Это замечание повергло Арича в уныние. В грудных желудочках послышался свист.
– Народы Конфедерации сознающих выступают в самых разнообразных формах: уривы (он бросил быстрый взгляд на дверь), соборипы, лаклаки, калебаны, пан-спекки, паленки, чизеры, тапризиоты, люди, мы – говачины… их очень и очень много. Неизвестное в наших взаимоотношениях не поддается подсчету.
– Да, это так же невозможно, как сосчитать капли в море.
Арич фыркнул, а затем продолжил:
– Некоторые болезни передаются от существа к существу, преодолевая межвидовые барьеры.
Макки изумленно уставился на Арича. Не была ли Досади станцией для проведения какого-то медицинского эксперимента? Нет, это решительно невозможно! Не было бы никаких оснований для секретности. Секретность мешает изучению проблем, которые касаются всех, и говачины прекрасно это понимают.
– Вы не изучаете болезни, поражающие говачинов и людей.
– Некоторые болезни поражают психику, и их причину невозможно свести к воздействию какого-либо физического носителя.
Макки очень серьезно отнесся к этому утверждению. Несмотря на то что говачинские определения были трудны для понимания, нужно было признать, что говачины не допускали патологического поведения, – да, поведение могло быть разным, но ни в коем случае не патологическим. Можно было бросить вызов Закону, но никто не смел нарушить ритуал. В этом отношении говачины отличались настоящей одержимостью. От нарушителей ритуалов безжалостно избавлялись. Это требовало огромных усилий для того, чтобы поддерживать отношения с другими биологическими видами.
Арич между тем продолжал:
– Ужасающие психологические трения возникают, когда разные виды вынуждены адаптироваться к новому образу мышления и жизни. Мы ищем новые знания в этой отрасли науки о поведении.
Макки кивнул.
Один его учитель из Сухих Голов говорил: «Как бы это ни было больно, но жизнь должна либо приспособиться, либо погибнуть».
Это очень откровенное высказывание о том, как говачины применяли свои знания в отношении самих себя. Закон преображался, но преображался он на фундаменте, изменять который было абсолютно непозволительно. Как нам понять, где мы сейчас и где мы находились раньше? Впрочем, встречи и столкновения с другими видами изменяли и фундамент. Жизнь приспосабливалась – добровольно или принудительно.
Макки заговорил, тщательно подбирая слова:
– Психологические эксперименты с сознающими и мыслящими существами без их информированного согласия являются незаконными… даже у говачинов.
Арич не желал соглашаться с этим доводом:
– Во всех частях Конфедерации накоплены результаты длительного научного изучения поведения и биомедицины, и окончательные тесты проводили на населении.
Макки возразил:
– Первый вопрос, который задают в таких случаях, звучит так: «Насколько велик риск для испытуемых?»
– Но мой дорогой легум, информированное согласие предполагает, что экспериментатор сознает все риски и может описать их испытуемому. Я спрашиваю вас, что делать, если эксперимент выходит за рамки того, что известно? Как я смогу описать риск, который не в состоянии предвидеть?
– Вы представляете свое предложение многим признанным экспертам в данной области, – сказал Макки. – Они оценивают это предложение на основании тех новых знаний, которые может открыть эксперимент.
– Ах да. Мы представляем предложение на суд наших коллег – специалистов, миссия и взгляд которых на собственную персональную идентичность находятся под сильнейшим влиянием убеждения в том, что они могут улучшить свойства всех мыслящих и сознающих существ. Скажите мне, легум, многие ли комитеты экспертов отвергают предложенные эксперименты?
Макки понял, куда клонит говачин, и ответил очень осторожно:
– Да, они отвергают очень мало предложений, это правда. Но вы не представили свои предложения по досадийскому эксперименту никому вообще. Вы хотели сохранить его в тайне от собственного народа и от других сознающих?
– Мы опасались, что судьба нашего эксперимента будет зависеть от отношения к нему представителей чуждых нам видов.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Ваш проект одобрило большинство говачинов?
