Разумеется, печатные органы и вещательные компании не находятся под идеологическим прессом постоянно. В условиях либерально-демокра-тического общества пресса располагает некоторым пространством для маневра; контроль над ней имеет непрямой и неявный характер. В отдельных случаях профессионалы идут на риск, жертвуют своей карьерой. СМИ могут реагировать на серьезные изменения общественного мнения в таких важнейших вопросах, как, скажем, гражданские права и свободы. Они имеют возможность защищать свои интересы, когда речь заходит о конфиденциальности источников информации или полицейских преследованиях журналистов. Так, курс Белого дома по внешнеполитическим проблемам нередко подвергают критике за огрехи исполнения, реже – за его принципы. Тем не менее, исключения не могут быть основанием для отрицания того, что система существует. Может быть, она становится только сильнее, так как подобные примеры ее терпимости к свободомыслию являются исключениями из общего правила.
Отсюда можно сделать следующий вывод: по взглядам Паренти, свобода прессы является скорее иллюзией, нежели реальностью, существует множество разнообразных источников идеологических искажений информации, мотивы, побуждающие людей искажать информацию, индивидуальны и неочевидны. При этом весьма немногие деятели информационной сферы, включая собственников СМИ, согласятся, что создают мифы ради достижения конкретных политических целей. Структуры, прецеденты, профессиональные нормы, внешние воздействия, взаимоотношения людей на всех уровнях – все это приводит к эффектам идеологического толка, которые, возможно, непосредственные участники процесса не замечают, но которые очевидны для наблюдателей, ориентированных в ином идеологическом ключе. Вот какими видятся Хомскому плоды, возникающие из столь сложной комбинации факторов:
Важна здесь не искренность выражаемых мнений, не честность поставщиков информации, а выбор предметов и угол зрения, под которым они преподносятся; спектр мнений, дозволенных для открытого выражения; не подвергаемые сомнению аксиомы, определяющие способ подачи информации и характер комментариев; рамки, ограничивающие публичное представление взгляда на мир» (12).
Надо сказать, что возникновение мифов может быть обусловлено и более сложными комбинациями обстоятельств, чем те, что описаны Паренти и Хомским. Следующий пример иллюстрирует тезис о том, что мифотворческий эффект может рождаться в течение долгого времени. Олив Андерсон, исследовательница «второстепенного политического мифа и его историографии» (1974:185), опровергает устоявшееся мнение отом, что принятый в 1868 г. в Великобритании Акт об отмене обязательных церковных пошлин, устранивший угрозу преследований нонконформистов [12] и других общественных групп, члены которых отказывались или были не в состоянии платить местные налоги в пользу господствующей англиканской церкви, являлся личным триумфом Уильяма Гладстона [13] (другие мифы о Гладстоне приведены в: Хеймер 1978). Проведенный Андерсон пересмотр данного вопроса дал ей возможность указать четыре типа интерпретаций, подпитывавших миф.
Одна историографическая традиция, объявляющая либерализм двигателем реформ, традиция, которая жила по крайней мере до 1950-х гг., относила названный Акт к заслугам прославленного либерального правительства 1868–1874 гг. Историки этой ориентации рассматривают этот Акт как первое событие в ряду крупных реформ, сделавших Англию современным демократическим государством. И тем не менее, хотя Гладстон действительно оказал поддержку законодательной инициативе некоего рядового члена парламента, Акт был принят в конце июля 1868 г., то есть при консервативном правительстве Бенджамина Дизраэли [14]; либералы пришли к власти лишь в декабре того года. Андерсон говорит, что «отмена обязательных церковных пошлин не только не была одним из достижений первого правительства Гладстона. Она не была достижением никакого конкретного кабинета, никакой партии. Эта мера была результатом некоего общенационального соглашения, инициаторами которого были носители умеренных воззрений, занимавшие передние скамьи с обеих сторон зала заседаний Парламента» [15] (1974:193).
