слишком умные вещи, но ей хорошо сейчас, среди людей, между которыми возникло случайное и мимолетное тепло.
— Ну и как вам театр? — спросила она Дубцова, вторично задавая ему вопрос, ответ на который был бы приятен подруге, еще не слышавшей его. — Полю в Островском видели?
Господи, ролишки-то маленькие, но живут ими, дышат, для них событие, если кто-то побывал на спектакле и вот можно расспросить, узнать мнение…
Дубцов хотел ответить, что видели, понравилось, но Давид Владимирович опередил:
— Еще нет, но с вашей помощью рассчитываем… Контрамарочки бы!
Он, видимо, смекнул, что знакомство с актрисами не менее выгодно, чем с буфетчицей.
— Полина, организуешь? Ты в фаворе, — сказала Вера.
Кумушка-лиса пообещала.
— Ну а вас сюда каким ветром? — спросила она.
Дубцов бывал уже на Сахалине. В прошлом году разыгралась эта эпопея с закупкой, когда ему и Наденьке Кузиной, сотруднице из смежного отдела, вручили полторы тысячи плюс командировочные, выхлопотали им письмо из министерства: «Такой-то и такая-то… направляются для приобретения предметов искусства… просьба организациям оказывать им содействие», — и давайте, милые, закупайте-ка экспонаты!
Музей впервые посылал закупочную экспедицию на Дальний Восток, что и как, никто не знал, и почему-то чудились золотые россыпи, керамика и бронза под каждым кустом.
Но не тут-то было! Старые вещи вытеснял из обихода, современный ширпотреб, в домах оставалось лишь то, что было семейной реликвией, памятью, и корейцы — они на Сахалине издавна — за эти крохи держались. Ни в какую не продавали.
И вот Дубцов с Наденькой Кузиной от дома к дому, от дома к дому… Не везло по-страшному. Неделя прошла совсем впустую, так же началась и вторая…
Тогда Дубцов придумал. Стали ходить на корейский рынок, он забирался на бочку и вещал: «Товарищи, мы работники московского музея. У вас могли сохраниться старинные вещи, мы их купим, деньги заплатим сейчас же! Пожалуйста!»
Сдвинулось. С первыми продавцами Дубцов нарочно расплачивался при всех, демонстративно отсчитывал купюры, и тогда потянулась, потянулась цепочка — понесли…
Купили корейский свадебный костюм, айнское оружие, бронзовую фигурку будды из домашнего алтаря, в целом потратив рублей семьсот — восемьсот. А затем получили от управления культуры машину и двинули по корейским селам.
И когда уже брали обратные билеты, на одном из зданий — бывшем буддийском храме — увидели великолепную резьбу. Раньше ничего подобного не встречалось Дубцову, и, вглядываясь в рисунок резного орнамента, он только боялся не уронить трепещущее свое сердчишко. Тут пахло искусствоведческой сенсацией, и опубликуй он памятник, можно пожинать лавры! Люди по десять лет сидят на деревянной резьбе, все закоулки объездили, но такого чуда им не попадалось. А Дубцов ничего специально не искал и — судьба!
Иван Николаевич ликовал и радовался, но, с другой стороны, старался исподволь вникнуть в умысел фортуны, уразуметь, почему она все-таки выбрала его, словно бог Авраама?! Что в нем, Дубцове?! Ведь если честно, подобное везение должно быть неким вознаграждением за муки, за подвижничество, за бессонные ночи, а какой же он, Дубцов, подвижник?! Смешно даже…
Дубцов был интуитивистом в науке и сам подчеркивал это, цитируя философа: «Все, что я делаю, есть упорядоченное изложение знаний, добытых интуицией». Это звучало вполне академично, и хотя Дубцова упрекали в недостаточном знании источников, он благополучно существовал в науке.
Связавшись с местным музейчиком, Дубцов обнаружил, что и они держат резьбу на примете, а это уже создавало сложности. Как работник столичного музея Дубцов имел свои счеты с провинциалами. На его памяти было несколько министерских рейдов по столичным хранилищам (он называл их налетами), устраивавшихся для пополнения фондов провинциальных музеев. Комиссия являлась словно снег на голову, и пока директор принимал ее в кабинете, по музею объявляли негласный аврал, и Дубцов с единомышленниками прятали все ценное подальше от министерского глаза, задрапировывали ветошью, сплавляли на время на реставрацию, а из дальних углов вытаскивали дешевенькие копии и всякую чепуху, с чем расставаться не жалко.
Министерские дамы из комиссии упрекали их, что они жмотничают, но совесть не грызла Дубцова. Он сочувствовал идее развития музейного дела, но в глубине души считал, что истинные ценности должны храниться здесь, в центре. Вещь — это прежде всего вещь («Вещь в себе!» — каламбурил он), и как истинный музейщик Дубцов предпочитал бы, чтобы шедевры хранились взаперти столичных подвалов («При строгом температурном режиме!»), никому не ведомые и не известные, но зато — целехонькие!
Поэтому он начал активную кампанию за то, чтобы заполучить резьбу. Больше всего в таком деле опасайся местных патриотов и краеведов-энтузиастов, у которых зубами не вырвешь ничего для Москвы, но, к счастью, директором музея оказался человек иного склада, попавший сюда из Сочи и мечтавший о Москве. Молодому директору был необходим престиж, и, чтобы заинтересовать его, Дубцов предложил прислать в музей выставку какую-нибудь, скажем, грузинской чеканки (слава богу, не он ее хранил!). Выставка из Москвы — это ли не престижно, и кролик сам прыгнул в пасть удава («Ох уж этот ироничный Дубцов!»). Широким жестом Иван Николаевич посулил, что и командировочные расходы, и транспортировку выставки оплатят сами москвичи, но выдвинул встречное условие:
— А вы уж нам — резьбу…
Директор (он был щеголеват) поддернул манжеты белой рубашки, чтобы они выглядывали из рукавов пиджака.
— Это с храма-то? Она что, ценная?
Дубцов на всякий случай слукавил:
— Заурядная резьба, но для пополнения коллекции…
Тот, пройда, не очень-то поверил.
— М-да…
Дубцов, словно дровишки в костер, стал подбрасывать аргументы:
— Зато вы получите выставку, учтите, она внеплановая, и просто так никто ее не пошлет на Сахалин. К тому же не забывайте об оплате, у нас ведь тоже денежные лимиты. А выставка из Москвы — это же для вас тройное выполнение плана, да и реноме музея подпрыгнет, а где музей, там и директор…
Пролаза сдался.
— Уговорил… У нас на следующий год гастроли областного театра, вот и выставка будет кстати. М-да… А с резьбой мы уладим.
Чтобы грамотно демонтировать резьбу, хватило бы одного толкового реставратора, но Дубцов с Наденькой Кузиной сами перестарались, выдавая свою находку чуть ли не за восьмое чудо света. Они отправили срочную телеграмму в министерство, и из Москвы прислали двух реставраторов.
В музей пришли толстый, барственный, со слащавым ртом, похожий на стареющего балеруна Столяров и тоненький — прямо спичечка! — Гузкин. Они позвонили от милиционера, по местному телефону, и Дубцов вышел к ним в спецхалате: как раз вызвали рабочих с художественного комбината и упаковывали сахалинскую выставку.
Втроем сели на лавочку, и Дубцов показал реставраторам слайды.
— Вот они, резные дракончики, — сказал он со сдержанной гордостью, надеясь, впрочем, что специалисты-то — реставраторы — его поймут. —
