И вскоре надвинутся на сияние жемчужины чёрные иглы и попытаются всеми силами изгадить, замутить, застращать, занизить, заставить забыть те великие для православных христиан сто двадцать восемь дней, из которых прошло не более пяти или шести суток.
Господи, помилуй же нас, глупых и жесточайших чад Твоих, и славься во веки веков, аминь.
Леонтия Гавриловна зашла в Петропавловскую церковь, отстояла службу, во время которой, пав на колени, исповедала священнику грехи свои неподъёмные, и вернулась домой, сияющая и помолодевшая. Перерождение началось.
ГЛАВА 5
Январь 1956 года. Водосвятный молебен.
Степанида Терентьевна Карандеева рухнула в ноги Назару Тимофеевичу Мозжорину, сидящему в кабинете туча тучей, хмарее хмари.
– Степани-ида Тере-ентьевна-а! – раздражённо бросил капитан. – Прекратите. Вы же взрослый человек, должны понимать.
– Да ничего я не понимаю, милый…
– Я вам не милый, а капитан милиции, – рявкнул Мозжорин. – Называйте либо «товарищ капитан», либо «Назар Тимофеевич». Это понятно?
– Понятно, касатик… ой, товарищ Назар Капитаныч… ой… Тимофеевич…простите меня, за ради Христа, совсем из ума вышла, как весь этот страх с Верочкой приключился.
Она заплакала, утирая слёзы концом головного платка. Мозжорин поморщился, но всё же встал, налил из графина воды.
– Пейте и успокойтесь, чёрт бы вас побрал всех, старух набожных, – в сердцах бросил он.
Степанида Терентьевна вздрогнула, подняла на него влажные от слёз серые глаза.
– Вставайте! – велел капитан, и она поднялась, словно кукла на верёвочках. – Садитесь на стул… вон туда. Всё. Пейте – стакан возьмите, я вам воды налил. Выпили?
Она кивнула.
– Успокоились?
– Да как же тут успокоиться, товарищ Назар Тимофеевич…
Слёзы снова вырвались из глаз.
– Тихо! – прикрикнул Мозжорин. – Будете плакать – выгоню из кабинета. Это понятно?
Она кивнула.
– Чего вы хотели?
– Ну, так я же говорю: дочка у меня окаменела, Вера Карандеева.
– Знаю.
– И это не бред вовсе, – заторопилась Степанида Терентьевна. – Это правда истинная, а вовсе не выдумки поповские.
– Знаю, дальше что? – нетерпеливо прервал Мозжорин. – Короче давайте, гражданка Карандеева, без вас дел много, а с вами так выше креста на колокольне.
– Так я и прошу, чтоб, значит, священники пришли, молебен водосвятный Николаю Угоднику отслужили, – тихо попросила мать.
– Зачем это? – остро глянул Мозжорин.
– Ну, так, может, они вынут из рук-то икону святителя Николая, и по милости Божией вдруг упросят Господа её оживить…
Мозжорин закатил глаза.
– Вот ведь дремучесть-то какая! – простонал он. – И за что мне эта напасть, а? Пусть бы с вами обком да партком разбирались! У нас иных забот, более простых и понятных, хватает… Ладно, доложу, а потом – как решат. Всё у тебя?
– Всё, касатик… товарищ Назар Тимофеевич, всё, спаси тебя Бог за доброту.
Степанида Терентьевна встала, благодарно поклонилась и поспешно покинула кабинет, который казался ей страшнее комнаты, где окаменела её дочь.
Шла по холоду домой и безпокоилась: разрешат, не разрешат; каких священников упросить на службу; как Верочку покормить – ведь она, кровинушка, сколько дней не ела; ладно это или нет?
Миновала милицейское оцепление, шарахнувшись от всхрапнувшей лошади, несущей на себе сержанта, и у соседнего дома столкнулась с Клавдией Боронилиной, что жила по соседству.
– Здорово, Степанида! – сказала она, оглядываясь на часовых. – Видала, что творится?
– Видала уж.
Клавдия придвинулась к ней и зашептала:
– Ко мне тоже лезут, каменную девку ищут. Говорю – нет никого! Не верят. Выдумают люди! Она, поди, и стоит где, а только не у меня. А приходили ныне трое али четверо, обыскали избу: мол, прячешь ты её в подполе иль за занавеской где. Ни с чем ушли, всё обыскали.
– Да? – рассеянно обронила Степанида Терентьевна, занятая мыслями о священниках и о том, кто бы мог согласиться отслужить молебен.
– Хотела им пива продать, ты ж знаешь, у меня дёшево – двадцать восемь копеек за кружку всегой-то, а они на дыбы: не пьём, мол, отраву немецкую, в войну нахлебались! Ну, я их… тудыт-растудыт. Тройным одеколоном попотчевать хотела. Ни в какую. Только поглядеть…А за погляд, говорю, гоните по червонцу с козырька. Неча тут бродить, покой нарушать. Мне покой поболе ихнева нужен.
– Да? – снова обронила Степанида Терентьевна.
