Волю императора Гадон объявил офицерам. Это вызвало среди них смятение. Капитан Старицкий обиделся: как же так, солдаты нанесли ему оскорбление на митинге и останутся без воздействия? Он подал рапорт об увольнении со службы. Бумага была принята, а вечером возвращена обратно.
— Все изменилось, — сказал Гадон. — Над бунтовщиками состоится суд.
Под влиянием Трепова, вошедшего в кабинет Николая II после Гадона, самодержец изменил свое решение.
Один за другим последовали приказы. Великий князь Николай Николаевич телеграфировал генералу от инфантерии Газенкампфу[10]:
«Прошу вас сделать соответствующее распоряжение, чтобы завтра, 13 июня, было назначено судебное следствие над нижними чинами первого батальона лейб-гвардии Преображенского полка и над начальствующими лицами для выяснения виновности по событиям в Петергофе.
Лейб-гвардии Преображенский полк прибудет в лагерь Красного Села до двенадцати часов дня».
Приказом № 31 по войскам гвардии и Петербургского военного округа от 16 июня 1906 года 1-й батальон лейб-гвардии Преображенского полка переименовывался в особый пехотный батальон и лишался прав гвардии.
Приказом № 32 от 17 июня полковник князь Трубецкой, капитаны князь Оболенский, Мансуров, Михайлов и Старицкий, подпоручики Фон Дэн и Есаулов оставлялись в этом подразделении на тех же должностях, а князь Оболенский лишался звания флигель-адъютанта…
Николай II ставил на вид главнокомандующему войсками гвардии и Петербургского военного округа великому князю Николаю Николаевичу, делал замечание командиру гвардейского корпуса князю Васильчикову, объявил выговор командиру 1-й бригады 1-й пехотной дивизии генерал-майору Сирелиусу. Генерал-майор Озеров и генерал-майор Гадон со службы увольнялись без мундира и пенсии, с лишением их придворного звания «свиты его величества».
Все эти приказы зачитывались в ротах, эскадронах, батареях, сотнях и командах при собрании всех чинов. И надо сказать, что они не столько устрашали солдат, сколько способствовали противоправительственной пропаганде, лили воду на мельницу революции.
В дни нашего выступления революционным брожением были охвачены и другие подразделения и части столичного гарнизона.
Судья генерал-майор Томашевич, который вел следствие по делу преображенцев, в своем секретном рапорте главнокомандующему войсками гвардии и Петербургского военного округа великому князю Николаю Николаевичу писал:
«Не предоставляется оснований думать, что бывшие утром 8 июня перед выступлением разговоры о том, чтобы «забастовать» и не идти в Петергоф, ограничивались только одним 1-м батальоном, да и по существу своему они могли возникнуть лишь при наличности сознания, что ВЕСЬ ПОЛК НАСТРОЕН ОДИНАКОВО».
Томашевич не ошибался. Когда наша часть прибыла в Петергоф, солдаты 2-го и 4-го батальонов также собирались кучками на берегу канала за казармами. В их поведении было «что-то такое», что заставило, например, фельдфебеля 16-й роты найти повод, чтобы отвлечь своих подчиненных от нежелательных разговоров.
Когда 2-му батальону командование объявило о немедленном походе в Кронштадт, гвардейцы стали выкрикивать:
— Не пойдем!
Но под угрозой репрессий все же вынуждены были подчиниться. В Кронштадте они опять начали группироваться и о чем-то беседовать. Чтобы посторонние не могли услышать, преображенцы ложились на землю «звездами», голова к голове.
12 июня личный состав 2-го батальона был очень возбужден. Перед учением в 8-й роте, несмотря на запрещение дежурного офицера, все пели. Занятия в тот день сорвались. Когда командиры познакомили гвардейцев с содержанием нашей петиции, пытаясь подать ее в своем толковании, в 5-й роте раздалось «ура». Штабс-капитан Шереметьев спросил:
— Почему вы кричите «ура»?
Ему ответили:
— Это в честь первого батальона…
Возгласы одобрения наших действий слышались и во время ужина в столовой.
В 4-м батальоне 11 июня нижние чины намеревались устроить собрание.
Очень беспокоились за судьбу подследственных и солдаты 13-й роты. Они весь день ходили мрачными, задумчивыми. Их командир граф Литке уговаривал подчиненных не предпринимать никаких шагов к протесту.
— Так ведь первый батальон за всех старался, — возражали ему. — Как же его не поддержать?
Втайне от начальства петицию всюду горячо обсуждали.
Солдаты 14-й и 15-й рот 4-го батальона стали было собираться в манеже Конно-гренадерского полка, чтобы обсудить и одобрить наши требования, но офицеры помешали это сделать.
Волнения наблюдались и в других воинских частях. В лейб-гвардии саперном батальоне на большом митинге рядовые приветствовали преображенцев громовым «ура». Солдаты 23-й артиллерийской бригады с 10 по 14 июня 1906 года собирались, чтобы продемонстрировать свою солидарность с нами. В лесу близ деревни Александровки ночами проходили собрания с участием воинов 37-й артиллерийской бригады. Об этом доносили министру внутренних дел Столыпину его подчиненные.
АРЕСТ
Днем 12 июня до нас дошел слух, что для усмирения непокорного батальона из Красносельских лагерей форсированным маршем идет карательный отряд, состоящий из пехоты, кавалерии, артиллерии. Я стал успокаивать товарищей:
— Бояться вам нечего: ведь прежде всего арестуют меня и Прыткова. А из-за нас двоих проливать кровь неблагоразумно.
Я предчувствовал, что нас непременно заберут. Слово, которое дал генерал Озеров, мне казалось ненадежным. Так оно и вышло.
Офицерам с большим трудом удавалось удержать солдат других подразделений от открытого выступления в поддержку нашей петиции. Ротные и батальонные командиры ультимативно заявили полковому начальству, что, если не будут арестованы Басин и Прытков, они не ручаются за спокойствие и порядок.
Гадон срочно обратился к Озерову с предложением:
— Развяжите связанное вами!
Вечером 12 июня к нам вновь прибыл генерал Озеров, и столовая опять превратилась в своеобразный зал для собрания. Преображенцы стояли плотной толпой и с тревогой ждали, что скажет им генерал на этот раз.
Озеров нахмурил брови и голосом, в котором теперь уже звучала сталь, произнес:
— За организацию волнений в батальоне, за крамольную агитацию приказываю унтер-офицера Прыткова арестовать!
Находившиеся в столовой колыхнулись и замерли. Появились конвойные, и Прокофия Прыткова повели. Он пытался было протестовать, но Озеров резко оборвал его:
— Молчать. Никаких разговоров! — Потом повернулся ко мне: — Рядовой Басин, ты нарушил слово, которое дал мне — вести себя тихо и не заниматься смутьянством.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
