Особое воодушевление овладевало Никишиным, когда он начинал говорить о нужде и голоде в Германии: там уже не хватает нефти и угля, нет масла, немецкие ученые изобретают способы добывать жиры - из чего бы вы думали? Из полевых жуков!
- Там уже едят акул! - ликовал профессор.
И, бывало, его награждали аплодисментами, не менее бурными, чем те, что выпадали на долю Юрия Михаиловича.
Но все же...
- Но все же Никишин и Юрий Михайлович - они такие разные, - сказал Шумов.
- Да, они разные, - подтвердил Оруджиани, - это верно... Знаете что? Приходите завтра на лекцию Никишина. Вам не нравятся его лекции? Найдутся люди, которым они тоже не нравятся. И, может быть, этих людей не так уж мало. Приходите!
- А что?
- Да пока что ничего. Пока что вернемся к спору о нашем Юрии Михайловиче. Чтобы тут все было ясно, чтобы вы не заподозрили меня в злостно несправедливом в нему отношении, скажу вам на основе моего личного и довольно близкого знакомства с ним: это человек в полном смысле слова блестящий. Широко образованный, талантливый. Даже его дар речи, испорченный, на мой взгляд, разными актерскими приемчиками, - даже он не подлежит сомнению. Юрий Михайлович, когда захочет, может стать просто обаятельным.
- Позвольте! Но то, что вы говорили в споре с Трефиловым, звучало как-то... по-другому.
- А вот послушайте дальше и тогда уж судите. Вы были при этом споре и, должно быть, подумали, что я преследую какую-то цель. Подумали? Ну, и не ошиблись. В том-то и дело, что благодаря своим блестящим качествам Юрий Михайлович с особым искусством расставляет сети, в которые довольно охотно попадаются неопытные караси-первокурсники.
- Я тоже первокурсник.
- Не обижайтесь. И я им был не так уж давно. Итак, Юрий Михайлович и его последователи расставляют сети. А я и, скажем, люди, на меня похожие, стараемся - в меру сил своих - сети порвать, а карасей выпустить на волю. Пусть себе поплавают на просторе, в открытом океане жизни... Может быть, и найдут свою дорогу.
- Да какой ему смысл ставить сети?
- Есть смысл. Во-первых, он честолюбив. Его честолюбие - особого рода. Это вам не Регинский. Юрий Михайлович ищет популярности среди учащейся молодежи, дорожит ею. Любит преклонение перед его авторитетом. Хочет властвовать над юными сердцами - и очень часто достигает успеха.
- Не пойму! Никого же силком не заставляют лезть в эти самые, как вы говорите, сети... Да и сетей никаких я, признаться, не вижу.
- А караси потому и попадают в сети, что не замечают их. Или замечают слишком поздно. Опять же не обижайтесь! Я сам был карасем и исправно барахтался в сетях, да еще как! Оруженосцем Юрия Михайловича считался. Друзья острили: "Оруджиани-оруженосец". Нравился он мне страшно... Я ему тоже нравился - своим преклонением перед ним. Но все это прошло. И все это не важно. Не так важно и то, что Юрий Михайлович честолюбив. Разве этим отличается он один? Важно то, что он влияет - и очень сильно - на умы студенчества... Я когда-то восхищался тем, что на юридическом штудируют даже историю социалистических учений. А как именно штудируют? До такого вопроса я дошел не сразу. От души пожелаю и вам поставить перед собою этот вопрос.
- Понимаю. Вы имеете в виду выражение Юрия Михайловича "развенчанная мечта"?
- Да хотя бы и это. Красиво звучит, правда?
- Но ведь он же говорил об утопических теориях.
- А что вы о них знаете?
Гриша об утопических учениях знал больше понаслышке. Но что утопия обозначает нечто неисполнимое, в этом он был убежден твердо.
- Когда вы будете выбирать тему для своего реферата, - сказал Оруджиани, - советую вам заинтересоваться теорией Фурье. Могу вам даже порекомендовать для начала работы книжку. Ее сейчас нелегко достать. Печаталась она в пятом году и с тех пор не переиздавалась. Но на Васильевском острове, в библиотеке Семянникова, вы ее получите. Автор Август Бебель, перевод с немецкого. Называется "Шарль Фурье, его жизнь и учение". Спросите эту книжку у библиотекарши Надежды Кондратьевны.
- Сослаться на вас? - понижая голос, спросил Шумов.
- Книга издана по всем правилам, - усмехнулся грузин, - с разрешения правительственной цензуры. Не надо на меня ссылаться. Однако вот и Тучков мост. - Оруджиани приостановился. - Как вы думаете: пожалуй, не за горами и ледостав?
- Не знаю. Возможно.
Грише сейчас было не до ледостава.
Грузин посмотрел на него пристально:
- Скоро и зима... За городом сейчас, ух, как холодно! Где-нибудь в Озерках, например... Кстати, имеете вы представление об этой местности?
