– Буа – значит ослабленный, больной. Так говорят о женщине, когда у нее месячные, и о мужчине – безнадежном импотенте. Это звучит особенно оскорбительно. После такого ярлыка остается только броситься в лагуну к акулам.
– Это наш-то Нильс буа? – взвилась Янка. – Ауэ, танэ! Слышишь, что о тебе говорят?
Нильс отодрал от себя как липучку Маруську, и постепенно его взгляд стал осмысленным. И в нем – немой вопрос, будто он только вернулся с улицы и пытается понять – о чем тут без него говорили.
– Это не о нем, – поспешил Понизовский. – Речь идет о вожде. Им недовольны.
– В каком смысле? – спросил Семеныч, шаря глазами по столу в поисках более привычного и безопасного блюда.
– Ну, если близко к нашим понятиям, его считают консерватором.
– С этого места – подробнее, – попросил Семеныч. С настойчивостью в голосе.
– Это неинтересно. Так, внутренние разборки. Правящая партия. Оппозиция.
– А в перспективе гражданская война?
Понизовский помолчал, задумался на мгновение.
– Кто же знает? Дикари… Видишь ли, они требуют, чтобы Мату-Ити предпринял шаги для назначения протектората. Чтобы остров ушел под руку США. Затем он становится парламентской республикой, вступает в ООН и получает субсидии для развития социальной сферы.
– Это что, всерьез? – Семеныч вытаращил глаза. – Ты нам дуришь головы? Самогона перебрал?
– Я говорю о том, что уже не раз слышал. И о том, что слышал только что от родителей Марутеа.
Она подняла голову, услышав свое имя, и радостно закивала.
– А дальше?
– Дальше все еще прекраснее. Их единственная дочь с первым же рейсом отправляется в Нью-Йорк и поступает в колледж или в проститутки. А здесь… А здесь они строят один отель и один бордель, налаживают серфинг, дайвинг…
– Шахматный клуб обязательно, – вставил я. – Клуб «Четырех коней». Чтоб уж точно Нью-Васюки получились.
– Да ничего не получится, – отмахнулся Понизовский. – Они уверены, что у Мату-Ити водятся денежки. Ну, может, баксов пятьсот у него под подушкой и наберется.
Янка отодвинула от себя тарелку и решительно встала:
– Линять отсюда надо. Пока не поздно. Не знаю, как там отель, а что дурдом здесь уже есть, я не сомневаюсь.
Решительность Яны не осталась незамеченной. Папа с мамой еще шире заулыбались, на этот раз прямо в лицо Яне, и что-то быстро сказали Понизовскому. Тот усмехнулся (человек, который смеется) и перевел:
– А вас, Яна Казимировна, оппозиция в лице будущего правительства просит принять на себя управление отелем. Они говорят, вы так красивы, что отбоя от постояльцев не будет.
– Я лучше возьму на себя управление не отелем, а борделем.
Папа с мамой догадались по ее лицу о сказанном и слаженно закивали.
– Это заговор, – сказал я. – И мы участники. Я не настолько стар, чтобы накормить собою парочку акул. Быстро на берег и поднимаем паруса.
– И опускаем весла, – поспешно добавила Янка. – Нильс нас прикроет. Ты остаешься, молодожен?
– А можно я заберу с собой свою будущую супругу?
– Ошалел, – вздохнул Семеныч. – Пошли, буа ослабленный.
Яна, как наиболее восприимчивый лингвист, благодарит гостеприимных хозяев, почти не спотыкаясь, произносит:
– Уа мауру-уру вау! – И торжественно, с чувством превосходства переводит для нас: – Всем спасибо! Провожать не надо.
Последнее замечание, естественно, остается втуне – хозяева поднимаются вместе с гостями. Причем папаша тут же выдергивает что-то из-под себя и воровато сует под циновку.
Когда все застольники пьяной гурьбой вывалились на волю и вместо традиционных (на нашей родине) «Подмосковных вечеров» затарахтели со всякими галлицизмами, я, улучив момент, крыской шмыгаю обратно в хижину. Срабатывает, видимо, ментовский инстинкт. Вороваты островитяне, не наш ли судовой журнал сперли? По форме напоминает.
Отворачиваю угол циновки. «Ауэ, танэ!» «Что-то» под ней – это книга, почему-то на русском языке. И она мне знакома – увлекался в свое время, в юные годы, даже мечтал о чем-то подобном.
Что ж, книга по теме. И наталкивает на дикую мыслишку. Жлоб Семеныч…
За порогом хижины начались проводы. Со всей пышностью и непосредственностью. Особо если учесть, что и провожающие, и отъезжающие с трудом держались на ногах.
Как мы добрались до берега, я плохо помню. Нильса шатало из стороны в сторону, от любви. Маруся, с одной стороны, пыталась утянуть его под пальмы. Яна, с другой стороны, тянула его к морю. Мы с Семенычем прикрывали наш отход, более похожий на позорное бегство. Понизовский, как обычно, вел двойную игру. Во всяком случае, от души забавлялся ситуацией.
