— Но прежде-то мы с вами заранее знали, какие станции будут захвачены, — Шорохов говорил медленно, чтобы поспеть обдумать, что именно предлагает Ликашин.
— В том вся штука, что с батькой Махно так не получится. Он сам не знает, куда на следующий день свою армию двинет.
— Значит, там я должен буду начать с того, что займусь разведкой. А любой махновец меня за одно то, что я заготовитель штаба Донской Армии к стенке поставит. А я в его глазах буду еще и шпион.
— Вы не понимаете, — вкрадчиво начал Ликашин. — Вы были отсюда на север. Нажглись на этом. Виноваты перед Донской Армией? Да. В чем? В первою очередь в том, что стремились зерно, заготовленное для нашего Управления, передать комиссарам.
— Вы что! — Шорохов едва сдержался, чтобы не обрушить кулак на зеленое сукно ликашинского стола.
— Как — что! В присутствии многих лиц, или, скажем, свидетелей, всего четверть часа назад вы заявили, что при подходе красных к вашему складу стали тушить пожар. Это может быть истолковано только так: чтобы в случае, если красные вас захватят, заручку у них иметь.
— Я заявил? Это вы заявили.
— А вы не опровергли. Значит, это были ваши слова. И хотя дела ваши были правильные, все же закрадывается сомнение: а если бы вас герои — марковцы не выручили? Как бы вы себя повели? — он игриво помахал рукой. — Итак, вы были на севере. Теперь качнулись в другую сторону. На юг. С отчаяния. Только бы подальше от комиссаров. Пусть даже в губернию, где пошаливают махновцы. Тут не подумаешь, что вы красным подыгрываете. Махно сейчас ведь и с ними воюет. В таком деле, как наше с вами, два раза одно и то же повторять нельзя.
— Но ведь это Махно!
— Махно. Однако только аванса на вашу долю по этой поездке будет три миллиона. Многие бы хотели.
— Спасибо. На верную-то смерть.
* * *
— Вы неправильно оцениваете свое положение, — сказал Ликашин. — "Желаю — не желаю". Вам остается только желать. Иначе — военно-полевой суд. Сегодня же. Многие так сгорели. Заметьте: отдел этого учреждения в нашем здании. Подъезд другой, но и по внутренним коридорам можно пройти. Всего два-три слова. Я их скажу? Не обязательно. Вас многие слышали. И в суде вы не со мной будете дело иметь. Если сами туда поспешите, чтобы опередить, так ведь подпись на контракте чья? Кто телеграмму в Управление посылал, что заготовка полностью выполнена? Уверяю вас, одного того, что вы в присутствии чинов нашего отдела о генерала Мамонтове мололи, достаточно, чтобы под сомнение поставить, а были вы вообще в этих Щиграх, Колпне?
Шорохов молчал. Только бы не сорваться. Бессмысленно.
Ликашин продолжал:
— Веревочка. Начни тянуть, конца ей не будет. Если будет, так на конце-то петля.
— Но ведь надо еще, чтобы батька Махно занял городишко достаточно крупный! Чтобы он в вашу оперативную сводку попал.
Ликашин всем своим видом выразил полное удовлетворение:
— Вижу: согласились. И правильно. А последнее обстоятельство пусть вас не беспокоит. Отыщем. На самой подробной карте. Была бы только от вас депешка. И чтобы Махно потом эти селеньица занял. Риск? Да. Но и деньги немалые. Иуда продал Христа за тридцать сребреников. Сын божий! Мессия! Тут, позволю себе напомнить, денег будет поболее. Да и голову его разве с вашей сравнишь?.. И выезжать завтра. Крайне — послезавтра. Договорчик вам сейчас принесут. За авансом в главную кассу сходите. Потом вернетесь ко мне. Что еще? Вы, возможно, подумаете: "Не сойти ли на ближайшей станции?" В нети, как говорится, податься. Должен предупредить. В таком случае вы поставите себя вне круга людей порядочных. Мало того. Поручился мне за вас Николай Николаевич. Кто это, надеюсь, не позабыли. В его глазах вы тогда очень многое, пожалуй, даже все потеряете. Будет весьма огорчительно. Не так ли? Разумеется, розыска, суда, наказания вам тогда не избежать. В нашем Управлении не простаки. Полагать, что любой приди, получи миллионы, иди дальше — наглость, — говоря Ликашин горделиво потряхивал роскошной шевелюрой, приглаживал бородку. — Мне моя голова, уверяю вас, тоже дорога. Их превосходительство генерал Ярошевский, как помните, агента Молдавского упоминал. Так вот, на этих днях господину Молдавскому будет выдан аванс — шестьдесят миллионов рублей! Основание: ни малейших отклонений от правила договорено — сделано. Это ныне и есть честность. И один практический совет. Сегодня же обратитесь в отделение частной клиентуры Государственного банка, представьтесь титулярному советнику Петру Корнеевичу Серегину, сошлитесь на меня. Он вам поможет арендовать сейф.
— Зачем!
