— Коля, тебе сколько лет?
— Одиннадцать. А что?
— Я старше тебя на двадцать пять лет. Но не знаю, справился ли бы я, как ты. Молодец. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Только спать охота. Но если надо…
— Надо, Коля, надо очень. Следи за лентой. Держи клей наготове. Если порвется… Не засыпай, очень тебя прошу. Хочешь, я артиста вызову сюда, чтоб он тебе истории рассказывал? Страшные. Или веселые. Только не засыпай. Если ты заснешь — другие могут не проснуться.
— Ладно. Я щипать себя буду. Ой!..
— Что — очень больно?
— Нет. Шаги услышал. Кто-то идет сюда по коридору. Входит…
— Не бойся, Коля, не бойся. Ты включил широкую ленту на растормаживание — люди постепенно приходят в себя. Кто там вошел?
В репродукторе раздался неясный шум, изумленный мужской голос произнес: «А ты что тут делаешь?»
— Ничего страшного, — сказал Киля. — Это Сазонов. Если будет хулиганить, я ему сейчас дам конфетку, он и заткнется.
— Дай ему лучше микрофон, — улыбнулся капитан.
— Научный городок? Вызываю научный городок. — Сазонов говорил внятно, но как-то неуверенно. Будто удивлялся, что слова слетают с его языка так послушно, и именно те, какие он хотел. — Андрей Львович, это вы? Докладывает Сазонов.
Директор поспешно вернулся в радиорубку, сел к столу.
— Не надо докладывать, Юрий Семенович. Вряд ли вы сможете сказать нам что-то новое. Скорее — мы вам.
— Но что здесь произошло? Кажется, я был без сознания. Сейчас час ночи, а прибыл я…
— Вы прибыли днем в два. И как все прочие, попали под сильное излучение, подавляющее память. На ваше счастье, вам досталась небольшая доза, часа полтора. Она превратила вас в десятилетнего ребенка, но усыпить не успела. Где-то около четырех излучение прекратилось. Поэтому и сознание вернулось к вам раньше, чем к остальным.
— А что с остальными? Я видел только троих: Сильвестров, начальник Домика Дергачев и лесник. Все трое без сознания. А ребенок? Что он здесь делает с передатчиком? Знаете, я хорошо помню, как прибыл, как вышел из вездехода, добрался до «Карточного домика», обошел его снаружи, а дальше…
— Потом, Юрий Семенович, все расскажете потом. Сейчас главная ваша задача — обеспечить порядок до прибытия спасательного отряда. Сознание и память будут возвращаться к людям постепенно. Возможно, кто-то испугается, впадет в панику. Вы должны успокоить их, добиться, чтоб спокойно ждали врачей. Мы будем утром часам к шести. Сами-то вы в каком состоянии?
— Вроде бы в нормальном. Только вижу все каким-то непривычно ярким. Будто глаза мне промыли. А так ничего.
— Вот и прекрасно. Что же касается мальчика (ребенка, как вы его назвали) — поклонитесь ему низко от нас всех. Да и от себя тоже. Если бы не он… Будет трудно — он вам поможет. Да-да, уверяю вас: на этого «ребенка» можно положиться.
11
Был уже пятый час ночи, когда мощный сноп света ворвался в окна ночлеговских домов.
Анечка, задремавшая было над своим аппаратом, вскочила, набросила полушубок, замотала голову платком и выбежала на крыльцо.
Рев моторов надвигался по улице и, казалось, расплющивал, подминал под себя вой ветра. Издали сквозь летящий снег сверкнула ослепительная звезда прожектора, луч скользнул по крышам, по заборам, по колонне машин, медленно ползущей по расчищенной полосе. Вспухающий снежный вал накатывался все ближе, и кабины двух бульдозеров еле виднелись над его гребнем. Не доезжая здания почты, колонна свернула и так же медленно и неумолимо поползла по целине, нащупывая гусеницами заброшенную дорогу, ведущую к лесу, в сторону «Карточного домика».
Не в силах сдержать радостного возбуждения, Анечка что-то крикнула, замахала рукой, как машут дети проходящему поезду, потом вернулась в дом. Уже с порога услышала писк зуммера, подсела к аппарату.
— Да, Алексей Федотыч, да! Прошли они, только что! Машин, тракторов — не счесть! Одних санитарных штук восемь. А санитарных-то зачем так много? Вы же говорили, что обошлось, что все в этом институте живы остались.
— Живы-то живы, но в себя, видать, не сразу придут после такого… Это, знаете, мелом на доске написанное легко стереть и потом записать снова. А если стерта память… Эксперимент совсем новый, неслыханный, так что медицине здесь нужно в оба глядеть.
— Ас тем что? С самим? Который всю кашу заварил?
— С ним хуже всего. Он ведь над собой опыт ставил, так что ему больше всех досталось. Я только что разговаривал с научным городком: опасаются за жизнь. Единственный он из всех до сих пор в сознание не пришел.
— Беда… Но, может, поспеют еще, спасут? Так ходко идут, что за час, думаю, доедут. Теперь, говорят, чуть не с того света научились возвращать. Как это называется? Ре… Ру…
— Реанимация. А кстати, знаете, кто там первый на помощь пришел? — Алексей Федотыч не мог сдержать горделивых ноток. — Наши ребята, интернатские. Те, что заблудились и туда забрели. Как и что, еще не знаю, но из научного сказали: спасибо за таких ребят. Будем их награждать.
— Ну вот, а вы так волновались. Я же говорила, что все обойдется. Не маленькие они, чтобы пропасть совсем.
— Боюсь только, что дома их по-другому наградят. Вы, Анечка, свяжитесь еще раз с Зипунами — предупредите, успокойте. Объясните, как все вышло.
— Хорошо. Сейчас попробую.
Но не успела она нажать на кнопку вызова — Зипуны позвонили сами.
— Анечка? Ешкилева говорит. Ну, что там? Не слыхать чего нового? Вроде и объяснили мне, что нашлись они, а все равно места себе не нахожу.
— Не волнуйтесь, Катерина Андреевна, все хорошо. Ребята живы-здоровы. И отряд спасательный с врачами только что туда проехал. Думаю, к утру привезут их, увидитесь.
— Ох, прямо и не знаю, верить тебе аль нет. Может, ты меня просто утешить хочешь, а? Ведь если б случилось что худое, сразу бы не сказала? Так же подготавливала бы сперва, успокаивала, а потом хлоп — обухом по голове.
— Да вы что? Что вы такое говорите? Ну, вот погодите, я вам сейчас докажу. Хоть и просили меня не звонить, не беспокоить зря, но… Сейчас…
Она перегнулась через стол к радиотелефону, сняла трубку и, прижав ее щекой к плечу, постучала по рычагу.
— Дом лесника?.. Кто это? Дима, ты? Не заснул? Можешь поговорить со своими Зипунами? Катерина Андреевна очень беспокоится, не верит мне про вас.
— Тетя Катя?! — Голос Димона звучал явственно, но словно бы сквозь трубу. Наверно, прикрывал рот ладонью. — Я это, я! Снегирев, да. Целы мы, все целы, не волнуйтесь. И Колька ваш — вон он, рядом на лавке спит… Нет, он по-нормальному спит — не бойтесь… Устал… Будить? Не могу — рука не поднимается. Он три часа около «Мнемозины» отдежурил. Сейчас его Лавруша сменил… Ну, около машины этой. Тетя Катя, я вам хочу сказать про Кольку: вы не знаете… Не знаете, какой он выдающийся. И мы не знали… Пусть! Пусть выдающийся неслух! Зато мы-то все оказались слишком послушные. Нам приказали бежать из здания, мы и драпанули. А он — нет! Единственный не послушался и остался… Просто почуял. Почувствовал, что нельзя уходить. Если б не он… Я тоже чуял, что нельзя, по не так сильно — и ушел. Эх, зря я вам рассказал. Вы теперь еще больше его ругать будете… Но мы его теперь знаете как будем защищать! А что — даже и от вас. Потому что он теперь всегда — с нами. Навсегда… И если кто-нибудь в деревне или интернате хоть пальцем…
Анечка, слушая этот разговор, согласно кивала, улыбалась и показывала рукой на радиотелефон, будто хотела сказать: «Вот видите? А вы не верили».