- Нет. Не имею. - Гриша был неприятно озадачен таким поворотом разговора. Давно ему не приходилось говорить "по душам": не с кем было. Наконец как будто представился случай - и пожалуйте: ледостав... Озерки...
- В ноябре там, среди пустых, заколоченных дач, осенний ветер свистит. Безлюдье кругом. Я - про Озерки.
- Да, я понимаю, что вы - про Озерки, - недовольно отозвался Гриша.
Грузин посмотрел на него еще пристальней и отвернулся, словно разочарованный. Потом спросил:
- Ну как? Удовлетворены вы разговором?
- Нет.
- Задавайте вопросы. Постараюсь ответить.
- Вопросы... Какие же вопросы? Мне тоже не понравились у Юрия Михайловича такие выражения, как "аристократы духа", "развенчанная мечта"... Но разве этого достаточно, чтоб уж так безоговорочно...
- Нет. Этого недостаточно. Да ведь тут нужен долгий разговор...
- Ваше время истекло?
- Опять обиделся! Какой вы молодой! - Оруджиани, смеясь, обнял Гришу за талию: - Пройдемся еще немного.
Они повернули от Тучкова моста и снова пошли вдоль набережной.
- Вам самому надо повнимательней оглядываться кругом. Присматриваться. Не полагайтесь на чужие мнения. Не полагайтесь и на мои слова; проверьте их сами - на своем опыте. Что я еще могу сказать о Юрии Михайловиче? Он называет себя "искателем". Искать, сомневаться, отвергать найденное и вновь искать! Что и говорить, звучит заманчиво, отдает этаким свободомыслием, независимостью... Красивая одежда для прикрытия неверия. Он, видите ли, все познал, все изведал - и все отверг. Впрочем, нет, не все! Ни хорошего обеда, ни костюма от дорогого портного он не отвергает... Ну, я начинаю злиться, а это, конечно, лишнее. Короче: вглядитесь-ка сами, вслушайтесь - на семинаре, - найдет ли профессор у того же Фурье хоть крупицу знания, нужного людям, крупицу, которая вошла впоследствии в науку, открывшую законы общественного развития?
Помолчав, он продолжал уже более спокойным тоном:
- Эти крупицы приходится искать нам самим, без содействия профессора. Вернее - при его противодействии. Подумайте-ка над этим хорошенько. А книгу Августа Бебеля обязательно прочтите!
- Обязательно!
Прощаясь с Оруджиани, Гриша не выдержал.
- Вы большевик? - спросил он негромко.
- Милый друг, - ответил грузин самым беззаботным тоном, - разве вы не знаете, что принадлежность к революционной партии несовместима со званием студента императорского университета?
14
Профессор Никишин принес на лекцию, как всегда, стопу журналов "Финансист", положил ее на край кафедры, вытер носовым платком усы - и сразу же словно ринулся в бой.
Последние сведения! Их, конечно, еще нет в газетах. Теперь-то можно сказать с полной уверенностью - Германия накануне краха, от которого ей никогда уже не оправиться.
Прежде всего: немцы, всегда кичившиеся тем, что у них населения на двадцать миллионов больше, чем во Франции, столкнулись с катастрофической убылью будущих солдат.
- Я подчеркиваю: будущих! Речь сейчас идет не о потерях немцев на фронте - эти потери, конечно, огромны и, вероятно, непоправимы, - я говорю о будущем Германии. О ее детях. В фатерланде, где матери хронически голодают, младенцы рождаются с пораженными рахитом кривыми ногами, с огромными животами, которые ха-ха-ха, не набьешь жирами, добытыми из полевых жуков! Новое поколение тевтонов появляется на свет вялым, бессильным, выродившимся, - где же через двадцать лет взять пополнение для армии? Когда в этой войне немцы потерпят поражение - а это неизбежно, - ни в одной тевтонской голове, сохранившей хоть каплю здравого смысла, не возникнет больше дум о реванше. Ну, в здравом-то смысле немцам отказать нельзя. Им придется примириться с тем, что промышленность их будет сметена с лица земли, а на месте их фабрик и заводов землепашцы посеют пшеницу. Пшеница и мармелад - вот что им нужно вместо стали и угля! Сталью не поправишь хрупких костей нового поколения... Дети в Германии родятся обреченными на туберкулез, они появляются на свет без ногтей. Вы послушайте только!
И тут произошло нечто неожиданное.
- Довольно! - раздался возглас из глубины аудитории. - Мы не хотим слушать фельетоны из бульварной прессы!
Профессор сперва не понял: почему вдруг кричат? Он привычным жестом достал платок, вытер им рот... и даже как будто хотел продолжать.
- Позор! - закричал не помня себя Шумов. - Позор - говорить такие вещи!