— Оставьте в нем какие-то бумажки, деньги. Клиент Государственного банка! Положение! Слух об этом пройдет. Я постараюсь. В нашем с вами деле сейчас любая частность важна. И — смелей. Впрочем, не мне вас учить…
* * *
У входа в гостиницу Шорохова остановил швейцар:
— Вас тут спрашивали.
— Мужчина? Женщина?
— Мужчина. Щупленький. Ростом — мне по плечо. Бороденка от уха до уха. В шинелишке.
— Не тот, что вчера ко мне приходил?
— Вашего приказчика мы знаем.
— Что он сказал?
— Спросил, надолго ли ушли, может, совсем съехали.
— Как ты ответил?
— О проживающих посторонним сведений не даем.
— Сразу ушел?
— На другой стороне улицы постоял. Потом.
— А как он к тебе обратился? Какие слова говорил? Ты вспомни.
— Чудно как-то. Со смешком: "Роднулечка-дорогулечка… милейший и роднейший мой…" Потом фамилию вашу назвал.
"Михаил Михайлович" — сказал про себя Шорохов.
МАКАР СКРИБНЫЙ ни 22-го, ни 23-го ноября в Новочеркасск не возвратился. На ум Шорохову приходило разное. Несчастный случай. Ехал в Таганрог без пропуска, арестовали. Как и Богачев, сбежал в Стамбул. Или другое: "… и расписку истребовать?" — " Я тебе верю". "А тем господам?" — "Тоже…" А до того: "…если нам красных дождаться?.." Так, может, он из Новочеркасска подался навстречу красным? И ясно, что он будет там говорить: "Американский агент". Предъявит письмо для миссии. Хорошо, если попадет на того, кому известно по чьему приказу началась связь с этой миссией. А если нет? Решат: «Переметнулся». Связь сразу прервется. Томись потом в неизвестности. Что же останется — бросай все и беги?
* * *
Сейф по ликашинской рекомендации Шорохов снял. С титулярным советником Серегиным общий язык нашел. Вечер пьянствовал в компании молодых и старых чиновных особ. За все платил. Если в небедной компании твое угощение принимают, ты свой человек. Тоже одна из купеческих заповедей.
В сейф, по здравому размышлению, положил почти все свои и Скрибного деньги: три миллиона рублей! — документы, оставшиеся от поездки в Щигры, Колпны. У сестры Скрибного оставил доверенностъ на его имя и ключ
от сейфа. Оставил также записку: "Уехал на десять дней. Пока меня нет, действуй, как знаешь". От слов: "Скорей всего не вернусь", — удержался, хотя мысль о том, что началась полоса неудач, не покидала. С таким же чувством шел к памятнику Ермаку.
Не ошибся. Связного не было.
После этого сводку для Агентурной разведки, документы Наконтразпункт № I уложил в конверт, написал на нем: "Таганрог. Александровская улица. 60. Федору Ивановичу. Дорофеев". Тоже оставил у Скрибного. При лихих обстоятельствах пусть посчитают, что предназначалось для миссии.
Возвращаясь в гостиницу, заметил слежку. Филеров было двое. «Вели» они его до самого номера. Думал потом: "Третий этаж. Через окно не уйдешь. Обложили. Хорошо, если это затея Ликашина. Мешать отъезду не будут".
Так, впрочем, и вышло.
* * *
Вагон был грязным, холодным. С окнами, почти наполовину забитыми досками. Народа набилось сверх меры. Казаки, солдаты, бабы. У каждого — мешки, корзины, тряпье. Крики, ругань. Слоями плавал махорочный дым.
Одет был поскромнее. Русские сапоги, ватные штаны. Суконная гимнастерка. Полупальто. Потертая шапка-ушанка. И баула не взял с собой — большую кошелку. Уложил в нее сало, хлеб, полдюжины бутылок с коньяком. Очень хорошим. Довоенной поры. Деньги, документы рассовал по внутренним карманам. В поезд сел без помощи военного коменданта. Чтобы ехать, не привлекая к себе внимания, сделать большего он и не мог.
Пропуская встречные поезда, подолгу стояли на станциях, разъездах. С этим Шорохов встречался и в прошлой поездке. Отличие было в другом. Он ехал теперь не на север, а с востока на запад, то есть вдоль деникинской территории, однако и здесь навстречу валом валили беженцы.
Прижавшись спиной к вагонной переборке, делал вид, что дремлет, думал о Скрибном, о Ликашине. Иногда пытался представить себе то, как сам он выглядит со стороны. Получалось: усатый дядька тридцати лет, молчаливый, одет без затей. Но ведь самое главное, чего он не знает: есть ли за ним сейчас слежка? Настораживало: мордатый длинноволосый мужик в рыжем кафтане, в селянской круглой суконной шапке, побродив по вагону, пристроился на полке напротив. Случайно ли? Правда и то — встретились они еще на вокзале. Подпирая друг друга, пробирались к окошку билетной кассы. Toжe едет в Екатеринослав. Может, теперь и потянуло к попутчику? Но — случайно ли?..