И над всем этим спектаклем висела, подпрыгивая, красная луна, уже по форме довольно близкая к кругу. Помню, мне показалось, что их две. И обе кривые.
По мере продвижения к морю мы обрастали нашими новыми друзьями, как пальма кокосами. Снова песни с приплясыванием, снова объятия, снова приглашения на все предстоящие праздники. Не на год ли вперед?
Как нам удалось вырваться из этого круга, я тоже плохо помню. Порой мне кажется, что нам с Семенычем приходилось применять некоторые наши профессиональные, сугубо специфические навыки (по теме «Как вести себя в возбужденной толпе»), отчего многие из наших поклонников вырывались из наших объятий с искаженными лицами. Одного, по кличке Тими, особо опасного, который слишком темпераментно прижимал к себе Яну, пришлось угостить ребром ладони по почкам. Изогнувшись от боли, он повернулся ко мне с перекошенным лицом. Я ответил ему лучезарной улыбкой. Ауэ! Чужой танэ – наша ваине – руки прочь мало-мало.
В общем, к лодке мы пробивались почти что с боем. Да еще шли на веслах в окружении всей флотилии, которой располагала на настоящий момент будущая парламентская республика.
Когда мы добрались до яхты, Понизовский первым взобрался на борт, выпрямился во весь рост и заявил трубным голосом:
– Сон белых вождей – табу!
И странно, его послушались. Он каким-то образом уже успел стать на острове влиятельным человеком. Вся орава с песнями и плясками устремилась на берег, там вспыхнули костры и застучали барабаны.
А мне, несмотря на усталость от впечатлений и угощений, не давала покоя тревожная мысль, которая стремилась превратиться из подозрения в догадку.
Семеныч и Понизовский остались на палубе, покурить под луной и звездами, а я нырнул в кают-компанию и провел негласный блицшмон. В судовой библиотечке ничего не обнаружил: здесь была в основном специальная литература, «Морской ежегодник», «Мореходная астрономия», справочные таблицы, атласы. Но я твердо знал, что где-то какая-то нужная мне книга здесь была. И я нашел ее. Под сланями в гальюне. И распахнул прямо в середине. И углубился было в чтение, но тут в рубку ввалились Нильс и Яна.
Янка плюхнулась на диванчик рядом со мной, а Нильс взволнованно и смущенно заходил в тесном пространстве, все время натыкаясь на углы столика и переборки.
Потом он заломил руки и простонал:
– Леша, она ж меня соблазняет…
– Жаль, – отметил я, не отрываясь от книги.
– Что – жаль? – Нильс присел на краешек рундука. Заерзал.
– Жаль, что не меня.
– Так ей же двенадцать лет!
– Они тут с двенадцати уже рожают.
– Но мне-то не шестнадцать, – простонал в отчаянии Нильс.
– Ты и в шестнадцать бы не родил, – отчеканила Яна. – Половая принадлежность не того типа. Даже добрый Эатуа тут не поможет.
– А вы, Яна Казимировна, – вспыхнул старик, – тут тоже совсем распустились.
– Гораздо раньше, – делая вид, что увлечен чтением, проворчал я. – В седьмом классе средней школы. Я помню…
– Какие могут быть шутки! – Нильс снова трагически воздел сухие лапки к небу. – Она меня соблазняет!
– А вы? – с чисто женским интересом придвинулась к нему Яна.
– А я… Я возбуждаюсь! – признался, будто за борт бухнулся.
– Ну и на здоровье. В любом возрасте полезно.
– Но как же… Она ко мне на колени садится. Грудью жмется. И глазками так играет… Что делать, Леша?
– Ты, Ильич, – интимно посоветовала Яна, – главное, девственности ее не лиши. А то жениться придется. Или – бултых в малую лагуну, акул кормить. У них тут с этим – суровая простота.
– Как вы можете шутить?
– Это не шутки. – Я захлопнул книгу. – Я заметил, что наш старый вождь на вас тоже со значением поглядывает.
– Что вы имеете в виду? – испугался Нильс.
– Совсем не это. Он на вас как на выгодного для племени жениха смотрит. Вы для них – весьма престижная партия.
– Да, – с готовностью подхватила Яна. – Человек в возрасте, солидный, своя яхта И главная перспектива – потомства не будет.
– А если будет?
– Поздравим.
– Что делать, Леша?
– Что сердце подскажет. Ты только, Ильич, держи меня в курсе.
– В курсе чего?
– Ну… Как развиваются ваши романтические отношения.
– Но это не этично. Это настолько интимно.
– Да нам подробности не нужны, – успокоила его Яна. Соврала, конечно. – Вы нам – факты. Что состоялось, что наметилось.
