Что привело его в разведшколу? Обещание поместья и всяческих благ в оккупированной Югославии после победы «тысячелетнего рейха»? Поверить в такие обещания он, здравомыслящий человек, не мог. Шло лето 1943 года, позади был уже Сталинград, фашистские армии отступали, явно брезжило сокрушительное поражение вермахта. На чьей он стороне в гигантской битве тевтонцев и славян, кому жаждал победы? Твердой позиции Астахов не занял, когда давал подписку на сотрудничество с германской разведкой и соглашался на заброску в тыл Советского Союза. Руководствовался он не политическими и идейными мотивами, а... любопытством. Поручику Астахову страстно хотелось понять, из каких неведомых глубин России поднялись силы, которые перемалывали первоклассно вооруженные армии, каким стал народ, который он толком не знал и не представлял после 1920 года.
Зачем же ты, Астахов, чтобы узнать это и удовлетворить любопытство, летишь в группе диверсантов, вооруженных до зубов? Прежде чем вернуться назад, придется выполнять задание хозяев, нанести как можно больше вреда народу, который тебе любопытен. А если вздумаешь остаться здесь, пострадают в Югославии жена и двое сыновей, как заложники. Господи, в какое положение поставил он себя!
Скрежетнули запоры бронированной двери, из кабины экипажа вышел тот самый носатый увалень, который недавно щелкнул по носу Грищука и чуть не схлопотал автоматную строчку по меховому комбинезону. Носатый скомандовал встать и распахнул люк. С визгом завыла сирена. Парашютисты один за другим сделали шаг в темный провал, все семеро. Следом полетели мешки с грузами.
* * *
Грищук провалился в снег выше пояса, сверху накрыло парашютом. Пока высвобождался от путаных строп и собирал в охапку ускользающий от рукавиц шелк, прошло немало времени. Развязал ушанку, прислушался. Ни звука, кроме стука собственного сердца. Со всех сторон обступали темные деревья. Удачно он приземлился — в прогал между ними.
Где засада, как дать знать своим, что выброска состоялась? Вначале надо собрать в кучу всю группу и обезоружить «беляков», а там видно будет. Он снял заплечный мешок, нашарил в нем круглый фонарик, помигал им в разные стороны. В ответ — ни проблеска, ни звука. Устало присел на скомканный парашют, выгреб из широких голенищ валенок подтаявший снег.
За спиной послышался шорох. Николай вскочил и включил фонарик. К нему кто-то пробивался, размахивая руками, уходя в снег по плечи, тяжело сопя и поругиваясь.
— Не слепи светом, — узнал он голос Астахова, — теперь не собьюсь.
Николай взял на изготовку автомат, но, подумав, опустил. Стрелять, не выяснив его подлинных намерений, не стоит. Да и живыми надо передать диверсантов.
Астахов подгреб к нему, упал в изнеможении, стал хватать рукавицей снег и совать в рот. Отдышавшись, сел, разглядел руку Николая на ложе автомата.
— Давай договоримся, — сказал спокойно, — оружием не баловать. Довольно русской кровушки пролилось в этой войне, куда еще-то?
Николай слушал недоверчиво, но руку с автомата убрал. Незаметно расстегнул пуговицу на бушлате: в нагрудном кармане у него лежал пистолет.
— Ишь как заговорил! — сказал он. — Небось соберетесь все три «беляка» и устроите нам сабантуй. Не затем ли сюда летел, чтобы кровь проливать? Наверняка инструкцию получили ликвидировать нас после выполнения задания? Так вот знай — никаких диверсий не допущу, пока жив, тебе и твоим дружкам рекомендую сложить оружие и сдаться чекистам, которые вот-вот будут здесь.
Астахов помолчал, стараясь найти успокоительный ответ. Да, такую инструкцию руководитель группы Тарасов получил перед отлетом. Цинке советовал сделать это после вызова самолета в назначенный квадрат, чтобы избежать захвата его «недостаточно надежными» членами группы.
— Умный ты парень, — покачал головой Астахов, — институт, слышал, закончил. Должен разбираться. Сюда разве полетит тот, у кого совесть нечиста, кто Русь предал и вредил ей как мог? Возьми наших «учителей» в Вальдлагере — Вильд-Васильева, Скворцова, Кочубея, Челпомбаева... Черносотенцы-монархисты, лакеи гитлеровские. Не-ет, эти на восток не полетят, по ним осина здесь плачет.
Верил и не верил Грищук признаниям Астахова. Всякого навидался в лагерях смерти. Доносчики и провокаторы советскими патриотами прикидывались, на побег подбивали, лагерное подполье пытались нащупать. Вербовщики власовские о святой Руси распинались.
— Допустим, — сказал он, несколько смягчаясь, — летел ты сюда не с камнем за пазухой. А зачем? У меня родители, жена и сын, если война их пощадила. Реки, поля, города и деревни — все свое, родное. А тебе ведь, по правде говоря, — чужое.
Забрезжил рассвет. Стало выделяться крупное родимое пятно на правой щеке Астахова, его руки спокойно лежали на коленях.
— И мне не чужое, — сказал он, помедлив. — Мои дальние и близкие родичи служили Отечеству. Отец, артиллерийский офицер, погиб от германского снаряда еще в ту мировую. Не за Русь ли он жизнь отдал? Мать скончалась от тифа. Меня судьба забросила на чужбину. Вина ли в том моя? Нет, товарищ, такая каша была в гражданскую....
— Стой, Астахов, — возмутился Грищук. — Про кашу говори, а в товарищи не лезь. Святое это слово. — Он поднялся, давая понять, что разговор окончен. — Под эту приметную елку сложим лишний груз и пойдем искать других. Светает уже.
Принялись за поиски. Астахов пошел по своему следу. Грищук взял вправо от места приземления и метров через пять взмок, преодолевая глубокий и сыпучий снег. Петляя меж деревьев, он заметил вокруг одного ствола сор, поднял голову и обомлел. Прямо над своей головой Николай увидел чьи-то ноги в хлопчатобумажных носках и солдатских галифе с тесемочными завязками. Придя в себя, он сделал шаг назад и разглядел человека в рост. Захлестнутый стропами парашюта, с посиневшим лицом, висел Марков, один из трех «беляков» группы. Грищук несмело потрогал его ноги — холодные. Повернул труп и понял, что Марков пропорол бок острым суком, пытался освободиться от него, подтянуться на стропах и, видимо, потерял сознание. Шелестели пропитанные кровью и схваченные морозом галифе, в снегу видны дырки, пробитые теплой кровью. Что делать? Надо позвать Астахова.
Грищук вытащил ТТ и выстрелил вверх. В ответ послышалось:
— Эге-е-ей... Не стреляйте, сдаюсь!
Николай обрадовался. Кто это там, как и он, готов сдаваться?
Из-за деревьев вынырнул вздутый мешок, потом обозначилась голова в шапке со звездочкой, и по скуластому лицу, по круглым серым глазам Грищук узнал Петра Андриянова, старшего сержанта из Чувашии. Знал его плохо, однако успел составить о нем мнение как о прожорливом и хозяйственном мужике. Он подгреб по глубокому снегу, снял шапку и вытер изнанкой потное лицо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
