Они волоком протащили сторожа по коридору. В свете глаз торчащих в окне железных конских морд, наверняка, казались прячущими труп татями, а уж никак не законными хозяевами здешнего имения. Мужика не забросили, а скорее затолкали в чулан, как запихивают старый комод. Отец с усилием задвинул засов.
В глубинах погруженного во мрак разоренного дома быстро и воровато протопотали маленькие лапки. То ли мыши, а то ли… вовсе не мыши.
– С меня довольно! – голос отца прокатился по давно привыкшим к молчанию коридорам, и тишина дрогнула, точно испуганно вслушиваясь. - Фамильных призраков, портретных выходцев, домовых… - многозначительно повысил голос отец. - …и прочих заинтересованных лиц как гражданских, так и потусторонних убедительно прошу до утра не тревожить. Иначе просто… сожгу тут все. – от звучащей в этих словах угрозы дохнуло холодом даже на Митю.
Тишина… да, ошибиться было невозможно, тишина – притихла. И затаилась.
- Надо паро-коней в конюшню… – устало начал отец и тут же оборвал сам себя. – Нет. Прямо сюда, в комнаты. Здесь уже хуже не станет, а из конюшни они к утру… испарятся.
Митя кивнул и побрел обратно в гостиную, борясь с желанием лечь на пол и свернуться калачиком. Осовело похлопал глазами на заглядывающие в окно железные морды – мысль, как перетащить паро-коней через подоконник тяжело перекатывалась в усталом мозгу. Наконец он встряхнулся и в который раз уже перебравшись через подоконник сам, повел скакунов к двери. Створки парадных дверей глухо бухали – за ними уже возился отец, снимая многочисленные замки.
Старый паркет пронзительно затрещал под стальными копытами.
- А сейчас – в кровать! – скомандовал отец, заводя паро-коней в громадную, как и все здесь, гулко-пустую залу, служившую прежним хозяевам то ли для парадных обедов, то ли для скромных деревенских балов.
Кроватей в имении так и не нашлось – ни одной.
Глава 10. Вор собственного имения
Солнечный лучик теплой лапкой погладил лоб. Посветил в глаза – горячая краснота под веками заставила только прикрыть лицо локтем. Тогда нахальный лучик заполз в нос.
- Ааапчхи! – Митя содрогнулся всем телом.
- Буууунг! – ответил под ним старый рояль.
- О Боже! – не открывая глаз, Митя попытался нырнуть обратно в сон.
- Бамс! Буууунг! – на стук затылком об крышку рояль отозвался снова. Митя глухо застонал и глаза все же открыл, уставившись в высокий, некогда белый, а теперь серый от пыли потолок с узорной лепниной. Он лежал на рояле, отчаянно болела спина и бока и… испытывал совершенное довольство человека, чьи мрачные предупреждения полностью состоялись. В этой провинции нельзя жить! Он еще полежал, разглядывая заржавленный крюк, торчащий из лепного плафона в потолке. Каких же размеров была сама люстра и где она висит теперь? Ломота в лопатках стала вовсе невыносима, пропотевшее за долгую дорогу и тяжкую ночь тело чесалось, так что он сбросил сюртук, которым был укрыт, и сполз с рояля.
Темная груда на составленных в ряд стульях зашевелилась, и отец тоже сел, уронив сюртук на захламленный пол. От каждого его движения с облезлой обивки стульев поднималась пыль и сыпалась побелка. Нагибаясь и потягиваясь, чтоб размять стонущие мышцы, Митя только порадовался, что сам выбрал рояль.
- Надеюсь, хотя бы водопровод здесь работает.
- Да колодец-то еще, поди, поломай. – отец сполз со стульев.
- Ко… колодец? – начавший приседать Митя так и застыл на полусогнутых ногах и с вытянутыми вперед руками.
- Не ожидал же ты и впрямь найти здесь водопровод? – ехидно хмыкнул отец. – В имении, да еще заброшенном?
- У Белозерских есть. – мрачно буркнул Митя. Бабушкино имение на Волге – единственное, где ему случалось бывать.
- Раньше, небось, ведра прислуга таскала. От колодца. Должен быть там. – прикинул отец, и не затрудняя себя походом к дверям, просто вылез в освобожденное от глухих ставен и тоже разбитое окно.
