Этот миф иллюстрирует тезис о сложном сочетании факторов, нередко порождающем идеологически маркированное восприятие политических событий. Свою роль здесь играет пропаганда, а также образы происходящего, преломленные под влиянием идеологии. Имеют значение, конечно, вопросы компетентности авторов, надежности и доступности исторических свидетельств, отбора и организации материалов, расстановки приоритетов, равно как и индивидуальное видение исторической перспективы. Но здесь, наряду с тем, что нам предлагается, существует и, так сказать, скрытый спрос, выраженный в форме общественных ожиданий, предположений, концепций, которые обществу хочется принять на веру. Все эти факторы могут приводить к «преувеличениям, искажениям и исключениям из сферы внимания» (Андерсон 1974: 197) и таким образом подпитывать и поддерживать мифы.
Следует заметить, что политические повествования могут быть идеологически маркированы в неодинаковой степени. Так, исследователи, провозглашающие своей целью объективность, стараются изгнать из своих работ собственные идеологические пристрастия. Успех здесь зависит оттого, в какой степени сами ученые сознают, в какой сфере лежат их идеологические приоритеты и убеждения. То же верно и в отношении журналистов, претендующих на независимость и неидеологизированность. С другой стороны, политический памфлет или предвыборная речь часто носят открыто партийный характер, но это не означает, что их авторы непременно сочиняли заведомую ложь или намеренно извращали правду.
Постскриптум: заметки о политическом вымысле
Модель политического мифа, представленная в этой книге, исключает заведомо вымышленные рассказы. Если публично признается, что то или иное произведение основано на вымысле, то мифом оно считаться не может, но может, тем не менее, иметь неявную мифологическую составляющую. Рассказ о вымышленных персонажах или фантастических событиях может быть вплетен в контекст мифологического восприятия определенного исторического периода. Такая черта чрезвычайно характерна для идеологически ангажированных романов. Возьмем в качестве примеpa роман французского коммуниста Поля Низана «Антуан Блуайе» (1933). В него входят длинные экскурсы в историю индустриальной революции во Франции, в особенности в историю железных дорог от середины девятнадцатого столетия до начала двадцатого. Эти экскурсы составляют фон истории центрального персонажа (прототипом которого послужил отец Низана), образованного человека, использованного, а затем уничтоженного безжалостной капиталистической системой времен Третьей республики.
Современник Низана Робер Брасильяк в романе «Семь цветов» (1939) описывает историю обращения к фашизму двух мужчин, и эта история разворачивается в условиях Франции, Италии, Германии и Испании межвоенных десятилетий. Роман написан на основе собственных дневников автора, опубликованных под названием «Предвоенная история» («Notre Avantguerre», 1941). Мы можем заключить, что как утопии, так и антиутопии могут неявно выполнять мифологические функции постольку, поскольку представленный в них воображаемый миропорядок может быть воспринят как предсказание будущего (об утопиях см.: Кумар 1987,1991; Левитас 1990).
Есть много произведений, располагающихся буквально на грани художественной литературы, документалистики и философского анализа. Такое определение можно применить к фильму Сергея Эйзенштейна «Октябрь» (1927), изображающему драматические события русской революции, «JFK» Оливера Стоуна (1992) или к «Товарищам» (1987) Билла Дугласа, где рассказывается история Мучеников Толпаддла – группы английских сельскохозяйственных рабочих, которые в 1834 г. были преданы суду за попытку создать профессиональный союз. К созданиям мифов причастно также и телевидение, которое ставит по собственным сценариям художественные фильмы, основанные на известных исторических событиях, и биографические фильмы о таких известных личностях, как Ганди, Черчилль или Наполеон. Даже тогда, когда сюжет фильма всего лишь стилизован, в какой-то степени отнесен к событиям определенного исторического периода, но его персонажи и их действия могут быть соотнесены с персонажами и обстоятельствами политического мифа, фильм может сыграть квазимифологическую роль. Такую характеристику можно отнести к фильмам и романам о становлении Америки (Мейнард 1934; Рашинг 1983) или о войне во Вьетнаме (Хеллман 1986; Лувр и Уолш 1988; Уолш и Олич 1988). Понятно, что в вопросе о передаче идеологических мифов имеют решающее значение способы использования невымышленных образов в обстоятельствах, приближенных к реальным, – и представленным в невымышленных мифологических обстоятельствах.