Она вдруг вспомнила об отце Ионе из Покровского собора. У него вот спросить бы… а то, может, и сам отслужит со своим причтом. Было б хорошо-то как!
– Я тут такое придумала! Сама стояла в гостиной, доску к груди прижала, свет стушила, а в занавесках щёлку оставила, – шептала Клавдия. – Сыну-то, Вадику, говорю: ты пока, мол, у дружков своих поживи, вдруг деньги нам обломятся. А народу повалило! Идут, спрашивают, а я с каждого по червонцу. А в гостиную-то не пускаю, нет. Сестру вместо себя поставлю и даю только впригляд из кухни глянуть. Пока милиция расчухала, я уж триста восемьдесят рублей оттяпала!
Она похихикала.
– А милиция всё, вишь, стоит чего-то. Меня, что ль, охраняет? А Вадик вернулся домой, спрашивает, чё было-то? А я – ничё, сынок, не было, ничё, за пивом люди приходили. Хорошее ж у меня пиво! Тёмное, в общем, дело, – заключила она и, оглядываясь воровато, похлопала соседку по спине. – Ишь, стоят дозоры, жить мешают. А ты смотри, не проговорись-то! Я тебе, как своему человеку, договорилась! Проговоришься – я отрицать всё буду. И связываться со мной никому не посоветую: злая я очень.
– Да? – обронила Степанида Терентьевна, едва слыша её шипящую речь.
– Да! Да! Чего ты всё «дакаешь», Стешка?! – вспылила Клавдия. – Хоть какое слово знаешь, окромя «да»? Вот и отбилась от рук твоя Верка, за парнем бегала, стыд потеряла! Я этого Кольку Гаврилястого знаю! Бабник! Прохиндей! Тюрьма по нему плачет! Всё, отстань, не желаю больше с тобой разговаривать.
И, не попрощавшись, умчалась, переваливаясь уткой, в свою избу, врастающую в землю от груза сорока семи лет.
Степанида Терентьевна будто очнулась и повернула к Покровскому собору. Хоть бы отец Иона в храме был, а не в храме – так дома. Хоть бы не уехал, не заболел, не арестовали его. По тончайшему льду ходили в «хрущёвскую оттепель» священники, монахи и верующие миряне. Шаг влево, шаг вправо – и на нары, и то и под расстрел, если шибко праведный. Отходят стороной теперь дом Карандеевых, чтоб у властей зацепки не имелось против церкви. Хотя, конечно, оболгать запросто могут, если сверху прикажут убрать очередного кого неугодного, голову поднявшего, голос возвышавшего.
Мозжорину разрешили позвать священника совершить молебен. Сделано это было не из-за жалости, конечно, а чтобы сдвинуть с мёртвой точки застопорившуюся ситуацию на Волобуевской: вдруг, и правда, поможет; тогда и происшествию этому конец, и партия довольна. А потом пустят лекторов с атеистическими лекциями, да и замнут, затрут странное это событие…
Событие, возрождающее веру.
Литургия в Покровском соборе подходила к концу. Степанида Терентьевна не верила глазам. Народу! К исповедальне не пробиться. А тишина такая, что слышно каждое слово священника, клира и чтецов. Солнце лилось через высокие окна реками света. Святые на иконах, и сам Господь Вседержитель с Матерью Его Марией представали живыми. Ни с чем не сравнимый аромат воздуха напоял душу радостью, силой и надеждой.
Отец Иона вышел из Царских Врат, благословил верующих и тех, кто искал веру, сказал:
– Господь да пребудет со всеми нами в тяжёлые наши годины. Не сломимся, противостоим врагу нашему диаволу и адскому пламени его, припадём ко Христу Богу нашему, воспоём Ему хвалу и благодарение за милость Его, любовь и скорби. Отдадимся святой Божией воле и будем помнить, что всё, что случается с нами, – по произволению Бога, Творца всего сущего.
Даже не вглядываясь в обращённые к нему лица, отец Иона знал, что среди правдивых прячется лживая физиономия Хотяшева или подобного ему, и больше говорить не стал. Прихожане стали подходить к нему, целовать крест и руку. Степанида Терентьевна постаралась оказаться последней, чтобы шепнуть:
– Батюшка, поговорить с Вами можно?
Хотяшев издали уцепился за них взглядом, но кто-то высунулся из двери, позвал его, и уполномоченный по делам религии испарился. Отец Иона с облегчением вздохнул:
– Слушаю тебя, Степанида, – приклонился он к просительнице, и та едва слышно поведала о разрешении Мозжорина сходить на Волобуева и отслужить водосвятный молебен: вдруг, мол, поможет.
Отец Иона выслушал, подумал и согласился:
– Ладно, пойдём. Хотя мы-то подчинены, кроме церковной власти, уполномоченному по делам религий, а не милиции… ну, ничего. Пускай сами разбираются. Ты подожди немного, я служебник возьму, диакона Ореста, ну, и там кое-что для служения, оденемся да и пойдём, у Бога благословясь.