- Дикари… Совершеннейшие дикари… Со слугами. А мы – еще и без слуг. – Митя оглядел собственные подштанники, почти всерьез задаваясь вопросом, станут ли они грязнее, если уйти пешком в Петербург.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Из распахнутого окна донесся отчетливый звон колодезной цепи и плеск воды. Митя тяжко вздохнул – что приходится терпеть! – откопал в саквояже зубную щетку, порошок и полотенце, и тоже полез в окно.
Он торчал из окна как раз наполовину, когда в физиономию ему полетела выплеснутая из ведра вода.
- Папа! – захлебываясь от неожиданности, будто в стремнину попал, заорал Митя.
Коварно притаившийся под стеной отец, гремя ведром, кинулся удирать.
- Детство какое! – вытирая лицо, неодобрительно проворчал Митя. – Будто это ему пятнадцать, а не мне!
Сохраняя солидность, Митя выбрался из окна. Чопорно поджав губы, оглядел уже наполненную отцом бадью, брезгливо, двумя пальцами, подхватил второе ведро, зачерпнул... и с размаху выплеснул на подкрадывающегося отца.
- Аглуп! – отец замер, как суслик, выхваченный из мрака светом паро-конских глаз. – Какое коварство! Стоишь тут с видом альвийского лорда перед человечьим нужником, а сам! Ну сейчас я тебя… - отец попытался прорваться к бадье.
Митя прыжком махнул через бадью, подхватил из травы дырявый ковш – и встретил отца целым водным залпом. И было нечестно с его стороны все-таки прорваться, окунуть ведро в воду, несмотря на все попытки отнять, и вылить сыну на голову. Крайне дурной тон: сперва заманил Бог весть куда, теперь еще и обливается.
- Ну во-от… опять надулся! – протянул отец, глядя вслед нахохленному, как мокрый воробей сыну.
Хотелось ответить, что он вовсе и не сдувался, но уж больно глупо звучало. Поэтому Митя просто забрался обратно (может, двери заколотить за ненадобностью?) и не оборачиваясь на запрыгнувшего следом отца, принялся разыскивать в саквояже сменную пару белья. Он даже успел натянуть чистые подштанники…
Входные двери грохотнули, точно в них били тараном. Засов вылетел, со звоном ударился об пол. Двери распахнулись, с размаху врезавшись в стены. По коридору затопотало множество ног…
- Ось воны, ворюги! – завопил ворвавшийся в залу кудлатый мужик. – Зовсим знахабнилы, по панскому дому голяка вештаются!
Следом за ним, грохоча сапогами, вломилась… толпа. Зверообразные мужики с палками кинулись к отцу. Впереди мчался мужичонка посубтильней, зато с шашкой наголо.
- Стоять! – голос отца, вроде негромкий, перекрыл и хриплое от азарта дыхание, и топот ног.
Разогнавшиеся налетчики немедленно остановились. В первую очередь тот, с шашкой, уже вскинувшей ее над головой отца. Ну а как не остановиться, от такого-то непререкаемого приказа, да эдаким командным тоном… да еще паро-беллум, упершийся в грудь налетчика с шашкой тоже… способствует. Может, и поболее командного голоса. Точно поболее.
Мужик с шашкой замер, аж покачиваясь на носочках, как неловко выставленный портняжный манекен. Медленно опустил взгляд, будто желая убедиться, и впрямь ли паро-беллум глядит ему в грудь. Рука его заметно задрожала – и поднятая шашка слегка стукнула своего владельца по голове, вызывая еще большую дрожь.
- Ну чого встав, мов укопаный? Руби его! – завопил оттертый к стене кудлатый.
И только теперь Митя сообразил, что это их запертый в чулане пленник! То есть, не запертый уже, выходит…
- Заткнись, Юхимка! – не отрывая глаз от паро-беллума, процедил мужик с шашкой. – А ну как стрéлит?
- Да не стрелит он, морда бандитская, забоится! - аж приплясывая от нетерпения, выкрикнул кудлатый сторож.
- Якщо морда-то бандитская, чого б ему и не стрельнуть? – рассудительно предположил мужик с палкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Их оказалось не толпа, а всего-то двое.
– Гнат Гнатыч! Бандюги-то вооруженные! – Юхимка вдруг завопил, как обиженный ребенок, вызывающий на помощь родителя.
- Кинь пистоль, бисов сын! – в залу тяжеловесно, как носорог, ворвался полицейский урядник. От его рыка загудели струны в недрах старого рояля, мужики с палками аж присели, а отцов пленник снова стукнул себя шашкой по голове. На отца рык никакого впечатления не произвел, что явно обозлило урядника. - На каторгу захотел, ворюга? Кидай, кому сказано!