Андерсон объясняет, что отчасти этот миф обязан своим появлением схематичностью мышления современных исследователей. Он сложился как результат «изменений спроса и предложения на рынке политических интерпретаций» в середине девятнадцатого столетия (192). Кроме того, она усматривает причину возникновения мифа в том, что историков английского либерализма завело в тупик их умонастроение в целом. Именно оно заставило специалистов воспринимать новейшую историю Англии как историю демократических реформ, которые они приписали законодательству, принимавшемуся по инициативе либералов или их исторических предшественников – вигов. К тому же историки этого толка исходили из неверных посылок о сущности законодательной процедуры восемнадцатого века, когда любой член Палаты общин мог провести свой законопроект.
Вторую традицию, поддерживающую миф, представляют биографии Гладстона. В них Акт изображается как подтверждение политического дрейфа Гладстона влево, начиная с 1859 г., и его альянс с нонконформистами, все более и более тесный с 1864 г. На самом деле, Акт в его окончательной редакции был поражением Гладстона, так как только одна из девяти его статей осталась в неприкосновенности после рассмотрения в парламенте, где различные группировки объединялись во временные союзы с единственной целью – переиграть правительство. Впоследствии Гладстон и его окружение были заинтересованы в том, чтобы стереть память общественности об этой неприятной правде. К тому же их желания совпадали со стремлением Общества освобождения представить Акт как торжество нонконформистов и важнейший шаг к утверждению религиозного равноправия. А между тем истина состояла в том, что Гладстон искал компромисса, поскольку его эволюция отношения к важнейшим политическим переменам происходила медленнее и позднее, чем было принято считать в последующие годы. Иными словами, сподвижники Гладстона скрыли правду, желая сохранить представление о мудрости и полновластии либералов, активно создавая образ будущих победителей. Созданный тогда миф сохранился в биографиях и исторических очерках, авторы которых задавали не слишком много неудобных вопросов и не обращали большого внимания на процессы, происходившие за кулисами парламентских слушаний, предшествовавших окончательному принятию закона.
Третья, менее отчетливо выраженная традиция апеллирует по преимуществу к обретению личных свобод, отказу от привилегий и строгих ограничений на выражение мировоззрения. Здесь Акт рассматривается как важный этап на пути избавления от гонений на диссентеров [16]. Но действительность была более сложной. Вопреки пропагандистским усилиям Общества освобождения, Акт на деле не удовлетворял его требований полной отмены церковных пошлин; весь аппарат, созданный для сбора этих пошлин, сохранился в неприкосновенности. Он представлял собой компромисс; его авторы пошли на серьезные уступки англиканской церкви. Андерсон полагает, что Акт воспринимался бы совершенно по-иному, если бы был выпущен под другим, менее радикальным названием, также предлагавшимся в ходе обсуждения: Акт о регулировании церковных пошлин. И опять-таки, его тенденциозные, идеологизированные интерпретации, предложенные участниками дискуссий, успешно выстояли под натиском историков. Таким образом, Андерсон показывает, что искажения истины, имевшие место на рубеже XIX–XX вв., неразрывно связаны с историографическими тенденциями, поскольку история церкви оказалась в это время на периферии политической истории как науки. Этот процесс совпал по времени с «вытеснением трактовки мифа, представленной прессой вигов, по-настоящему либеральной, демократической версией» (195–196).
И, наконец, четвертая традиция. Исторические исследования последних лет выявили роль диссентеров в становлении Либеральной партии и во внепарламентском лоббировании решений политического характера. Акт представляется как свидетельство мощи воинствующих нонконформистов и силы лоббистов. И все же нельзя считать Акт прямым доказательством как того, так и другого. У Гладстона не было намерений становиться символом исполнения требований радикальных противников церковных пошлин. Он возражал против преследований неплательщиков пошлин, вот и все. И снова Андерсон вскрывает сущность заблуждений, порожденных рассказами заинтересованных современников и недостатком исторических свидетельств. Так подпитывались концепции позднейших историков, использовавших совершенно определенные типы объяснений.
