и этак, но ни в чем себя обвинить не мог: «Вроде бы ничего плохого ей не сказал».
Дубцов изображал дело так, как будто меж ними есть лишь внешние, немаскируемые ниточки связи, и никак не соглашался признать, что сегодня ему был передан сигнал от нее по какой-то секретной почте, по тайному кабелю в глубине души.
Всей веселой компанией — Дубцов, реставраторы и Полина — забрались на леса.
— Ой, высотища! — Полина схватила Дубцова за локоть.
— Мать, давай мы тебя привяжем, — предложил Столяров, раскладывая на прогибавшихся досках реставраторские принадлежности: пилочки, кисточки, щипчики.
Драконы были совсем близко, и Полина боязливо тронула пальцем драконий зуб в ощеренной пасти.
— А-ам! Укусит! — припугнул ее Столяров, и она отдернула руку.
Дубцов благоговейно оглядел резьбу:
— Как они это делали?! Непостижимо!
— Вот, дуреха, сидит там одна, — без всякой связи сказала Полина, но Дубцов понял, что она говорит о Вере, и не удивился, словно он и сам думал о ней, и эта мысль мешала сосредоточиться на резьбе.
— Непостижимо…
— Привет монтажникам-высотникам, — сказал неожиданно возникший внизу директор. — Вы, я вижу, в окружении муз!
Полина отвернулась и стала внимательно рассматривать резной узор.
— Здравствуйте, здравствуйте, — ответил Столяров.
— А где же Вера Васильевна? — спросил директор, и Дубцов озадаченно взглянул на Полину.
— Верка его бывшая жена, он привез ее из Сочи, — торопливо шепнула она Дубцову и, изменив голос, с язвительной вежливостью ответила директору: — Вера Васильевна находится в гостинице и просила ее не беспокоить.
— Мерси боку, — директор откланялся.
Полина, покусывая губы, следила, как он шел к машине.
— Сейчас заявится к ней. Ну и дура я, что сказала!
— Почему?
— Опять начнет: «Вернись! Мальчику нужен отец!» — а сам, когда умывался, заставлял Верку стоять рядом и держать ему полотенце. У, феодал!
— А мне он показался наоборот…
Полина махнула рукой.
— Он так орал на нее, заставлял бросить театр! Верка от него у старика в музее спасалась.
— У Желудя? — спросил Дубцов, ощущая полнейший разброд в мыслях. — Непостижимо…
Боковую резьбу сняли легко, без хлопот, а вот резьбу по фронтону реставраторы хотели даже распиливать, так прочно она держалась. Дубцов, естественно, ни в какую, и они немного поцапались.
Все-таки обошлись без пилы, хотя провозились долго, почти до вечера, но зато уж с чувством исполненного долга — «усталые, но довольные» — завалились в номер и устроили торжественный выпивон.
— Ну, Давид Владимирович…
— Ну, Иван Николаевич…
Дубцов со Столяровым чокнулись.
— А где же дамы?! — воскликнул Гузкин.
Столяров побежал за актрисами, но скоро вернулся.
— Стучу, не открывают…
Тогда встал Дубцов.
Странно, но дверь оказалась открыта, хотя свет внутри не горел.
— Кума, спрыснем дракончиков?! — вглядываясь в темноту, спросил Дубцов.
— Полина в ванной, — отозвалась Вера.
— Верочка, составьте компанию, — настаивал он с пьяной капризностью, краем сознания успевая заботиться о том, чтобы иметь внушающий доверие вид, — Очень просим, оч-чень…
— Хорошо.
Она встала.
Их встретили громкими возгласами и распахнутыми объятьями. Даму усадили в центре, и Столяров, отвечая суетливой угодливостью на ее смиренную покорность, налил ей вина, до краев, — она не протестовала — и под тост выпили.
— У-ух! — Столяров заманипулировал щепотью, подыскивая закуску. — У-ух, дуб зеленый!
Этой привычной для всех шутке засмеялась только Вера.
Мужчины переглянулись.