Случается даже и так, что художественное произведение может стать причиной возникновения политического мифа. Это происходит в том случае, если повествование (или какая-либо его часть) принимается некоей социальной группой за истину. Норман Кон (1970b: 38–45) приводит в пример роман «Биарриц», принадлежащий перу Германа Гедше, изгнанного из почтовой службы в Пруссии, и изданный в Берлине в 1868 г. (автор скрылся под псевдонимом «Сэр Джон Рэтклифф»). Действие одной из глав происходит в Праге в середине XIX в. на еврейском кладбище. Около одной из могил тайно собрались представители двенадцати колен Израилевых плюс тринадцатый – представитель евреев, томящихся в изгнании. Такие встречи происходят раз в столетие на протяжении тысячи лет. На них обсуждаются пути избранного народа к власти и благоденствию и его стратегия в его непрерывной битве за покорение христианского мира. В 1870-х гг. в Санкт-Петербурге, Москве, Одессе и Праге был опубликован памфлет, представляющий тайные действия еврейской цивилизации. Хотя сюжет этого памфлета вымышлен, в тексте утверждалось, что он основывается на фактах. В июле 1881 г. французский журнал «Контемпорен» данный эпизод преподнес как исторический факт, о котором рассказал некий британский дипломат по имени сэр Джон Редклиф. В этой версии речи всех двенадцати представителей колен Израилевых были слиты воедино. Эта большая речь была перепечатана в 1896 г. в антисемитском труде Франсуа Бурнана «Евреи – наши современники». Она имела широкое хождение даже после Первой мировой войны, в первую очередь в Германии. В шведском издании, увидевшем свет в 1933 г., говорилось, что сэр Джон был убит при загадочных обстоятельствах. «Речь раввина» (такое название этот текст получил впоследствии) часто использовалась как доказательство подлинности «Протоколов сионских мудрецов», которые сами являются фальшивкой.
И все же мы должны принимать во внимание различие между текстами, которые открыто декларируются как вымысел, и текстами, имеющими статус документальных. Понятие мифа окажется значительно размытым, если мы просто определим его как идеологическое верование, которое может быть облечено в словесную форму, и представим его как искаженное и эмоционально насыщенное повествование – неважно, художественное или документальное (см., напр., Ривьер 1991). Даже если мы дадим мифу более строгое определение – идеологически окрашенное повествование, – и тогда нам придется иметь в виду упомянутое разграничение, коль скоро мы согласимся с тезисом о том, что мифы соответствуют глубинным психологическим или культурным архетипам, лежащим в основе как художественного, так и документального повествования (напр., Янарелла и Сайджелмен 1988; Джуэтт и Лоуренс 1977; Жирарде 1986).
Глава 4
Вера в мифы
Для верящих политический миф не имеет автора. Какой автор может быть у истины? Говорящий (пишущий) просто передает, сообщает, интерпретирует правду. Но с точки зрения скептиков, миф обязательно имеет источник: намеренное или случайное искажение правды, единожды совершенное определенным лицом. Верующему ясно, что он верует, потому что ему известна правда; скептик, напротив, задается вопросом: отчего люди доверяют фальсификациям или значительным искажениям? Ученый аналитик, которому по определению полагается быть скептиком, может также спросить, какие внешние обстоятельства способствуют вере людей в мифы. Поскольку систематические исследования этих проблем не проводились, каждый может дать на поставленные вопросы любой ответ. Тем не менее мы могли бы сделать некоторые предположения.
Иррациональная вера?
Есть точка зрения, согласно которой вера в мифы является иррациональной компонентой человеческого поведения. Жорж Сорель создал теорию мифа, на которую до сих пор опираются некоторые авторы (напр., Гриффин 1991). Сорель полагал, что миф живет потому, что люди нуждаются в вере. Основываясь на примерах ранних христиан, деятелей Реформации, участников Великой французской революции, сподвижников Мадзини [17] в его борьбе за объединение Италии, Сорель утверждает, что «участники значительных общественных движений всегда представляют свою деятельность как битву, которая рано или поздно увенчается триумфом» (41–42). Повторяющиеся неудачи не разрушают по-настоящему крепкий миф. В качестве примера Сорель приводит католиков, которые рассматривают историю церкви как непрекращающуюся войну против Сатаны, где «каждое осложнение есть лишь эпизод войны, которая должна закончиться победой католицизма» (42). Излишняя детализация способна лишь повредить концепции. И не только потому, говорит Сорель, что миф отступает перед критикой разума, но еще и потому, что такая критика лишает миф его драматизма, а значит, и силы его воздействия. Для того чтобы быть живым, миф должен воплощать скрытые устремления общественной группы; только в этом случае он будет движущей силой и источником веры. По словам Сореля, сторонники социального позитивизма считают «ясность объяснения его истинностью» (142). Однако при этом попытки объяснить все, устранить все неясности бесплодны и, конечно же, не могут побудить людей к действиям. Так, Сорель упрекает философа Эрнеста Ренана [18] в неспособности понять Джордано Бруно, который, в отличие от Галилея, пошел на костер, но не отказался от своего учения.
