— А-а, семнадцатое мая.
В первый раз в глазах Итана читается некое облегчение.
— Да, семнадцатое мая, — глубоко вздыхает он.
Какое-то время мы молчим.
— Представить не можешь, как давно я пытался разгадать смысл этих цифр, — говорит он и смотрит на меня так, что у меня голова кружится.
— Это он сообщил их тебе?
— Я видел их много раньше. На твоей руке.
Я закрываю глаза.
— Когда?
Итан подвигается ближе. Снова берет меня за руки. Разгибает левую руку, задирает рукав и проводит пальцами там, где когда-то были цифры.
Я дрожу. Кожа до сих пор хранит память о боли, когда их отскребали.
— Я видел тебя четыре года назад. Думаю, как раз тогда. Когда ты попала сюда. Ты была как девочка из стихотворения Роберта Бернса: она шла через поле ржи, вся мокрая и грязная. Мне было тринадцать лет, я ловил рыбу на речке в Хаверстро-Крик, в первый раз в жизни тогда пошел на рыбалку один. Ну вот, и вдруг воздух над рекой как-то странно задрожал, совершенно дико, ни на что не похоже. Я просто глазам своим не верил. Бен Кеноби говорит, это был выход из тоннеля времени. По которому вы все вышли сюда.
Я продолжаю дрожать, не могу остановиться.
— Ничего не помню.
— Знаю. И понимаю. Видок у тебя был еще тот. В общем, сама была не в себе. Замерзла, совсем одна, и на руке вот эти цифры. Я хотел помочь тебе. Отдал свою спортивную куртку…
У меня кружится голова. В глазах все плывет. Пытаюсь сделать вдох.
— Так это был ты…
«Ну конечно, — думаю я. — Конечно».
— Воздух вокруг тебя как-то странно колыхался, дрожал. Ты была чем-то напугана и не хотела со мной говорить. Я показал тебе, как пройти к мосту через речку, ты сказала, что тебе надо туда.
— Ничего не помню, — еле-еле произношу я.
И снова чувствую, как мир за спиной, в прошлом, меняется, принимает иную форму. Все было не так, как я себе представляла.
— А других, кроме меня, ты видел?
— Нет. Наверное, тоже где-то пробирались через лес. А я видел только тебя.
Лицо Итана словно в тумане, что на нем написано, не разобрать, но я чувствую, слова свои он тщательно взвешивает.
— Но я могу узнавать их, людей, которые пришли с тобой. Некоторых сразу, других нет…
— Что ты хочешь этим сказать?
— Могу распознавать путешественников во времени. Трудно объяснить как. Ну, словно вокруг тебя воздух движется по-другому. Не так, конечно, как в тот день, когда я тебя встретил, но что-то есть общее, едва уловимое.
— Ты и сейчас это видишь?
— Вокруг тебя уже с трудом. Почти совсем незаметно. Но вокруг других больше заметно, особенно кто постарше. Вокруг Кеноби хорошо было видно.
— А другие тоже видят?
— Из моих знакомых никто. Не подумай, я об этом никому не сказал. Кеноби говорил, это редко бывает, но некоторые люди обладают тонкой чувствительностью к потоку времени. У меня это, может, потому, что я тогда был там, когда открылся тоннель. Остаточные результаты действия этого потока всегда присутствуют, но их мало кто видит. Он говорил, что это вроде психологического эксперимента, который есть в Интернете. Когда люди играют в баскетбол. Ты, наверное, видела. — (Я качаю головой.) — Нет? Ну, значит, там две баскетбольные команды, одна в черных трусах, другая в белых. И ты должен считать очки, сколько белые забросили черным, и наоборот. В конце тебе дают правильный ответ, а потом вдруг задают вопрос: «А ты гориллу видел?»
— Гориллу?
— Ага. Большинство заняты подсчетом бросков и, когда игроки пытаются забросить мяч в корзину, не видят, как парень в прикиде гориллы выходит прямо на середину площадки, стоит, а потом уходит. И никто, как правило, никакой гориллы не замечает.
Я подвигаюсь к нему поближе:
— А ты, значит, гориллу видишь.
Голос Итана звучит устало, и в первый раз я замечаю, что он чем-то опечален.
— Выходит, вижу.
Итан роется в своей куртке и вручает мне конверт, который нашел в тележке старика.
— Это… он хотел мне передать?
— Кеноби сказал, что у него для тебя кое-что есть… какой-то ключ… и если он почему-то не сможет передать его тебе лично, я должен найти этот конверт и вручить тебе. Думаю, нам повезло, что ты появилась и у убийцы не было времени порыскать по карманам.
Да, пожалуй, он прав.
— Откроешь сейчас? — спрашивает Итан, видя, как я верчу конверт, не зная, что с ним делать.