— За даму! За даму!
Столяров торопливо разлил.
«Что ж мы, гады, спаиваем?!» — успел подумать Дубцов, но тоже подхватил:
— За даму!
И только после этого Вера взяла стакан.
— Ха-ха-ха! — на Дубцова накатило. — Я им в горсовете доказываю: экспонат! Экспонат!
Почему-то никому это смешным не показалось.
— Дуб уж крен дает.
— Нет, он хороший, он душка, — капризно сказала Вера, на правах единственной дамы требуя, чтобы с ней согласились. — Он один среди вас краснеет…
Дубцов действительно покраснел, тщетно стараясь потушить румянец.
«Вульгарна! Она вульгарна!» — с ужасом подумал он.
Начались танцы. Иван Николаевич наблюдал из кресла, как язычески трясся Столяров, распахивая рубашку на волосатой груди тарзана, по-медвежьи выворачивая носки, и Вера, Вера… Дубцов ее не узнавал! Ну, конечно, актриса, богемная пташка, но откуда вызывающее бесстыдство жестов, бесстыдство с надломом?! Нет, это не она… Сняла браслет, туфельки, как она может с этой гориллой?!
Дубцов мучительно сморщился. «По-моему, я блажу». Что он ей, опекун, воспитатель?! Они просто встретились в этой гостинице…
— Очередь! Очередь! — заметив, что Столяров собирается танцевать уже третий танец, Дубцов отнял у него партнершу.
Быструю музыку сменила медленная.
— У вас был прекрасный партнер, Вера Васильевна. Даже завидно, — сказал он и подумал: «Издевки тут ни к чему!»
— Не называй меня так! Я прошу!
— Не понял… Не называть вас Верой Васильевной?!
— Да! Да!
— Я лишь в знак уважения. Так сказать, восхищен талантом… как зритель… из партера!
— Господи, замолчишь ты?!
— Только прикажите, Вера Васильевна! — вырвалось у него против воли.
— Ну не мучь же меня! Ты нарочно?! — взмолилась Вера.
— О да!
Он уже не мог остановиться.
— Я вижу, вижу.
— И многие замечают!
У него сводило скулы от собственной болтовни, и он решил: «Стоп! Цапаемся, как будто между нами… что-то…»
Бывает банальная ситуация, когда испытывающие друг к другу тайную приязнь люди скрывают это и нарочно ведут себя с вызовом. Но уж они-то под эту разновидность не попадают! Ему на самом деле безразлична эта Вера, вот доказательства, вот… и, как бы нашаривая что-то в темноте, он тыкался, тыкался в пустое место.
Снова выпили.
— За дружбу, за гостеприимство, — бубнил полусонный Гузкин.
— Гулять! На сопки! — заорал Столяров, нарушая возникшую паузу.
Гузкин достал фонарь.
«Ну вот, — со странной обидой подумал Дубцов, — слоняться по этим сопкам, ночью…»
Вера попросила ее подождать, побежала в номер одеться и взглянуть на сына. Они гурьбой двинулись за нею и в дверях зашикали друг на друга: «Тише! Тише!»
Мальчик спал, и в номер вошел один Дубцов.
Вошел и заметил — этот жест, ожегший его, — Вера накинула платок, взяла плащ и зонтик, подумала и положила на место.
— К тебе… Идем… Быстро!
…Затем он вспоминал, как они украдкой отбежали от реставраторов и спустились к нему на этаж. Дубцов отпер дверь. Сели. Стали курить. Она читала ему стихи, что-то косноязычное и торжественное, кажется, Ломоносова. Говорить не могли, его знобило. Он испугался, что она сейчас уйдет, и, не в силах остановить ее, только сказал: «Я не хочу, чтобы ты уходила». До сих пор что-то еще вспоминалось Дубцову из вчерашнего дня, дальше же была не память, нет, а затверделый ком счастья. «И я не хочу! И я не хочу! И я не хочу!» Они лишь встретились в этой гостинице, он ничего не знал о ней раньше, за что же ему столько?!