– Нет, но мы же оба понимаем, что положительное решение большинства отнюдь не гарантирует безопасности принятых проектов.
– Досадийский эксперимент оказался опасным?
Арич ненадолго замолчал, а потом сказал:
– Да, он оказался опасным.
– Для кого?
– Для всех.
Это был неожиданный ответ, придавший новое измерение поведению Арича. Макки решил продолжить и добиться признания:
– Итак, этот досадийский проект заслужил одобрение меньшинства говачинов – меньшинства, признавшего правомочность эксперимента, в котором риск превышал пользу.
– Вы умеете говорить так, Макки, что ваши слова сами по себе предполагают наличие определенного рода вины.
– Но большинство в Конфедерации может согласиться с моим предположением?
– Если они о нем когда-нибудь узнают.
– Я понял вас. Но приняв риск повышенной опасности, какую пользу собирались извлечь из эксперимента в будущем?
Арич тяжело вздохнул.
– Легум, я уверяю вас, что мы работали лишь с добровольцами, и среди них были только люди и говачины.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Я просто не хочу пока отвечать.
– Тогда скажите мне, объяснили ли вы вашим добровольцам, что у них был выбор, что они могли сказать «нет»? Вы предупредили их, что эксперимент может оказаться опасным?
– Мы старались их не пугать… Нет.
– Кто-нибудь из вас подумал о свободе воли ваших добровольцев?
– Будьте осторожны в своих суждениях о нас, Макки. Есть фундаментальное противоречие между наукой и свободой – независимо от того, как смотрят на науку те, кто ее изучает, и как смотрят на свободу те, кто ею обладает, как им кажется.
Макки вспомнился циничный говачинский афоризм: «Уверенность в своей свободе намного важнее реального обладания ею». Он сказал:
– Вы заманили добровольцев обманом.
– Вам не возбраняется так думать.
Макки задумался. Он пока еще точно не знал, что сделали говачины на Досади, но начинал подозревать, что они затеяли там нечто отвратительное. Это опасение он не смог скрыть.
– Мы вернулись к вопросу о возможной пользе.
– Легум, мы давно восхищаемся вашим биологическим видом. Вы подарили нам одну из самых лучших максим: «Ни одному виду нельзя доверять больше, чем в пределах его собственных интересов».
– Это недостаточное оправдание для…
– Из вашей максимы мы вывели еще одно правило: мудро направлять свои действия таким образом, чтобы интересы других видов совпадали с интересами твоего собственного вида.
Макки пристально посмотрел на Высшего магистра. Не хочет ли этот прожженный старый говачин затеять человеческо-говачинский заговор для того, чтобы скрыть правду о досадийском эксперименте? Осмелится ли он на такое действие? Насколько провальным было это «досадийское фиаско»?
Чтобы проверить свое предположение, Макки спросил:
– Какой пользы вы ожидали? Я настаиваю на ответе.
Арич сник. Собако-кресло изменило форму, чтобы седоку было удобнее. Магистр окинул Макки тяжелым и холодным взглядом, помолчал, а потом сказал:
– Вы играете в эти игры лучше, чем мы ожидали.
– С вами все превращается в игру – и Закон, и правление. Я прибыл сюда с другой арены.
– Из вашего Бюро.
– Меня обучали быть легумом.
– Вы мой легум?
– Я связан клятвой. Вы не верите в…
Макки умолк, пораженный внезапной догадкой. Ну конечно же! Говачины давно знали, что когда-нибудь досадийское дело станет предметом судебного разбирательства.
– Не верю во что? – спросил Арич.
– Довольно этой уклончивости! – вспылил Макки. – Вы же имели в виду ваше досадийское дело, когда обучали меня. Теперь вы делаете вид, будто разуверились в своем собственном плане.
Губы Арича судорожно скривились.
– Как это странно: вы больше говачин, чем многие настоящие говачины.