Опять он, пожалуй, прав, и я трясу конверт, будто это рождественский подарок, желая, насколько можно, унять волнение. Внутри, похоже, письмо. А на дне конверта что-то твердое, наверное ключ. Старик хотел, чтобы он обязательно попал мне в руки.
Итан слегка поворачивает ключ зажигания, и внутренность машины освещается.
— Ну что, готова?
— Лучше ты прочитай мне вслух.
В конверте, кроме ключа и письма, лежит еще пластиковая карта, завернутая в маленький кусочек бумаги с адресом.
Камера хранения
200, 139-я Восточная улица,
Бронкс, Нью-Йорк, 10451
Ага, это ключ от ящика.
Я разворачиваю письмо и щурюсь, пытаясь разобрать его почерк. Знакомый почерк. И знакомая подпись внизу. Несмотря на ужасное зрение, я это вижу, и меня снова охватывает волнение. Я закрываю глаза.
— Ладно. На, читай.
Моя дорогая Пренна,
если ты читаешь это письмо, то страхи мои оправдались. За мной уже некоторое время следят, и я знаю, что жизнь моя в опасности. Если бы можно было обойтись, я бы не стал вовлекать тебя в это дело. Боюсь даже думать о том, что подвергаю тебя опасности. Но, повторяю, если ты читаешь это письмо, значит мне нужна твоя помощь.
Я твой отец, а ты моя дочь. Возможно, ты это уже знаешь.
Я ужасно изменился. Постарел почти на двадцать четыре года за то время, как вы и другие, кто сделал переход во времени, постарели всего на четыре. Перед тем как попасть сюда, мне пришлось пребывать в суровых условиях иного мира гораздо дольше.
Я знаю, тебе сказали, что я отказался от иммиграции сюда, но это не так. Я никогда по своей воле не позволил бы тебе и твоей маме отправиться без меня. Я был не согласен с одним из руководителей относительно цели нашего предприятия. Я знаю заповеди не хуже любого другого, знаю об опасности серьезных перемен, но некоторое вмешательство в ход событий, даже если это лишь одно, но очень важное изменение, нужно обязательно совершить. Ведь мы знаем, чем все закончится. Не я один так считал, но, полагаю, я был самый упертый. Поэтому оставили только меня одного. Другие руководители, включая и твою маму, совершили переход, но были лишены всякой власти, всякого права голоса относительно деятельности общины.
Должно быть, ты, читая письмо, задаешь себе вопрос, почему я жил той жизнью, которой я жил, и я не знаю, смогу ли доходчиво все объяснить. Я жил на улице и в парке не потому, что у меня не было денег или крыши над головой, но потому, что моя тележка, спальный мешок и павлиньи перья были чем-то вроде прикрытия. До недавнего времени я мог жить так, не привлекая к себе особого внимания. Я мог находиться поблизости к тебе и твоей маме, наблюдать за вами, не боясь, что меня узнают и мной серьезно заинтересуются. И у меня были развязаны руки, чтобы сосредоточиться на своей цели: найти критическое событие, которое должно изменить ход истории, и вмешаться.
Думаю, причина не только в этом. Первые два года я жил в квартире в двух кварталах от вашего дома. Зимой в ней было тепло, а летом прохладно, она была напичкана всякими умными приспособлениями, в ней был и телевизор с огромным количеством каналов. Но очень скоро я почувствовал к ней отвращение. Я слишком долго существовал в суровых условиях, чтобы снова стать обычным, цивилизованным человеком. Я понимал: если расслаблюсь, то превращусь в такого же самодовольного, самовлюбленного и безнравственного человека, как и все те, кто проделал этот переход. Ночевки под открытым небом не дают мне забыть, откуда я прибыл и зачем.
Изменяя ход событий, мы открываем новое будущее, но теряем свое особое знание и силу, которую оно дает. Вожди вашей иммиграции не желают от этого отказываться. Они воспользовались искусственной лазейкой, чтобы спрятаться здесь, удобно устроиться и жить как можно дольше. Но они потеряют все это, если не примут меры, если оставят в этом мире все как есть. Проповедуя осторожность, они призывают к пассивности. Но ведь это просто трусость, если называть вещи своими именами. Их знание, то есть наше знание, несет в себе опасность, которой человечество не заслужило. Так давайте ж используем его для общего блага.
Твой любящий отец,
Джонатан Сантандер (Паппи).
Глава 11
Итан хочет отправиться прямо в Бронкс, в камеру хранения, чтобы немедленно заняться делом, но мне сначала надо заскочить домой.
— Всего на несколько минут, — говорю я. — Принять душ и переодеться. Нельзя же ходить в таком виде. И еще, перед тем как исчезнуть, мне надо поговорить с мамой. Она будет беспокоиться.
