилетку с золотой медалью.
По рассказам матери, после поступления Николая в геологоразведочный институт имени Губкина, Михаил пять лет содержал брата. После окончания института, Николай распределился в геологический трест в Западной Сибири, а Михаил уехал со своей частью в Афганистан, на войну, в пекло плена и позора.
Вернулся Михаил домой израненным, контуженным, замкнутым в себе человеком. Его не радовало ничего. Вскоре он устроился на работу в лесничество на самую дальнюю и глухую заимку лесником. Появлялся Михаил два раза в год, всегда в одно и тоже время. Входил в дом, кланялся молча на образ, крестился, здоровался с родными. Мать топила ему баню. Он мылся один, одевал праздничную форму лесника, пахнувшую травами и шел в церковь исповедовываться и принять святое причастие. Приходил из церкви, переоблачался в обыденное, ложился не раздеваясь, на лавку и молча лежал, глядя в потолок. Васька и другие дети побаивались Михаила, молчали и в душе осуждали старшего брата за его отчужденность и отрешенность. На следующий день Михаил ехал в контору лесничества получать причитающиеся ему припасы. Василий не помнил, чтобы Михаил привозил домой шкурки убитых зверей или дичь, как это делали другие лесники. Навьючив лошадей, он подходил к отцовскому дому, возле ворот которого его ждала многочисленная родня. Молча, троекратно с поклоном, крестился на дом, отдавал общий земной поклон отцу, матери, братьям и сестрам, родичам, нахлобучивал, по сезону, шапку или фуражку, извиняющее говорил:
