— Я попрошу Дорис перенести мои вещи в нашу комнату, — заключила она.
От ее слов Кристофера бросило в жар. Да поможет ему Бог. И пусть это произойдет. Ради чего он привез ее в Пенхэллоу? Зачем сказал ей, что она — его жена? Зачем сказал, что у них общая спальня?
Кристофер кивнул и еще раз нежно поцеловал ее.
— На сегодня достаточно, — сказал он. — Ты, наверное, устала. Я отведу тебя в гостиную. Мы выпьем чаю. Нэнси уже, должно быть, вернулась из деревни.
— Чай — это хорошо, — согласилась Элизабет и, взяв его под руку, вышла из зала.
После чая Элизабет первая покинула гостиную. Она сказала, что хочет попросить Дорис перенести ее вещи в спальню и что ей нужно немного отдохнуть. На обед она собиралась спуститься в столовую.
— Надеюсь, ты придешь проводить меня, — сказала она, вставая и улыбаясь Кристоферу. — Иначе я могу заблудиться и останусь голодной. Но не нужно провожать меня до спальни. Я сама смогу найти дорогу, — сказала она. — Я старалась все запомнить.
Нэнси и Кристофер остались одни.
— Чье это было предложение? — спросила его Нэнси, после того как дверь закрылась. — Твое?
В ее голосе чувствовалось напряжение; впрочем, в последние дни это повторялось часто.
— Нет, — ответил Кристофер. — Она хочет, чтобы ее жизнь вошла в прежнее русло. Нэнси, она сильно изменилась. Она стала смелой и мужественной.
Нэнси рассмеялась.
— В прежнее русло! — усмехнувшись повторила она. — Неужели ты собираешься довести свой обман до ужасного конца, Кристофер? Что с тобой случилось? Неужели события прошлого так ожесточили тебя? Я надеялась, что все уже позади.
— Я не буду это обсуждать, — ответил Кристофер, и его лицо снова стало замкнутым и суровым. — Это мое дело, тебя это не касается.
— Однако мне приходится лгать ради тебя, — заметила Нэнси. — Но дело даже не в этом, Кристофер. А в том, что она — не твоя жена.
— Она могла бы быть моей, — возразил Кристофер. — Я не согласен с тем, что произошло после моего отъезда, Нэнси. И я не признал бы этого, даже если бы меня известили. Что делать, если я не могу признать того, что все так вышло?
— У тебя сейчас нет выбора, — сухо заметила Нэнси. — Она тебе не жена.
Кристофер бросил на нее недобрый взгляд.
— Сегодня вечером она переберется в твою комнату, считая себя твоей женой, — продолжала Нэнси. — Если бы ее выбор был свободным, Кристофер, я бы не сказала ни слова, хотя считала бы такой поступок неправильным и не одобрила бы его. Но она лишена выбора. Для этого ей следовало бы все знать. Вряд ли она тогда попросила бы Дорис перенести свои вещи в твою комнату, не так ли?
— Она многого не знала и семь лет назад, — сказал он. — Тогда у нее тоже не было выбора. Но она сделала его. И Чичели был рядом с ней, позаботившись о том, чтобы ее выбор согласовывался с его интересами. Так что не говори мне о свободе, Нэнси. Ее просто не существует.
Нэнси встала.
— Я поднимусь наверх, — произнесла она. — Я хочу почитать до обеда. И вообще я не вижу смысла в продолжении этого разговора. Твой рассудок помутился, а сердце ожесточилось, ты ни с чем не считаешься. Я тоже ненавидела ее, Кристофер, но теперь вижу, что моя ненависть никогда не была такой сильной, как сейчас твоя.
Кристофер задумчиво смотрел на сестру, выходящую из комнаты.
Глава 7
Элизабет стояла посередине комнаты Кристофера — нет, их комнаты — и со страхом оглядывалась вокруг. Это была просторная комната с высоким потолком. Потолок был сводчатый и расписан голубой и золотой красками. В середине свода были изображены две нимфы. Стены были украшены дорогими брюссельскими гобеленами, вероятно, старинными, хотя их цвета оставались яркими и сочными. Балдахин кровати поднимался к самому своду потолка.
Комната была восхитительна. Шторы на окнах и полог кровати были темно-бордовыми и тяжелыми, как и два кресла, стоявшие по обеим сторонам камина. Они были слишком темными и слишком массивными для этой комнаты. Это была комната, в которой жил мужчина, а не супружеская пара.
Элизабет удивилась: неужели она не предлагала Кристоферу поменять здесь обстановку? Может, они даже ссорились из-за этого? Возможно, ему все здесь нравилось, а она любила свет и красоту. “Неужели мы ссорились?” — подумала Элизабет. Но должны же они были спорить о чем-то, если так долго прожили вместе. Наверняка у них были расхождения, ведь невозможно все воспринимать одинаково. Тогда их жизнь стала бы серой и скучной.
Кровать была необыкновенно широкой. Еще одна фамильная вещь? Щеки девушки запылали, когда она смотрела на кровать, ожидая появления своего мужа. Какая она все-таки глупая. Они столько лет предавались здесь любви!
Элизабет ухватилась за резной столбик кровати, прижалась к нему лбом и закрыла глаза. Может, если сосредоточиться, то что-нибудь получится. Какие-то воспоминания, связанные с этой комнатой, всплывут в памяти. Может, ощущения, связанные с прикосновением к этому столбику. Она провела рукой по его гладкой полированной поверхности. А может, воспоминания, связанные с их любовью? Она представляла себя с ним на этой кровати, чувствовала, как он прикасается к ней, но это было лишь предвкушение близости, а не воспоминание.
Открылась дверь, и в комнату вошел Кристофер. Очевидно, эта дверь вела в его гардеробную, потому что на нем была только ночная рубашка. Она попыталась почувствовать обыденность этого момента — ведь он сотни раз входил в эту дверь.
— Ты понимаешь, — заговорила Элизабет, пряча за улыбкой свое смущение и робость, — ты можешь придумать любую историю, зная, что я потеряла память. Даже если я не жена тебе, ты можешь убедить меня в этом.
Кристофер не проронил ни звука и, остановившись рядом, внимательно посмотрел на нее.
— Мне не следовало говорить это, — поправилась Элизабет и, приблизившись к нему, прикоснулась к его груди. — Прости меня. Кристофер, я понимаю, что для тебя это так же тяжело, как и для меня. Дорогой, я так нервничаю, словно это моя первая брачная ночь.
Кристофер нежно погладил ее по щеке.
— А семь лет назад я нервничала? — спросила девушка.
— Да, — ответил он. — Очень. И я тоже. Ведь мы оба сохранили целомудрие.
— Да? — Она тихо рассмеялась. — Это чудесно, Кристофер. Я рада, что мы оказались первыми друг для друга.
Кристофер не отрываясь смотрел на нее, но Элизабет не могла понять, что выражало его лицо. Возможно, неуверенность.
— А наша первая ночь была чудесной? — спросила Элизабет. Он тяжело сглотнул.
— И да и нет, — ответил он наконец. — Я был неловким и неумелым и причинил тебе боль. Но ты утешала меня потом, целовала, называла самыми нежными словами, потому что я расстроился.
